Достигнуть границ (СИ) - "shellina" - Страница 45

— Екатерина Андреевна? — в его голосе прозвучало удивление. — Чем обязан такой нечаянной радости видеть тебя в столь неприятном месте? — Митька так сильно вцепился в решетку, что у него пальцы побелели. — Или же ты пришла навестить князя Волконского, так его нет здесь, к государю уже давно увели, и пока не вернули обратно…

— Да кому он нужен, этот Волконский, разве что отцу своему, который так за Мишеньку печется, я тебя, Митя, повидать пришла.

— Это государыня приказала? — Митька все еще пытался найти разумное объяснение этого визита, потому что верить в другое объяснение и хотелось, и было страшно о нем подумать.

— Государыня на сносях, ее сейчас вообще мало что интересует, кроме дитя. Она уже даже разговаривать с ним пытается, хоть животик еще не слишком большой. Песенки ему французские напевает, — и Катя улыбнулась. — Она даже не слишком внимание обратила на то, что вместо Воронцова, к ней секретарем Степана Голицкого приставили.

— Стой, а с государем тогда кто? Кто Петру Алексеевичу помогает в делах разобраться?

— Так Семен и помогает. Бегает туда-сюда, ну и часто не успевает. Если государь еще ждет, то государыня… — Екатерина покачала головой. — Она очень вспыльчивая стала. Накричать может без повода, а потом сама в слезы и извиняется.

— Она дитя ждет, сейчас за двоих живет, они же пока неразлучны, — пожал плечами Митька, который еще в свою бытность холопом успел на беременных женщин насмотреться, коих и среди холопок много бывало. По-разному они, конечно, себя в это время вели, но бывало, что и так же как государыня. Ну что с этим теперь поделать, видимо так ребенок на мать влияет.

— Митя, и пришла, я решилась прийти, потому что… — дверь снова скрипнула, на этот раз по коридору шел гвардеец. Подойдя к камере, в которой сидел Кузин, он покосился на Ушакову, но ничего не сказал, а просто отворил дверь и кивнул на выход.

— Пошли уже, государь ждет, — Митька вышел из камеры, бросил взгляд на Екатерину и быстро пошел по коридору. За ним шел гвардеец, а замыкала как раз Ушакова. Перед тем как выйти, гвардеец повернулся к Кате. — Ну что, успели поговорить? — она только горестно вздохнула и покачала головой. — Ну энто ничего, еще успеете наговориться вдоволь, — гвардеец слегка улыбнулся.

— Ага, ежели успеем, а нечто государь сошлет его в Сибирь? — прошептала бледная Катя.

— Кого, Митьку что ли? — гвардеец не выдержал и хохотнул. — Да он уже давеча шипел, что никто ничего не успевает, и он сам не успевает, потому что Митька остолоп такой зачем-то в ссору с Волконским ввязался. Не переживай, не отправит, ежели только с поручением каким, да и то вряд ли, — он выпустил Екатерину из подвала, в котором и была расположена эта маленькая тюрьма, из шести камер, затерявшаяся между погребами с продуктами и винами, и запер дверь. Все это время Митька терпеливо ждал своего конвоира, не отводя при этом взгляда с Екатерины. Гвардеец подошел к нему ближе и Митька, резко повернувшись, направился впереди своего конвоира по знакомым до последней плитки дороге к кабинету государя.

В приемной на его Митькином месте сидел Семен Голицкий, который, увидев приятеля, подмигнул ему и кивнул на дверь. все вели себя так, словно ничего не произошло и что будто бы сейчас его немного пожурят, и он снова вернется к своим обязанностям, как ни в чем ни бывало. Вот сам Митька себя накручивал уже почти неделю, и был практически уверен в том, что направится прямиком из кабинета в ссылку, причем Сибирь, следуя последним тенденциям, еще нужно было заслужить, а то и палачу в руки отдадут. Почему-то ему самому его вина казалась куда как больше, чем всем вокруг.

Он оглянулся, и увидел, что сопровождающий его гвардеец даже не зашел в приемную, оставшись за дверью, а может быть и вовсе давно уже бросил сопровождать нашкодившего секретаря, полагая, что того сейчас как котенка носом в шкоду натыкают и на этом все. Митька в который раз потрогал болевшую бровь и, глубоко вздохнув, вошел в кабинет, решив, что от судьбы все равно никуда не уйдешь.

