Хаос (ЛП) - Шоу Джейми - Страница 54

— Кэл сказал нам, что у вас тут недалеко шоу, — выплевывает Мэйсон, и, хотя он подтверждает, что Кэл ничего не говорил обо мне и Шоне, мой близнец — ходячий мертвец.

Я даже не утруждаю себя тем, чтобы посмотреть на него, потому что, если посмотрю, то почти уверена, что его глаза будут вылезать из орбит от того, как сильно я буду его душить.

— Очень мило с твоей стороны сказать нам, что ты в туре, — жалуется Брайс, напоминая мне, что я сказала своей семье, что не смогу приходить на воскресные обеды, потому что начала давать уроки игры на гитаре по выходным, как всегда хотела наша мама. Это было проще, чем рассказывать им о туре, группе, о сотне небылиц, которые я нагромоздила друг на друга.

— Очень мило с ее стороны сказать нам, что она играет в одной группе с клоунами из своей школы, — огрызается Мэйсон. Даже без поддержки моих братьев, он все равно чертовски дерзкий. Большие мускулы, черные татуировки, бритая голова.

Я скрещиваю руки на груди и в упор смотрю на него.

— И ты удивляешься, почему я тебе ничего не сказала.

— Ты им ничего не сказала? — спрашивает Джоэль, но это голос Адама, который превращают плохую ситуацию в действительно чертовски ужасную.

— Это те сумасшедшие братья, о которых ты нам рассказывала?

— Кого, черт возьми, ты называешь сумасшедшим? — рычит Мэйсон.

— Э-э, наверное, того большого сумасшедшего чувака с большими сумасшедшими глазами?

Я бросаюсь на пути Мэйсона еще до того, как он делает свой первый шаг вперед, прекрасно зная, что он может вырубить Адама и, вероятно, сделает это, если Адам не научится держать рот на замке. Клуб набивается битком, и кажется, что каждый огонек в этом чертовом месте излучает свой яркий свет на нас — на четырех гигантов за моей спиной, четырех гигантов спереди и меня в середине, пытающуюся контролировать всех восьмерых, как какой-то безумный миниатюрный укротитель гигантов.

— Слушайте, ребята, — говорю я самым громким голосом, — нам пора идти. Я поговорю с вами, после того как…

— Нихрена. — Мэйсон хватает меня за руку, когда я начинаю отворачиваться от него, и тогда происходит самое худшее. Шон толкает, чтобы сбросить его руку с меня, но Мэйсон не отступает.

В слепой панике я толкаю Шона так сильно, что он отшатывается назад и едва не теряет равновесие. Я так чертовски зла, что даже не знаю, на кого злюсь больше — на Шона за то, что он разбил мне сердце, или на Мэйсона за то, что он Мэйсон. Снова хлопаю ладонями по груди Шона, глядя на то, как он смотрит на меня — как будто это я предаю его, а не наоборот.

Я оборачиваюсь, когда не могу больше смотреть на него, и вижу жесткое лицо моего старшего брата.

— Какого хрена ты злишься? — рычу я. — Что я солгала? Мне очень жаль! Что я играю в группе с парнями из школы? Не тебе решать, черт возьми! — Он начинает перебивать меня, но я повышаю голос еще громче, как будто кричу в глубь гребаной ямы. — Что я путешествую с ними? Я взрослая гребаная женщина, и если ты сейчас же не успокоишься, то я вышвырну тебя отсюда к чертовой матери! — Ругательства взрываются направо и налево, и каждое не делает ничего, чтобы успокоить взрывную ярость внутри меня. Сегодня был не тот день, когда Мэйсон мог нажать на мою последнюю кнопку. На ней была большая красная табличка с надписью «Не нажимать!», и Кэл, как идиот, потащил его прямо к ней.

— Ты меня слышишь? — продолжаю я, прекрасно зная, что все в радиусе пяти миль прекрасно слышали каждое мое слово. — У тебя два варианта. Пожелай мне хорошего шоу, и я поговорю с тобой после, или продолжай бесить меня и вали на хрен домой.

Мой тон смертельно серьезен, и по тому, как Мэйсон обдумывает мои слова, он это понимает. Если он снова попытает счастья, я вызову охрану, и потребуется десять человек, чтобы вышвырнуть его, но они это сделают.

Темные глаза не отрываются от меня, пока не перемещаются к Шону за моим плечом, и я смотрю, как они превращаются в смертоносные черные бриллианты, обещая невыразимую боль, если Шон когда-нибудь прикоснется к нему снова.

