Тринадцатый апостол. Том II (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 24

— А в чем? — негодует Галерий — Что заставляет вас бросить на произвол судьбы своих родных дочерей?

— И что прикажете делать девушкам из приличных семей? — добавляю я — если они даже в служанки не годятся!

— Понимаете, …наши дочери теперь навечно опозорены, жрецы храма Сета пользуются дурной славой в Мемфисе.

— То есть, в городе все знали, что этот храм продолжает действовать?! — мгновенно ловит толстяка за язык Галлей.

Отец Манифы испуганно замолкает, поняв, что сболтнул сейчас лишнего.

— Господин, не гневайтесь, прошу вас! — чуть не плачет он мгновение спустя — я всего лишь купец — маленький человек, и знаю лишь то, о чем говорят на базаре.

— Не ври мне, купец! — грохает кулаком по столу Галерий — Вся твоя торговля зависит от благополучия Мемфиса, и чтобы ты не знал, что здесь в храмах происходит?! А вы двое, что молчите?

На суровом морщинистом лице еще одного мужчины — старого, сгорбленного временем и смуглого до черноты — читается непонятное мне упрямство. Губы его скорбно сжаты — он молчит, но тоже видно, что старик все уже для себя решил. Судя по всему, это отец бедной Зэмы. Неужели ему не жалко свою совсем юную девочку?!

Лишь самый молодой из мужчин — светлокожий и светловолосый — единственный, кто готов честно сказать, почему он так поступает со своей дочерью.

— Господин префект, я не могу позволить моей дочери переступить порог нашего дома, иначе ее позор падет на все нашу большую семью. Никто не возьмет в жены не только Залику, ни и ее младших сестер, если только самые пропащие из женихов. Да и те будут попрекать их опозоренной сестрой всю оставшуюся жизнь. Никто в Мемфисе не захочет породниться с семьей, в которой есть такая девушка. А многие даже не захотят вести с нами торговые дела.

— Так выдай ее замуж в другой город провинции — предлагает компромиссное решение Сенека

— Рано или поздно слухи дойдут и туда. Я не могу рисковать своей репутацией

— И что, совсем нельзя ничего поделать?! — охреневаю я от такой постановки вопроса.

Отец Залики переводит на меня взгляд и, выдержав паузу, вкрадчиво произносит

— Господин Верховный жрец, а нельзя ли наших дочерей сделать жрицами при храме вашего нового бога в Александрии? Это была бы большая честь для них и для наших семей, тогда все разговоры разом прекратились бы.

Вот жук…! Сразу чувствуется деловая хватка. Но в чем-то он прав, тогда уже никто не посмеет косо глянуть в их сторону. Эх, видимо, придется мне самому устраивать судьбу несчастных девчонок. Только ведь и я не лыком шит — сейчас такие условия им озвучу, что мало не покажется.

— Уважаемые, я правильно вас понимаю: вы готовы сделать меня официальным опекуном ваших дочерей с правом полностью распоряжаться их судьбами?

Все трое с готовностью и даже некоторой радостью кивают. Угу… Не догадываются еще папаши, что я могу не только причинять добро, но и наносить людям радость.

— И вы все готовы сделать вклад в Храм в размере приданного своих дочерей, с тем, чтобы я потом мог подобрать им достойного жениха в Риме на свое усмотрение?

При слове «приданое» лица отцов слегка скисают, поняв, что халява не прокатит. Зато при слове «Рим» глаза у всех троих загораются. Это ведь, скорее всего, означает еще и римское гражданство для их дочерей, а значит и для их будущих внуков. Светловолосый сразу же согласно кивает мне — его такая судьба дочери вполне устраивает. В старике скупость долго борется с выгодой, но видимо он все-таки любит свою Зэму, потому что, поколебавшись немного, тоже соглашается. А вот толстяк пытается торговаться и просчитать все варианты:

— Досточтимый Марк Юлий, э-э-э… дело в том, что я вообще-то уже нашел жениха Манифе. Но он живет в Кирене, а у меня нет сейчас возможности туда отправиться и переговорить с ним. Вы не могли бы…

— Доставить ее к жениху? Хорошо. В принципе, нам это по дороге. Но что если он тоже откажется от нее?