— Вот, Андрей Иванович, полюбуйся, раскаявшийся грешник, хоть иконы пиши, — раздался насмешливый голос государя Петра Алексеевича. Митька поднял голову и встретился с взглядом светлых глаз, которые в таком освещении казались стальными, хотя он точно знал, что глаза у государя голубые иногда даже отливающие синевой. Он стоял возле окна, слоив руки на груди и насмешливо смотрел на Митьку, обращаясь при этом к сидящему в гостевом кресле Ушакову Андрею Ивановичу. — Глаза долу, а на лице вся скорбь еврейского народа. Это ты его учил так раскаянье изображать?

— Раскаянье в обучение при Тайной Канцелярии не входит, — немного ворчливо проговорил Ушаков. — А почему жидов упомянул, можно поинтересоваться, государь, Петр Алексеевич?

— Потому что, Андрей Иванович, они считают себя богоизбранным народом, так что чью скорбь, чем не их к несправедливости этого мира, надобно вот подобным скоморохам изображать? Митька, хватит ковер взглядом полировать, ежели чистота не нравится, горничную разрешаю прямо на ковре энтом повоспитывать, но только один раз, потому как потом поздно будет. Не люблю я, понимаешь, когда мужья от жен на сторону бегают.

— Пошто мужей-то упомянул, государь, Петр Алексеевич, — невольно вырвалось у Митьки, и он снова вскинул глаза на императора. — Нешто я женат?

— А с горничной на ковре ты, стало быть согласен, — задумчиво проговорил Петр Алексеевич, с интересом поглядывая на своего секретаря, который от такого заявления так покраснел, что аж уши заполыхали. — Какой ты однако еще и развратник оказался, надо же. Вот уж про кого оказывается сказ про омут и чертей в нем не в бровь, а в глаз оказался. — И государь покачал головой. Митька вспыхнул еще больше, хотя, казалось бы, больше некуда, и уже вскинул голову, чтобы ответить, но его опередил Ушаков.

— Ну буде уже, государь, над парнем измываться. Видишь же, что осознал, раскаялся, и больше так вести себя в присутствие твоей персоны не будет, — довольно снисходительно проговорил Андрей Иванович, на что государь скептически заметил.

— А значит ли это твое замечание, Андрей Иванович, что в отсутствии моей персоны, Митька начнет всякие непотребства совершать, ежели уже не совершает, да еще и с твоего позволения? — государь прищурился, Ушаков же поджал губы.

— Позволь, государь, Петр Алексеевич, объясниться…

— Не позволю, — перебил император Митьку. — Раз твой наставник такие оговорки делает, то, как я это понимаю, это неспроста. Андрей Иванович не может просто так оговориться. Но раз пошла такая пьянка, значит, необходимо наказать вас обоих, дабы другим неповадно было ничего подобного затевать. А то ишь что придумали, один указы императорские направо-налево нарушает, другой его в этом покрывает… — он замолчал и задумался, но лишь на мгновение, а затем резко выпалил. — Раз ты, Андрей Иванович, как подчиненного своего не можешь Митьку в узде держать, то поди, как родственника вполне сможешь. Вот вам обоим мое повеление, тебе, Андрей Иванович, выдать Катьку за Митьку, и как зятя уже держать в строгости, не давая спуска, дабы не порочил ни твоего имени, ни дочери твоей. Тебе же, Митька, принять Екатерину со всей любовью и ласкою, и не дай тебе бог, услышу от кого, что обидел ты душу безгрешную, что за вас обоих ныне страдать должна будет. А теперь, пошли вон, оба, решайте, когда венчание состоится, ты же, Митька, отмывайся, завтрева к службе приступишь, отдохнул на нарах, хватит.

Митька явно хотел что-то булькнуть, но, побагровевший Ушаков вскочил со стула, схватил его за шиворот и буквально вытащил из кабинета. Когда дверь за ними закрылась, я подождал еще немного, а потом рухнул в свое кресло и расхохотался. Ну Ушаков, ну режиссер-постановщик. Ничего, Митьке полезны такие потрясения, а то голова может от успехов закружиться.

Вдоволь насмеявшись, я взял чистый лист бумаги и набросал указ.

— Семен! — Голицкий тут же заскочил в кабинет. — Завтра Кузин на свое место возвращается, так что ты полностью переходишь к государыне, пока Воронцов не вылечит эту странную болезнь, которую подхватил где-то ненароком. Чем он хоть болеет, медикусы говорят? — я посмотрел на него, оглядывая при этом с ног до головы.