— У тебя две секунды, — предупреждаю я.

Мэйсон смотрит на меня сверху вниз, занимая гораздо больше двух секунд и хмыкает. И когда я вижу свою возможность, приподнимаюсь на цыпочки и обвиваю руками его шею, как в ловушку заключая его в крепкие объятия, которые, как я надеюсь, разрушают его скорлупу. Я люблю своего брата. Люблю до смерти. И не колеблясь все ещё буду любить его до смерти, даже если он продолжит вести себя как доминантный самец-горилла на крэке.

К счастью, его твердые как камень плечи расслабляются под моими объятиями, теряя остатки напряжения, когда я говорю:

— Я скучала по тебе.

Его руки, как стволы деревьев поднимаются, чтобы обнять меня в ответ.

— Ты все еще в беде.

— Нет, это не так. — Целую его в щеку и поворачиваюсь к остальным братьям. — Если вы сможете вести себя прилично, — я пристально смотрю на каждого из них, — тогда сможете посмотреть шоу из-за кулис. Вы будете вести себя прилично? — Когда никто из них не отвечает, я вздыхаю и говорю: — Хорошо, пойдемте со мной.

С моими братьями, стоящими за кулисами, я играю лучшее шоу в своей жизни — точно так же, как и каждый другой вечер, когда мы были на гастролях. Мне следовало бы нервничать. Я должна чувствовать себя неуверенно. Но вместо этого я могу думать только о том, почему они здесь.

Они здесь, чтобы забрать меня домой.

И я им это позволю.

Сегодня последнее шоу. Как только все закончится, группа планирует проехать три часа, чтобы вернуться домой. Адам и Джоэль очень скучали по Роуэн и Ди, и я сомневаюсь, что они даже проведут много времени с поклонниками, прежде чем забраться в автобус. Вместо этого они, вероятно, упакуются в рекордно короткие сроки и вернутся домой задолго до восхода солнца.

Мне все равно, когда я вернусь домой. Все, что меня волнует, то, что сегодня мне больше не придется держать Шона за руку. Я придумаю, что с ним делать завтра, или послезавтра, или никогда. На самом деле мне уже все равно. Я просто хочу быть дома, в своей постели, в своем собственном мире. Хочу быть подальше от Шона.

Я чувствую, как его зеленые глаза смотрят на меня, когда я играю, и я смотрю на него в ответ сквозь оранжевое сияние, освещающее сцену. Шон выкрикивает слова песни в свой резервный микрофон, его пальцы перебирают струны гитары, выглядя как рок-Бог, в которого я просто не могла не влюбиться. Каждая девушка в этом месте хотела бы пойти с ним домой сегодня вечером, а я единственная, кто мог бы это сделать. Я могла бы бросить своих братьев, вытащить его куда-нибудь в укромное место после шоу. Могла бы позволить ему взять меня и притвориться, что это ничего для меня не значит. Могла бы быть его секретом.

Могла бы позволить ему разбить мне сердце.

Снова.

Я смотрю, как он смотрит на меня, уже скучая по нему. Скучая по мечте о нем. По нашей лжи.

Отвожу взгляд, потому что глупые слезы жгут глаза, и единственный способ побороть их — это погрузиться в музыку. Закрываю глаза и подпрыгиваю в такт музыке. Я прыгаю, кручусь, рву струны на своей гребаной гитаре, как будто их никогда раньше не рвали. Когда у меня есть возможность сымпровизировать, я вкладываю в это свое гребаное сердце.

Потому что я уже не та жалкая девчонка, которая считала, что ее имя не стоит упоминания. Я Кит, чертова, Ларсон. Я гребаная рок-звезда.

Когда я снова открываю глаза, лица в толпе дикие, и я тоже. Яма — это море в моем шторме, бросающее толпу серферов по своим волнам. Они тянутся к нам отчаянными пальцами, прежде чем их хватают охранники и отбрасывают прочь. Адам поет от всего сердца, Майк дробит барабаны, а толпа — это бьющийся, живой зверь, танцующий под наш хаос. Я играю для них. Ради всего этого.

Я теряюсь в музыке, движении, огнях. Мое сердце колотится, кровь приливает, кожа пылает. В мокрой рубашке, с онемевшими пальцами, я делаю паузу в песне и, зажав гитарный медиатор между губ, сдергиваю фланель и швыряю ее в толпу. Бурлящий океан подхватывает её, и я смотрю, как она тонет под волной. Затем снова зажимаю медиатор между пальцами и беру следующую ноту — безупречно, легко, как и стриптиз в середине песни.