Сферы влияния (СИ) - Коновалова Екатерина Сергеевна - Страница 59

Она обернулась на Тони — круглоголового, с внимательными крупными глазами. В сущности, он ничем не хуже любого другого мужчины. Даже лучше в некотором плане — достаточно умён, во всяком случае.

Тони перехватил её взгляд и отчётливо покраснел — никакой окклюментный щит не помог. Гермиона хотела было что-то сказать, но не нашла слов и в задумчивости дотронулась до цепочки на шее.

Прохладный металл обжёг пальцы. — Приятный вечер, — произнесла она ровно. — Но завтра много работы. Счастливо, Тони.

Он успел пробормотать что-то вроде пожелания доброй ночи, но предложить встретиться снова уже не сумел — она аппарировала с набережной к себе домой.

А потом всё стало не важно.

Потому что на следующий день Гермиона впервые за долгие восемь лет встретилась с Джеймсом Бруком, ныне носившим имя Джим Мориарти.

Он изменился куда сильнее, чем Гермионе показалось по фотографии. Болезнь прогрессировала, и его глаза теперь были очевидно безумными — с тёмными мелькающими искрами в самой глубине. Остриженные и залитые гелем волосы, строгий костюм — это всё была мишура, не более. На стуле в очень просторной и абсолютно пустой железной камере сидел не человек, а монстр.

Гермиона вошла к нему в сопровождении троих охранников в тёмной форме и с одинаковыми каменными лицами, при ней была волшебная палочка, Джим же был безоружен и, к тому же, плотно связан полупрозрачным жгутом.

И всё-таки при виде него Гермиону охватила дрожь, животная дрожь, порождённая ужасом. Однажды Гермиона испытывала нечто подобное — когда вживую видела Волдеморта в страшный день битвы за Хогвартс. У Джима был такой же взгляд — скользящий, с пустотами, с кровавыми отблесками.

При виде Гермионы он широко улыбнулся, как доброй знакомой, и медленно, с ласковой интонацией произнёс: — Привет, Гермиона. Как мы давно не виделись.

Она задержала дыхание и попыталась удержать выступившие на глазах слёзы. Он просто психопат, больной человек, её пациент — не монстр! Его заболевание было серьёзным, возможно, неизлечимым, но оно не могло заставить её, опытного специалиста, бояться.

Джим пугал до мурашек по коже, до едва сдерживаемого визга, до рези в глазах. Она смотрела на него — и видела перед собой лицо парня, которого считала хорошим приятелем, почти другом, и который у неё на глазах застрелил её любимого. — Здравствуй, Джим, — ответила она с большим запозданием.

Он улыбнулся, показывая белые зубы, словно собирался сниматься в рекламе стоматологической клиники.

— Ты получила мой подарок? Прости, совсем забыл про парадную упаковку, — он тихо засмеялся.

Подарком был Джон Смит с книгой. — Не паясничай, Джим, — сказала Гермиона, доставая волшебную палочку из кармана мантии. — Так вышло, что я имею полное право взломать твой мозг и вывернуть его наизнанку.

Он знал о возможностях магии и должен был растеряться — хотя бы на мгновение. Но он был спокоен и даже как будто доволен.

Гермиона направила волшебную палочку ему в лицо и произнесла властно: — Легиллименс! — с ним не было нужды церемониться.

Заклинание сорвало те хлипкие естественные барьеры, которые были в его сознании, и Гермиона вошла внутрь безо всяких преград.

Если она оставалась в реальном мире, она рухнула бы, лишившись чувств — но здесь у неё не было тела, только ум и воля, но им был нанесён сокрушительный удар. За всю свою практику Гермиона никогда не видела такого сознания. Ни у одного психопата, ни у одного маньяка — ни у кого. Это был живой лес, лес двигающихся трупов и деревенеющих мертвецов. Воспоминания обращались в сучковатые стволы, но потом, подчиняясь какой-то извращённой логике, словно бы перетекали в уродливейших людей с несоразмерными руками и ногами, с серой кожей, похожей на кору. Не успевая ожить, они вновь обращались в деревья, издавая при этом крики боли. Это был седьмой круг (1), созданный кистью гениально-безумного художника.

Вдох-выдох.

Какую бы форму ни придал человек внутренней организации своего сознания, учили в Академии, это только внешний образ. Менталист должен проникнуть за него и получить доступ к сознанию напрямую.

Гермиона делала это тысячи раз.

