Хаос (ЛП) - Шоу Джейми - Страница 65

То, как сгибаются его руки, когда он наклоняется, чтобы прикоснуться ко мне. Твердые мускулы на груди, на животе. Щетина на подбородке, блеск губ. Эти зеленые глаза и то, как они требовали, чтобы я развалилась под ним, для него.

Основание моего деревянного изголовья все еще впивается в ладони, когда Шон опускается обратно в миссионерскую позу. Он целует мою шею, подбородок, рот и неторопливо двигается внутри меня, достаточно твердый, чтобы мой оргазм все продолжался и продолжался.

В конце концов, обвиваю его руками, ногтями впиваюсь в спину, и сильнее прижимаю его к своей груди.

— Я хочу тебя, — выдыхаю я, прижимаясь к его влажному виску. Потому что, боже, я еще не насытилась. Даже близко нет.

— Я твой.

И когда Шон отстраняется, и я вижу выражение его глаз, я верю ему.

Обвиваю рукой его шею сзади, и я целую его — целую так, словно он мой. Заявляю права на каждый дюйм его губ, его языка, играя, посасывая и покусывая, пока его темп не становится немного менее уверенным, немного менее контролируемым. Шон снова пытается отстраниться — я чувствую, как он приближается к развязке, — но я посасываю его язык длинными, соблазнительными движениями, которые заставляют его стонать у моего рта.

И боже, этот звук. Мое сердце колотится. Моя спина выгибается дугой. Я снова разваливаюсь на части, мои колени дрожат, когда я теряю контроль над его телом. Я отчаянно целую его, и стоны, исходящие из глубины его груди, становятся все более голодными и дикими, пока он не кончает, его бедра дергаются — и мы оба полностью отдаемся друг другу.

А потом я обнимаю его и прижимаю к себе, проводя пальцами по его влажным волосам, целуя его лицо, прикусывая губу зубами, пульсируя вокруг него, а его тело отвечает. Я держу его, пока он не набирается сил, чтобы подняться и посмотреть мне в глаза.

Шон ничего не говорит, и я тоже. Вместо этого он прижимается губами к моим, и когда мягко целует меня, я знаю всем своим существом, что он был прав…

Ни один из нас не половина человека. Уже нет.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Странно видеть моего близнеца с Лэти… Странно видеть моего близнеца в паре с кем-то. Под тусклым голубым светом главного бара Mayhem я наблюдаю, как Лэти шепчет что-то на ухо Кэлу, и как Кэл мягко улыбается в отражении черной столешницы, его плечо плотно прижато к груди Лэти.

Это странно — как видеть хихикающего кролика или щенка с фиолетовыми глазами — но я не могу перестать улыбаться.

Мы с Кэлом все уладили на следующий день после того, как мы с Шоном потратили бесчисленное количество часов, наверстывая упущенное. Все в мире пытались связаться с нами в тот день, но мы заставили мир ждать.

На следующий день царил хаос.

Шон потащил меня к себе домой, чтобы мы могли лично рассказать Адаму, Джоэлю, Роуэн и Ди о том, что теперь вместе. Затем поведал Майку по телефону, с насмешками и улюлюканьем, летящими с заднего плана. Я наконец поняла, почему Шон хотел подождать окончания тура, но даже с Адамом и Джоэлем, которые вели себя как десятилетние дети, улыбка навсегда запечатлелась на моем лице. Парень рассказывал им обо мне так, словно демонстрировал выигранный приз, и из-за того, как он прижимал меня к себе, я чувствовала себя именно так.

В тот же вечер я поехала домой, чтобы поговорить с семьей — без Шона, несмотря на его протесты, что мы должны поехать вместе. Я должна была сделать это самостоятельно. Моя беседа с Кэлом была короткой — извинения от Кэла, затем прощающие объятия, и сокрушительный удар по руке от меня. Я поставила ему синяк, который не проходит больше недели, черно-синее напоминание о том, что с этого момента он должен беспокоиться о своей личной жизни.

Шон уже ждал меня на чердаке, когда я поздно вечером вернулась домой, и рассказала ему о «любезном» приглашении от моих братьев на наш следующий семейный ужин. И хотя я пыталась, даже закатила истерику, чтобы отговорить его, в следующее воскресенье парень не вылезал из моего джипа, и у меня не было выбора, кроме как взять его с собой.

