На волне (СИ) - Вейла Елена - Страница 15

Кто он? Она могла бы наблюдать за ним часами, но ей хотелось узнать кое-что про себя, и Гермиона осторожно покашляла. Он резко обернулся и замер с верёвкой в руках.

— Здравствуйте, — проговорила Гермиона робко — парень и на лицо оказался очень симпатичным: сероглазый, скуластый, с красивыми губами и резко очерченной челюстью.

Она поняла, что смущается от его изучающего взгляда.

— Привет, — осторожно ответил он. — Как ты?

И кинул верёвку на пол.

— Ты знаешь меня? — спросила она, глядя на него с огромной надеждой.

Парень склонил голову и пожал плечами:

— Конечно… Да, я знаю тебя… что происходит?

— Я… Я не помню, кто я. Как меня зовут, напомни, пожалуйста? — потерянно глядя на океан, попросила она и уловила недоумение на его лице.

— Ты… Ты не помнишь? — нахмурился он и сделал шаг ближе, обеспокоенно осматривая её.

Гермиона печально покачала головой:

— Совершенно. Не помню, кто я и кто ты, и где я, вообще. Что случилось? Почему у меня шишка на затылке?

Парень открыл рот, чтобы ответить, но промолчал и озадаченно потёр лоб. Нахмурился. Сжал губы и вдруг выдал:

— Тебя зовут Ге… Генриетта! Но ты любишь, когда я зову тебя Генри.

— Генри? — изумилась Гермиона. — Боже! Это же ужасно!

— Ну, раньше тебе нравилось. Я иногда называю тебя малышка. — произнёс он и сжал губы.

Гермиона мучительно раздумывала. Малышка? Она могла быть его младшей сестрой, подругой или даже девушкой…

— Малышка, звучит лучше… — покачала она головой. — Можно я, пока не вспомню себя, побуду малышкой, а то…

— Хорошо, Генри. Как скажешь, — он широко улыбнулся, его глаза весело засверкали.

Гермиона поморщилась. Имя Генриетта наводило на мысли, что она была нелюбимой дочерью своих родителей.

— А как я тебя называю? — поинтересовалась она, изучая парня и заставляя свой мозг вспомнить хоть что-нибудь, но там всё так же гулял туман.

— О, меня ты называешь, мой хозяин, — ответил он самодовольно и дёрнул бровью.

— Что? — Гермиона отпрянула от него в ужасе, но блондинчик вдруг задорно рассмеялся, мотая головой:

— Шучу, малышка! Обычно, ты называешь меня… — он вдруг посерьёзнел и проговорил с некоторым трепетом. — Ты называешь меня “любимый муж”.

Гермиона остановилась и вгляделась в его лицо внимательнее. Он смотрел, ожидая её реакции. Она смущённо улыбнулась.

Значит, муж. Довольно симпатичный, да ещё и шутник. Гермиона негромко рассмеялась:

— И как же тебя зовут, любимый муж?

Он отчего-то громко и с облегчением выдохнул.

— Эм… Как-то странно снова с тобой знакомиться. Меня зовут… Др… Дэймон, — он протянул руку и она осторожно вложила в его ладонь свою.

— Приятно познакомиться. Твоя жена. По прозвищу «малышка», — Гермиона улыбнулась.

Он нравился ей. Дэймон точно был в её вкусе. Хотя Гермиона не помнила свой вкус, но было в этом парне что-то, от чего внутри неё всё возгоралось. Она ни секунды не сомневалась, что он её муж. Гермиона пожала большую ладонь Дэймона, глядя, как крепко его пальцы обхватывают её пальцы. А потом она придвинулась к нему ближе и обняла, прислонившись к его горячей обнажённой груди щекой.

— Ты поможешь мне всё вспомнить, Дэймон? — она слышала, как он шумно проглотил комок в горле и почувствовала его руки на своей спине.

— Н-да… Конечно, малышка. — проговорил Деймон, глубоко вдыхая и прерывисто выдыхая. — Я помогу тебе.

— Ты расскажешь мне обо всем? Обо мне, о нас? О том, что мы тут делаем и что со мной случилось…

— Да, расскажу…

— Спасибо тебе.

— Малышка, идём поедим. Ты спала до обеда и, наверное, проголодалась, — произнёс он.

— Хорошо, любимый, — проворковала Гермиона, привыкая к мысли, что она замужем за этим заботливым человеком — живот действительно уже несколько раз настойчиво проурчал гимн еде.

Дэймон довольно заулыбался и, осторожно приобняв её за талию, повёл к полукруглой зоне с диванами. Там на столике стояло блюдо, накрытое стеклянным куполом. А под ним пряталась запечённая рыба с овощами. Гермионе показалось, что вилка и тарелка зашевелились, и она взвизгнула:

— Что происходит? Это на магните?