Стараясь не смотреть на деревья и блокируя все эмоции, Гермиона устремилась вглубь сознания Джима, к ядру его личности.

Деревья орали и цеплялись за неё, пытались разорвать на части, но нужно было помнить, что это только иллюзия. Никакого леса нет — только два полушария мозга, функционирующие с перебоями.

Ядра не было.

Лес кружил, петлял, но не пускал к своему сердцу. Нужен был триггер. Гермиона попробовала наугад то, что должно было так или иначе интересовать Брука: «Смерть». Её потянуло к одному из деревьев, и оно раскрылось воспоминанием. Джим лежал обнажённым на кровати, на его лице читалось однозначное удовлетворение. Рядом как будто спал юноша с темными волосами — но изнутри пришло понимание, что он не спит, а мёртв. — Так ты намного сексуальней, — произнес Джим-из-воспоминания, проводя пальцами по волосам.

Гермиона вырвалась прочь и сразу же запустила новый триггер: «Мама». Сознание Джима не отозвалось. «Друг» — неясное лицо сквозь оптический прицел. «Магия» — и Гермиона едва сумела вырваться из воспоминания о смерти Рона.

Ядро нащупать не удавалось. Личность Джима словно бы множилась, нигде не воплощаясь целиком.

Силы Гермионы начали слабеть, и она попробовала напоследок: «Ключ». Одно из деревьев изогнулось и извергло из себя невнятную картинку, больше похожую не на воспоминание, а на работу воображения: Джим в кресле, сидит нога на ногу, держит в руках яблоко, на столике стоит прозрачный чайник. Рядом в комнате кто-то есть.

Больше ничего.

Гермиона вышла из его сознания и только силой воли устояла на ногах.

Джим не выглядел истощенным. Он казался ещё более довольным. И хотя он был под арестом, а на стороне Гермионы были все силы магглов и волшебников, это он был тем, кто спокойно и с достоинством сказал: — До скорой встречи, Гермиона. Передавай привет мистеру Снеговику.

Гермиона вышла из камеры, стуча зубами. Охрана ничего не говорила и также молча проводила её к кабинету Майкрофта.

В нём было тепло.

Жарко горел огонь в камине, на столике возле него стоял хрустальный графин с янтарной в свете пламени жидкостью и два стакана. Майкрофт сидел за рабочим столом и что-то писал. — Впечатляет, не так ли? — спросил он, не поднимая головы от бумаг.

Гермиона, проигнорировав все правила приличия и нормы вежливости, молча прошла к камину, рухнула в кресло и налила себе виски. Сделала два глотка, отставила стакан и только после этого сказала: — Впечатляет.

Майкрофт встал из-за стола, тоже подошёл к камину и, за неимением второго кресла опустился на стул. Налил себе выпить — на два пальца, не больше, — но к стакану не притронулся. — Очевидно, допрос не принес результатов.

Гермиона закрыла глаза.

Она бы дорого дала сейчас за то, чтобы на месте Майкрофта был кто-то, способный на минимальное проявление дружеской поддержки, даже Кингсли подошёл бы. Чтобы можно было честно рассказать о том, какой ужас она только что пережила, всего на несколько минут соприкоснувшись с разумом Джима Брука.

Но Майкрофт едва ли оценил бы подобное эмоциональное излияние.

Сглотнув и ещё отпив немного из стакана, Гермиона нашла в себе силы сказать: — Его разум повреждён больше, чем я предполагала. Понадобится время и зелья, чтобы исправить наиболее существенные дефекты и получить доступ ко всей памяти, а не к её фрагментам. — Мы можем поступить… проще, — сказал Майкрофт. — Насколько мне известно, у вас есть вещества, способные принудить человека к откровенности. У нас также есть подобные разработки. — Не выйдет, — прервала его Гермиона, — это всё равно, что проверять его на детекторе лжи. Он — социопат (2), для его сознания не существует понятия правды и лжи как моральных категорий. Что бы он ни сказал под действием веритасерума или ваших веществ, мы не сможем этому верить.

Майкрофт сложил руки в излюбленном жесте и вдруг спросил: — Что вас так потрясло? — а потом чуть склонил голову на бок и обозначил что-то вроде улыбки. — Его разум. «Там бурых листьев сумрачен навес, там вьётся в узел каждый сук ползущий…», — проговорила она. — «… там нет плодов, и яд в шипах древес»(3). И громкие стоны повсюду, я полагаю. — Чудовищные.