Хаос (ЛП) - Шоу Джейми - Страница 62

— Я поняла, Лэти. Шон никогда не хотел меня. Ты это хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что Кэл просто пытался защитить тебя. Он идиот, но он идиот, который любит тебя.

— Мне повезло.

Лэти вздыхает и смотрит, как я вытираю глаза тыльной стороной ладони.

— Тебе повезло. Очень повезло. Что приводит нас к Шону.

— Если ты скажешь, что мне повезло с Шоном, — предупреждаю я, — то получишь камнем в голову.

— Успокойся, дьяволица, — отвечает Лэти, как будто я не угрожала убить его там, где никто не найдет его тело. — Я не собираюсь говорить тебе, что Шон заботится о тебе или о чем-то еще. — Он симулирует кашель, который звучит ужасно похоже на «так и есть», а затем стирает самодовольную ухмылку с лица и продолжает. — Но я хочу подчеркнуть, что ты большая — и я имею в виду гигантская, невообразимая, огромная, колоссальная…

— Переходи к сути, черт возьми, — приказываю я.

— Лицемерка. — Лэти встречает мой жесткий взгляд своим собственным, не отступая от темноты в моих глазах и не боясь того, как я взвешиваю обещанный камень на ладони. — Все, что ты делала с того момента, как вернулась в жизнь Шона — это лгала.

— Я не лгала, — возражаю я, позволяя камню упасть обратно на землю.

— Ещё как лгала.

— Но он же…

— Сделал то же самое, что и ты. — Слыша мое молчание, Лэти подчеркивает: — Совершенно то же самое. Ты притворилась, что не знаешь его. Он притворился, что не знает тебя. Ты собираешься злиться на него за то, что сделала сама?

— Я сделала это, чтобы защитить себя, — настаиваю я, но аргумент звучит слабо даже для моих собственных ушей.

— А ты полагаешь, он сделал это по другой причине? Просто чтобы сделать тебе больно или что-то в этом роде? Мы же говорим о Шоне. С каких это пор ты думаешь, что он просто ходит вокруг и пытается причинить боль людям?

Шон кладет мед в виски Адама перед выступлениями. Он ходит за кофе для парней каждое утро. Приносит затычки для ушей девушкам, которые их крадут.

Я чувствую, что мой гнев исчезает перед неопровержимой правдой Лэти, поэтому сильнее прищуриваюсь и продолжаю протестовать.

— Он хотел сохранить меня в секрете.

— Он сказал тебе, что хочет сохранить тебя в секрете?

— Да! — рявкаю я на него. — Он велел мне никому о нас не рассказывать!

— Никогда?

Мне снова хочется закричать на Лэти, но вместо этого я вспоминаю слова Шона. Он сказал, что не хочет, чтобы Адам и Джоэль узнали об этом, потому что они превратят оставшуюся часть тура в ад. Он смотрел мне в глаза и сказал: «Позже. Не сейчас.»

Мои зубы болят, когда я перестаю ими скрежетать.

— Думаю, он хотел подождать до окончания тура…

— И ты дала ему возможность рассказать о вас людям, когда вернулись домой?

Боже, вчера вечером… вчера вечером, когда моя мама спросила его, есть ли у него девушка, а он ответил, что не знает. Он посмотрел прямо на меня. На глазах у всех. Как будто это было мое решение. И после моей вспышки он погнался за мной. Он гнался за мной, как будто я была единственным, что ему не безразлично.

Когда на моих глазах снова появляются слезы, Лэти встает, отряхивает джинсы и протягивает мне руку.

— Теперь ты готова вернуться?

— Что же мне теперь делать? — Я смотрю в его золотистые глаза, на нежное лицо, освещенное золотыми лучами солнца. Он тепло улыбается мне, когда я протягиваю ему руку.

— Ты погонишься за ним.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

На шоссе давлю педаль газа в пол потрепанного Chrysler с откидным верхом, который мы с Мэйсоном починили на первом курсе старшей школы. Я так глубоко задумалась, что даже не включила музыку. Мои мысли так же туманны, как и машины, мимо которых я проезжаю, и все, что могу сделать, это смотреть в пыльное лобовое стекло, пока еду в тот же город, где живет Шон, в то же место, где мы вместе настраивали гитары на моей крыше.

Я не гонюсь за ним.