— Тогда возьмете ее в Храм, и уже сами будете решать ее дальнейшую судьбу.

Хитер купец, ничего не скажешь — при любом раскладе в выгоде. Но деваться некуда, условия я сам им озвучил, а девчонок так и так теперь не брошу. Даже если бы отцы полностью от них отказались.

— Ладно, договорились. Сейчас составим и подпишем документ о передаче мне прав на опеку, и вечером жду вас в лагере с вещами и приданным девушек. Наряды их в сундук сложите самые лучшие — чтобы сразу было понятно, что девушки эти из самых приличных семей. Опека опекой, а род позорить своим видом не стоит. Писать они вам будут по мере возможности, но я постараюсь пересылать их письма через своих друзей в Александрии.

Отцы довольно переглядываются, кажется, на такой благополучный исход дела они даже и не рассчитывали. Галерий насмешливо качает головой, но ни в чем не упрекает меня. В конце концов, я скоро отправлюсь отсюда в Рим, и это уже не его печаль.

— А вы, уважаемый — оборачиваюсь я к старику — проследите за тем, чтобы драгоценности матери Зэмы доставили ей в целости и сохранности. Если узнаю, что ваша молодая жена утаила, хоть одну скромную сережку, прикажу завтра же выпороть ее на площади. Так ей и передайте!

Старик застывает, услышав мой приказ, но вынужден подчиниться. Вот так! Обломитесь родственнички! На приданом девчонок я вам сэкономить не позволю. Еще будете потом гордиться своими дочерьми, ведь кому попало, я их точно не отдам.

Через час все формальности улажены и документы подписаны. Я отправляю одного из парней в лагерь, чтобы отнести свитки и успокоить девчонок — на мой взгляд, их судьба разрешилась самым лучшим образом. Потом вечером расскажу им все подробности.

Теперь нам с Сенекой нужно прогуляться на рынок — перекусить чем-нибудь и заодно гардероб свой немного обновить. Впереди жаркое лето, а у Марк в вещмешке даже тонкой туники нет — одни только плотные, которые годятся разве что для осени — зимы. Да, и лишние сандалии мне не помешают, мои калиги уже на ладан дышат, и часть гвоздей из подошвы повылетала. Кстати, ладан и специи тоже можно будет купить здесь, потому что в Александрии все это стоит намного дороже.

Но на рынке большинство лавок оказались уже закрытыми. Ага… сами же отправили народ на снос храма Сета, вот все и пошли, куда мы их послали. А городская стража честно проследила за исполнением приказа римского начальства. Кое-где, конечно, за прилавками сидели пожилые торговцы, которым возраст позволил избежать трудовой повинности, но многие предпочли сегодня просто закрыться, ведь покупателей на рынке тоже было мало.

Местные лавки здесь сильно напоминали иерусалимские — те же арки на фасадах домов и двери в глубине. Мемфис вообще жилыми и торговыми кварталами больше напоминал Иерусалим, чем Александрию. Греческим был только самый центр города, а чем дальше к окраине, тем больше проявлялось в нем восточного колорита. Дома здесь зачастую были двухэтажными, хотя больше походили на маленькие крепости с высокими глинобитными заборами и узкими бойницами окон. Правда, все улицы и тут были аккуратно замощены камнем.

Перед одной из лавок я невольно замираю, изумленно разглядывая необычные картины на деревянных досках. Это же… до боли знакомые «фаюмские» портреты! Сколько раз я показывал их своим ученикам на экскурсиях в Пушкинском музее… Правда, мне всегда казалось, что это несколько более поздний период истории Египта, но оказалось, погребальные портреты здесь уже вовсю используют.

По верованиям египтян, часть души, называемая Ка, после смерти должна была видеть погребенные вместе с телом любимые домашние вещи, жертвоприношения, еду и питье, чтобы «пользоваться» всем этим в загробной жизни. Другая часть души, путешествующая по загробному миру — Ба — покидала тело через рот, а возвращалась через глаза. Поэтому так важны для египтян глаза на портрете — это необходимая черта ритуала, без которой портрет просто не выполнит свою функцию. Ну, и на всякий случай, табличка с именем на портрете, чтобы душа владельца, возвращаясь, не обозналась и не промахнулась. Для подстраховки, так сказать…