Двадцать четыре секунды до последнего выстрела (СИ) - Коновалова Екатерина Сергеевна - Страница 140

— А лечение?

Доктор сдержанно засмеялся:

— Вы можете себе представить мистера Мюррея, проводящего дни в тихом домике на природе, пьющего лекарства по расписанию, приходящего на капельницу и избегающего всяческого волнения? Лишённого серьёзной умственной работы, риска?

— Нет, — сказал Себ. — Он не выживет.

— О том и речь.

— А если, не знаю, лекарства? Он ведь ест почти как нормальный человек, разве что мяса избегает. Думаю, он согласился бы пить пару таблеток в день.

Пожалуй, Себ готов был даже сам следить, чтобы Джим принимал лекарства по расписанию — всё мороки меньше. 

Дарелл вздохнул: 

— Препараты, которые могли бы помочь в его случае, имеют много побочных эффектов. Сонливость, чувство отупения, снижение памяти и когнитивных способностей. Я уже не говорю про увеличение веса, тахикардию и сексуальную дисфункцию.

Док замолчал. Себ понимал, о чём он: Джим никогда не пойдёт на приём препаратов, которые тормозили бы работу его гениального ума.

— Я обсуждал это с Ричардом дважды. С мистером Мюрреем. Он сказал, что ему проще пустить себе пулю в лоб. И поверьте, если он почувствует, что его разум слабеет…

— Я понял, то есть подмешивать ему пару таблеток в утренний чай — не вариант.

Не то чтобы Себ собирался это делать.

— Кстати, почему вы так держитесь за это его имя? Почему именно…

— Ричард Мюррей? — док развёл руки и улыбнулся: — О, мне приятно его так называть, потому что это напоминает мне о прошлом. Застенчивый ирландский юноша сидит в ложе Ковен-Гардена рядом с роскошной женщиной на пятнадцать лет старше него и с восторгом слушает «Травиату». Конечно, это была маска.

Поднявшись, Дарелл отошёл к окну и оттуда сказал:

— Я понимаю, что вы чувствуете. Сам прошёл через это. Не думаю, что в ваших силах что-то изменить. Так что вам снится, мой друг?

— Не важно, док. Я пойду.

Себ встал. Дарелл наклонил голову.

— Вы уверены?

— Совершенно. Спасибо, что… Поговорили со мной.

— Постарайтесь избегать тяжёлых физических нагрузок за три-четыре часа до сна, — произнёс Дарелл, — не ешьте жирного и жареного. Побольше гуляйте. Ещё можете попробовать записывать кошмары и просто мысли — это помогает.

Может, кому-то и помогает, но Себ ненавидел писать. Так что — едва ли он станет вести дневник. Странное дело, но после этой короткой беседы ни о чём ему стало легче. Так что благодарил доктора он не зря.

Всё равно, несмотря на точно выполненные рекомендации доктора, Себ подскочил среди ночи с колотящимся сердцем и в отчаянии выругался вслух.

Да твою же мать! Сколько можно?

Он устал. До чёртиков устал просыпаться от этих снов. Они его уже даже не пугали — он просто хотел спать дальше после того, как выпустил пулю в череп кого-то очень знакомого и близкого.

В этот раз он застрелил Джима. Причём другой Джим стоял рядом с ним и диктовал поправки голосом Йена.

Себ выбрался из кровати, босиком прошёл к шкафу, достал оттуда свой армейский чемодан, а из него — фотографию из-под подкладки. Они с Йеном на ней наставляли друг другу рожки. Вообще-то это была шутка, и они потом сделали серьёзные лица, но Эмили проявила именно этот кадр, в двух экземплярах, и отдала им обоим.

Себ его не доставал уже много лет. По его опыту, любая рана заживает лучше, если её не расчёсывать в кровь снова и снова. И шрам побледнеет быстрее, если не пытаться его расковырять. Ему не хватало Йена, это правда — всегда не хватало, наверное. Но он не собирался вешать это фото на стену и каждый раз, видя его, грустить.

Вот только сейчас оно оказалось необходимо.

Включив свет, он положил фотографию на тумбочку и наклонился, разглядывая очень пристально.

Там солнечный день, родительский дом в Карлайле и Йен.

Йен, который любил травить шотландские анекдоты. Который почти всё время был голоден, но каждым добытым лишним пайком, каждым купленным бутербродом старался поделиться с Себом. Потому что: «Старик, я же знаю, что ты тоже хочешь!»

