Двадцать четыре секунды до последнего выстрела (СИ) - Коновалова Екатерина Сергеевна - Страница 116

Это нихера не помогало. Совсем.

Нужно было небольшое усилие — просто подняться, убрать винтовку в чехол и уйти. Сесть в машину. Вернуться домой.

Себ не мог. Его парализовало. Мелькнула мысль, которая даже не напугала: если оставаться здесь достаточно долго, его обязательно найдут. И больше уже ни о чём не нужно будет думать.

В доме работали пожарные. Вопили сирены, ездили скорые. 

Час спустя за спиной скрипнула дверь чердака, раздались шаги. Зашуршала одежда. Человек опустился на корточки совсем рядом. Чужая рука коснулась волос, но даже это не заставило Себа дёрнуться. Прикосновение не было приятным или омерзительным — просто никаким.

— Вставай, — тихо и серьёзно сказал Джим. — Вставай, мой дорогой.

Себ подчинился. Руки сами сложили винтовку в чехол. Ноги сами подняли тело.

— Иди за мной, — велел Джим — и Себ пошёл.

Они спустились к «Ягуару». Подчиняясь приказам Джима, Себ положил винтовку на заднее сиденье, занял пассажирское место спереди, пристегнулся. Джим завёл мотор, включил что-то классическое, вокальное и как будто церковное — и они поехали.

Себ закрыл глаза.

Музыка странным образом заполняла пустую голову, вибрировала на низких частотах, и потом почти больно ударяла по ушам высоким вокалом. Себ с трудом сглатывал, раз за разом пытаясь прочистить горло. Веки потяжелели, но спать не хотелось. Просто как будто на них положили гири, а в глаза сыпанули перца.

Ему не нравилась эта музыка. Как будто угадав его мысли, Джим повернул ручку громкости до нуля. В машине стало блаженно-тихо, но легче Себу от этого не стало.

— Однажды я отравил человека под «Лакримозу», — проговорил Джим. — Точнее, он сам отравил себя. Мы сидели в его комнате… — он говорил спокойно, задумчиво и совсем без акцента, — пили дрянное дешёвое вино. Он поставил пластинку… была у него такая смешная слабость, слушать винил… Поставил пластинку с «Реквиемом» и разыгрывал специально для меня отрывок из «Амадея». Потом оборвал сам себя и сказал, что это всё вторично[26]. Перешёл на Пушкина. И точно на словах… — Джим замолчал, но потом заговорил снова: — „Постой, постой! Ты выпил без меня“, — он понял, что уже почти мёртв. И на фоне как раз заиграло… „Так пощади его, Господи“. Пошло, если честно. Но мне тогда понравилось. Ты не понимаешь ни слова, да, детка?

Ну, почти.

Возможно, если напрячься, Себ угадал хотя бы половину смысла, но ему не хотелось, и слова просто проходили мимо. Разве что про отравление он запомнил.

— Ничего, мы почти приехали, — улыбнулся Джим.

Когда машина остановилась, Себ открыл глаза и понял, что Джим привёз его домой, на Слоун-стрит. На автомате он выбрался наружу, открыл дверь, прошёл в комнату, не раздеваясь. Сел на край кровати.

Джим, конечно, последовал за ним, включая по дороге свет и оглядываясь, словно оказался у Себа в квартире впервые. Впрочем, в прошлый раз Джим был ранен и не в себе, а до этого сидел на кухне и, может, даже не заглядывал в другие комнаты.

Осмотревшись, Джим забрался на подоконник и сложил руки на груди. Наклонил голову на бок. Себ отвёл от него взгляд. Ему не нужна была сиделка. Просто остаться одному. Принять контрастный душ и заснуть часов на двадцать. Может, на сорок. Или на всю жизнь. Больше ничего.

— Посмотри на меня, детка, — сказал Джим, и Себ подчинился, как подчинялся до этого. Просто выполнять приказы было проще, чем думать самому.

Глаза у Джима были странные, широко распахнутые и как будто даже влажные.

— Ты выстрелил, — произнёс он совсем тихо.

— Да, — тупо отозвался Себ, глядя на свои руки. Конечно, они не дрожали. — А вас выпустили.

— Она не могла поступить иначе, детка, — сказал Джим. — А он мог. Детка? 

Подняв на Джима взгляд, Себ на мгновение забыл о своих мыслях и перестал ощущать терзание совести. Широко распахнув глаза, Джим смотрел на него с непонятным испугом. 