Мы приехали за несколько часов до ужина, и мои братья тут же предложили сыграть в контактный футбол, который, как я чертовски хорошо знала, будет включать в себя гораздо больше, чем просто безобидные прикосновения. У них был тот самый мрачный взгляд в их и без того темных глазах — тот самый, который говорил мне, что они помнят каждое слово, которое я выпалила за обеденным столом, и что мои объяснения о том, что Шон хороший парень, остались без внимания.

— Они сотрут тебя в порошок, — предупредила я, зажав в кулак подол рубашки своего парня. Мы стояли на краю моего переднего двора, пока братья нетерпеливо ждали на траве моего парня, как стая касаток, ожидающих, когда их добыча нырнет в воду.

— Я знаю, — согласился Шон, один за другим отрывая мои пальцы от своей одежды. Нежно поцеловав меня в щеку, добавил: — Пусть они покончат с этим, ладно?

Я прикусила губу, но позволила ему нырнуть в кишащие акулами воды. И видела, как мои братья съели его живьем. Я съеживалась каждые пять секунд, в то время как мой отец одобрительно наблюдал за мной, скрестив широкие руки на еще более широкой груди.

Через пятнадцать минут, когда Шон наконец перехватил мяч и рванул к конечной зоне, я подпрыгнула на цыпочках и неистово болела за него. Я размахивала воображаемыми помпонами, прыгая на невидимом батуте, и тут Мэйсон бросился на него и ударил плечом в ребра. Шон подлетел, ноги оторвались от земли, а затем упал, свернувшись калачиком. Я едва успела сделать шаг, готовясь повалить своего шестифутового брата весом в двести сорок фунтов на землю, как мой парень перекатился на бок и поднял руку, призывая меня оставаться на месте. Я замерла, злобно прищурившись на Мэйсона, пока он нависал над Шоном и улыбался.

— Может, нам стоит вызвать врача, — насмешливо сказал брат, в то время как Шон схватился за ребра, изо всех сил пытаясь выровнять дыхание. — Что скажешь, Кит? — Голос Мэйсона прогремел с другого конца двора, и ни один из наших братьев не пришел на помощь. — Может, нам подождать шесть лет, чтобы позвонить?

Все смотрели, как Шон кашляет и корчится, и я была в двух секундах от того, чтобы показать Мэйсону, насколько смертоносными могут быть мои армейские ботинки, когда он опустил руку. Я наблюдала, как Шон принял её, и как Мэйсон поднял его на ноги, и как в тот день на поле каждый Ларсон приземлялся на моего парня, попадая ему локтем, коленом или хорошо поставленным плечом. К тому времени, когда я отвезла Шона домой в тот вечер, он был уже не в том состоянии, чтобы сидеть прямо. Я бросила на него встревоженный взгляд с водительского сиденья своего джипа, свет проезжающих машин прогонял тени на его лице.

— Думаю, что нравлюсь им, — пошутил Шон, и единственная причина, по которой я могла смеяться, заключалась в том, что я достаточно хорошо знала своих братьев, чтобы понять, он им действительно нравится. Они выбивали из него все дерьмо, но каждый раз помогали встать на ноги, и тот факт, что Шон все еще дышал, должен был что-то значить. Это был их способ все исправить.

Тело Шона все еще болело после той игры, когда он пришел на следующий семейный ужин, и на следующий. Мои братья подкалывали его за то, что он неженка и все ещё весь в синяках — точно так же, как они дразнили друг друга — и, хотя Кэл позже всех пришел в себя, в конце концов он перестал с подозрением щуриться на Шона из-за стола.

— Ты действительно любишь его, — тихо сказал Кэл мне перед самым нашим отъездом в прошлое воскресенье.

Вместо того чтобы отрицать это, я вырвалась из наших объятий и улыбнулась. Если не считать моего психического срыва во время того незабываемого семейного ужина, я еще не произнесла этих слов — как и Шон, — но я это чувствовала. Я чувствовала любовь, когда он улыбался мне, когда обнимал, когда заставлял смеяться. И продолжала чувствовать ее, когда Шон не делал ничего из этого. Я чувствовала её все время.