Йен на фотографии — ему там едва исполнилось двадцать пять — заливисто ржал, так что глаза превратились в узкие щёлки. Его лицо казалось мутным, но Себ отдавал себе отчёт в том, что это туман у него в глазах.

На операции в Ирландии Себа, едва закончившего подготовку, приставили к Йену вторым номером. Йен встретил его крепким рукопожатием и вопросом, заданным заботливым тоном: «Солдат, ты знаешь, с какой стороны держать винтовку?» — и сам же рассмеялся этой шутке, а Себ слегка даже обиделся. Но обижаться на Йена дольше, чем пару минут, было невозможно, и к концу первого дня они стали неплохими приятелями. А через три месяца службы Йен придумал ему кличку «Себастиан-Руки-Винтовки» и то и дело принимался рассуждать (если рядом была достойная аудитория, конечно), что самому ему пора на пенсию. «Какая молодёжь пошла!» — драматически смахивал он слезу и сжимал плечо Себа под громогласный хохот сослуживцев. Ещё смешнее становилось от того, что Йен был старше Себа на два года. Сержант — паренёк начитанный и вдумчивый, — объяснял, что это усиливает комический эффект.

Себ провёл ладонью по лицу. Смех-смехом, а стрелял он и правда значительно лучше Йена. И уже позднее, в Афганистане, Йен не раз нарушал инструкции и не менялся с ним ролями, оставаясь наблюдателем. Особенно если им предстоял трудный выстрел. Он был очень хорош в том, чтобы найти что-то совершенно незаметное в унылом жёлто-сером ландшафте под палящим солнцем. Или в покинутом городе. А Себ был хорош в том, чтобы выстрелить.

Сморгнув, Себ усилием воли сосредоточился на фотографии. Вот это — Йен. Его лучший друг. Он погиб в две тысячи третьем, в Афганистане. Никто не виноват. Просто дерьмо иногда случается. Он погиб — и не является к Себу ночами с какими-то жуткими предостережениями или угрозами. Он, чёрт подери, благополучно кремирован и похоронен недалеко от Манчестера.

Всё, что мучает Себа сейчас, это просто сны — результат сильного нервного напряжения. Да, стыдно признаваться, что он — взрослый мужик — не может нормально спать, но признаться надо. Доктору вот сказал же. И себе самому — тоже может.

Йен посмеялся бы над этим.

Или нет?

Себ перевернул фотографию и вернулся на кровать. Вытянулся, заставляя себя спокойно смотреть в потолок, не моргать слишком часто и дышать размеренно. Йен никогда не влез бы во всё это дерьмо с Джимом. И не дал бы Себу этого сделать.

Они вообще не так часто говорили о том, чем займутся после армии. То есть бывало, конечно, но больше в общей беседе, когда кто-то начинал мечтать, как пойдёт в «МакДоналдс» и возьмёт там самый огромный бургер. Или трахнет какую-нибудь блондинку в отеле. Там легко можно было вставить свою реплику, выдумав какое-нибудь дурацкое желание. Себ, конечно, больше отмалчивался, но Йен буквально фонтанировал идеями, причём всегда с налётом гигантомании — то барбекю на тридцать человек, то групповуха в семерыми девчонками.

А вот между собой, серьёзно, они больше болтали о настоящем или о прошлом. Правда, Йен упомянул как-то, что обязательно женится. На хорошенькой, обязательно рыженькой «лесси», и «чтобы не тощая была, не модель, а домашняя такая, мягкая». И добавил тогда же: «А ты дурак. У тебя дочка, а ты здесь торчишь». Считал, что жениться надо уже после армии, чтобы дети на глазах росли, а не где-то там, за чёрт знает сколько миль.

Если бы Йен выжил, он бы так и поступил. Поехал бы куда-нибудь в пригород, снял бы там полдома, нашёл бы нормальную работу — кем угодно. Он никогда не попал бы в «МорВорлд», ему бы это даже не пришло в голову. А без этого ему никогда не предложили бы продолжить снайперскую работу на кого-то, кто платит больше, чем государство.

Йен никогда не стал бы киллером.

Себ повернулся на живот, уткнулся лбом в руки и зажмурился. Не надо было этого всего вспоминать, но теперь образы лезли ему в мозг. Причиняли боль. «Меня грохнут — и не жалко, — как-то рассуждал Йен, — мои без меня справятся. А вот тебе беречься надо. У тебя дочь». Очень его цепляла мысль о маленькой Сьюзен. В то время, кажется, даже больше, чем самого Себа, который толком не мог понять, как подходить к орущему хрупкому младенцу. Йен детей любил и понимал — у него было двое младших братьев и сестра.