— Он мог, понимаешь? 

— Тот парень? 

— Александр. Александр Кларк, — очень медленно произнёс Джим. — Он понял, понимаешь? 

— Нет. Но я рад, что вы на свободе, Джим. 

Джим расхохотался истерично, но быстро взял себя в руки. Вздохнул. 

— Он понял… Мы скоро станем близнецами, детка. Он и я. Не хватает одной детали. Но это легко изменить. 

 Джим не заговаривался и не бредил. Он что-то объяснял, причём очень важное, но оно воспринималось как сквозь толстый слой ваты. Себ уронил голову на грудь и снова закрыл глаза. Уже даже не так важно было, чтобы Джим ушёл. Он просто хотел закончить этот день, и желательно без кошмаров. Он действительно сможет это пережить, примирить свою совесть с двенадцатью трупами (и ведь не скажешь — целями), но это будет проще сделать, если ему не приснится улыбчивый Йен, который никогда не совершил бы такого дерьма. И особенно если он не превратится потом в Джима, отдающего жутковатые приказы.

Когда с него потянули куртку, Себ не стал сопротивляться. Мелькнуло на самом краю сознания и тут же пропало воспоминание о том, как его раздевала Джоан после того пистолетного выстрела. У Джима получалось едва ли не более ловко (только не сравнивать. И не думать о Джоан. Не сейчас). За курткой последовали ботинки. На футболке Себ дёрнулся, открыл глаза и пробормотал:

— Я сам.

— Тогда поживее, — удивительно зло приказал Джим.

Себ подчинился, разделся до трусов и забрался под одеяло под холодным колючим взглядом. Опустил голову на подушку. Взгляд Джима тут же потеплел.

— Хороший мальчик.

Оглянувшись, Джим нашёл стул, подвинул его поближе к кровати и сел, закинув ногу на ногу.

— Вы не уйдёте?

— Не думаю, — улыбнулся Джим. — Закрывай глазки, детка. Я расскажу тебе сказку.

— Не стоит, — ответила Себ, но глаза закрыл.

Это было странно, лежать в постели, зная, что Джим бодрствует рядом. Обычно у них всё было наоборот. Но, вопреки ожиданиям, Себ не чувствовал неловкости или страха. Сейчас Джим казался настолько нормальным, насколько в принципе возможно. И Себ понимал, что он просто таким вот своеобразным способом выражает благодарность. Собственно (будь у него силы, Себ засмеялся бы), Джим буквально копировал его действия. Подсмотрел и зеркально повторил.

— Спи, Басти, — вдруг сказал он. — Я расскажу тебе добрую сказку про чёрного мышонка.

Но её Себ не услышал — сон накрыл его внезапно мертвенной чернотой. Только один раз в ней громыхнул взрыв, обжёг глаза и лёгкие, но растворился в дымке. Почудилось очередное прикосновение к волосам, но с тем же успехом это могла быть и часть сна. Плевать. Главное, он не видел никаких кошмаров.

Чердак выглядел точно так же, как во время съёмок «Сына своего отца». Александр поднял архив и воспроизвёл декорации до мельчайших подробностей. Он знал, что мистер Смерть внимателен к деталям, поэтому работал даже более усердно, чем перед съёмками. Обошёлся своими силами — посторонние люди ему здесь были не нужны. 

Видит бог, ему было страшно почти до истерики. Но даже дома, закрывшись в спальне, он не мог дать волю эмоциям. Ему казалось, что мистер Смерть видит его. Слышит его мысли. Что его дыхание обжигает затылок. 

Но в день встречи и истерика, и волнение прошли. Никогда до этого Александр не был ещё в таком состоянии и откуда-то изнутри даже пытался зафиксировать его. Странное, диковинное мироощущение — осознание, что ты добровольно рискуешь жизнью ради кого-то другого. Не то, что легко почувствовать в сытой современной жизни. Если когда-нибудь он решит снимать военное кино, он это использует. Или (мысль даже осталась где-то на краю сознания как неплохая) если он задумает снова коснуться библейской тематики — тоже пригодится. 

Голова была чистой, мысли не мельтешили, тело работало исправно. И только внутренний таймер тикал без остановки. 

«За три часа до убийства», — так написал мистер Смерть. То есть в десять ноль семь вечера.