Дэймон удивлённо хмыкнул:

— Почему ты так решила?

— Ну, вилки и тарелки не могут сами двигаться. Это либо магниты, либо магия! А так как магии не существует, значит… — рассудительно проговорила она. — Значит, это магнит.

Муж покачал головой, почему-то очень шокированный её речью, и ответил немного неуверенно:

— Хм… Да, ты права, магии не существует. И ты забыла третий вариант — яхту сильно качает, вот вилки и тарелки ходят ходуном по столу.

Но Гермиона точно видела, что они летали. Она снова дотронулась до своей шишки на голове и решила, что галлюцинации — это последствие удара.

— Расскажи, мне всё… — попросила она.

***

Драко Малфой был помешан на Гермионе Грейнджер с восьмого курса.

Нет. Не так. С самого первого, если быть точнее.

Поначалу она его слишком сильно раздражала умным видом и простотой. А то, что она не лезла за словом в карман и всегда лезла куда не просят, доводило его до белого каления. Драко с первого курса был не равнодушен к Гермионе Грейнджер, но ещё не знал, не понимал тогда своим детским умишком, что конкретно попал. Попал в самую невозможную для него ситуацию, под названием “любовь”… К ней, к грязнокровке. Самое ужасное, что могло случится с потомственным аристократом в седьмом колене, родители которого всю жизнь внушали ему, что магглорожденные самая низшая каста людей.

Как-то незаметно для себя, Драко стал собирать её вещи и складывать их в шкатулку. Вырезать её фото из газет. Сначала, чтобы издеваться над ними — сжигать, рвать, протыкать палочкой и возвращать в исходное состояние. А потом… Потом, чтобы смотреть на её задорное личико долго и беспрепятственно, и дрочить, представляя её во всех самых изощренных позах. И снова ненавидеть.

Когда в коллекции, посвящённой Гермионе Грейнджер, появилась её кофточка, он понял, что это ненормально.

На восьмом курсе отношение к ней изменилось. Драко сгорал от чувства вины. За то, что случилось в мэноре. Видя её в коридорах школы, он хотел подойти и извиниться. Пытался. Делал шаг и останавливался. Она выглядела слишком счастливой, чтобы напоминать ей о том, что сделала его тётка. Тем более, что мерзкую надпись свели с тонкой руки Гермионы ещё перед началом учебного года.

А он стёр это слово из своего лексикона. Больше не было «грязнокровки Грейнджер».

Вина превратилась во что-то другое. Он стал любоваться ею. Он заметил, что у Грейнджер красивый профиль. Красивые кудрявые волосы. Красивые тонкие ладони и длинные пальчики, такие, что хотелось рассматривать их часами. А ещё у неё поразительно тонкая талия, острые идеальные коленки и изящные щиколотки.

Тогда он понял, что бредит ею, хочет быть к ней ближе, общаться с ней, трогать, любить и целовать её, особенно её ножки. Драко ни с кем не хотел этого. Только с Гермионой. Он представлял, как лижет и целует её пальчики и у него всё взрывалось внутри от желания. Драко не понимал, как он мог так низко пасть… Он желал целовать ноги магглорожденной. Он подозревал, что это либо болезнь, либо какое-то наваждение, либо проклятие. Гермиона не была яркой красоткой, не имела пышных форм или пухлых губ… Но он не мог выкинуть её из своей головы, хотя и боролся с собой и своей манией долгие мучительные месяцы.

Месяцы уговоров не следить за ней, месяцы злости на свою слабость.

Он не смотрел на неё… Старался не замечать… Но её голос. Он был везде. На уроках, в Большом зале, в коридорах, у Чёрного озера. Драко думал о её голосе. Мелодичном, звонком, нежном. О её смехе, её волосах, её теле…

А потом случился танец на Выпускном. Ранней весной Драко согласился жениться на Астории Гринграсс. Поэтому пригласил Гермиону лишь с одной целью — проститься с ней навсегда. Драко из последних сил сдерживал себя, чтобы не утащить Грейнджер куда-нибудь в кладовку Филча и не зацеловать её там до смерти. Она выглядела потрясающе. Божественно пахла. Его потряхивало от её близости. Он даже слова не мог вымолвить и был скован. А Гермиона вдруг рассердилась на него, вывернулась из его рук и оставила одного на танцполе. А когда Драко понял, чем это кончится, он догнал и сказал ей то, что не должен был. Он пытался её ненавидеть. И даже её пощечина не помогла унять злость и эмоции.