Слишком много вопросов осталось без ответа. И отчасти мне даже страшно задавать их. Я знаю, почему солгала, но не знаю, почему это сделал он. Это меня он раздавил шесть лет назад. Я была единственной, кто мог все потерять. Но все же он лгал точно так же, как и я, и я не знаю, что это значит. Даже не представляю, кто мы друг для друга. Не знаю, что я для него значу, если вообще что-то значу.

Я только знаю, какой беспорядок устроила прошлым вечером.

Мои братья могли убить его, и, возможно, именно этого я и хотела, когда кричала на него во все горло. Я была в ярости — он сказал множество лживых слов, так же, как и я, и во множество лживых слов я поверила, хотя никто никогда не произносил их в слух. Я думала, он хочет сохранить меня в секрете. Думала, он держит меня за идиотку. Я много о чем думала, но после всего, что сказал Лэти сегодня утром… теперь я вообще не могу думать.

Все, что могу делать, это просто вести машину.

Потому что даже если бы я захотела встретиться с Шоном, никто не знает, где он. Роуэн привезла Лэти в дом моих родителей сегодня утром, и перед моим отъездом сказала, что никто не видел его со вчерашнего вечера. Шон сбежал, как только ребята вернулись домой, и теперь не отвечает на звонки.

Я подумала, не позвонить ли ему, чтобы узнать, ответит ли он мне, но что-то удержало мои пальцы подальше от его номера. Может быть, смущение. Возможно, гордость или страх. Или, может быть, все это вместе — шесть лет и три месяца сдерживаемых эмоций, которые заставляли меня чувствовать себя более уязвимой, чем когда-либо.

Он действительно побежал за мной, как сказала мама? Имел ли он в виду то, что сказал на крыше в ночь вечеринки Вэна? С опущенными очками и ветром в волосах, я хочу верить в это.

Но только когда я вижу его машину, припаркованную на моей подъездной дорожке, маленькая часть меня начинает верить по-настоящему.

Въезжаю на подъездную дорожку и паркую серебристый Chrysler рядом с черным Mitsubishi Galant Шона. Надежда вспыхивает в моей груди как пламя, угрожающее сжечь меня заживо. Я подавляю огонь, напоминая себе, что это всего лишь пустая машина. Возможно он здесь, чтобы устроить мне разнос за публичное унижение или чтобы вышвырнуть меня из группы.

Словно в оцепенении собираю свои вещи с заднего сиденья машины и несу их к себе домой, наполовину ожидая увидеть его в своей незапертой комнате. Когда обнаруживаю, что комната пуста, бросаю вещи в углу и отваживаюсь войти в дом старой леди, принимая ее теплый прием и небрежно спрашивая, не заходил ли ко мне сегодня мальчик. Но, по-видимому, единственным мальчиком, которого она видела сегодня, был соседский мальчик Джимми, который врезался на велосипеде в ее почтовый ящик, потому что пытался удержать поводок своего лабрадора во время езды, и слава богу, Джимми был в шлеме, потому что мог умереть на ее лужайке, и он сломал ее почтовый ящик, но его родители заставили его прийти извиниться и починить его, и она хотела бы знать, нашел ли кто-нибудь эту чертову собаку…

Нервно подергивая пальцами ног в ботинках, я выхожу из комнаты и, наконец, из дома, а старуха все еще разговаривает сама с собой где-то в гостиной. Проскальзываю обратно в гараж, поднимаюсь по лестнице и возвращаюсь на чердак в свою комнату, где осталось проверить только одно единственное место.

Стоя у окна, я смотрю на Шона, который сидит на моей крыше, вытянув длинные ноги на черепице, и смотрит в никуда. Он в той же одежде, что и вчера: красивой черной рубашке на пуговицах и черных джинсах. Ночь словно прилипла к нему, оберегая его темную фигуру от золотистого солнечного света, льющегося на остальную часть крыши.

Он недосягаем, и даже когда я открываю окно, его сосредоточенность остается неизменной. Сижу рядом с ним в тишине, не зная, что сказать, почувствовать или сделать. Прошлой ночью он мог пойти куда угодно, в радиусе одной мили от его квартиры должно быть не меньше дюжины фанаток, но он здесь, на моей крыше, за пределами моей комнаты, где его никто не найдет, кроме меня.