Паранойя. Почему я? (СИ) - Раевская Полина - Страница 64

– Ничего, они привыкшие.

– Нет, красавица, подыщи кого-нибудь помоложе. Староват я уже, да и устал… – это звучит с таким неприкрытым намеком, что я сразу понимаю – он сейчас вовсе не о танцах, и у меня окончательно опускаются руки.

Я не знаю, что еще сказать, просто стою, как дура и смотрю ему в глаза, признавая свое поражение.

Пожалуй, хватит с меня.

– Хорошо, я поняла, извините! – растянув губы в неестественной улыбке, доигрываю спектакль и, окаменев, иду к своему столику. Меня душат слезы, но я держусь изо всех сил. Хочется сбежать домой, но я понимаю, что тогда Олька расстроится и праздник будет испорчен.

Если бы я только знала, что будет дальше, бежала бы со всех ног, но увы.

Ближе к ночи ведущий объявляет о специальном сюрпризе для Ольки, мы все замираем в предвкушении чего-то грандиозного, но на сцену выходит группа каких-то страшных, бородатых мужиков и выкатывает пианино.

Мы с Олькой переглядываемся, ничего не понимая, пока косматый солист не обращается к ней на английском:

– Меня просили передать, что ты все поймешь. И еще дословно: «Спасибо за то, что ты была в моей жизни! С Днем Рождения, Искорка!»

Когда раздаются первые аккорды Colorblind, мы, наконец, узнаем ребят на сцене. Девчонки чуть ли не визжат от восторга, услышав саундтрек из фильма «Жестокие игры». Олька же, застыв, всю песню смотрит в одну точку. По щекам у нее текут слезы, но она их будто не замечает. Я знаю, что для нее это особенная песня и фильм. С него все началось у них с Ванькой, а теперь вот тем же и закончилось. Символично. А учитывая, что каждое слово, будто о них, больно до слез.

«Вытащи меня из моей скорлупы,

Я готов,

Я готов,

Я готов,

Я…»

Взяв Ольку за руку, сжимаю, не зная, как еще поддержать. Мне по-прежнему сложно понять ее, но я больше не сужу.  У каждого из нас свои границы и свое представления о счастье.

Может, Олька и права: надо обрубать сразу все, что хотя бы раз причинило тебе боль и тогда, возможно, не окажешься, как я сейчас: беременная и ненужная.

Поворачиваюсь к Долгову и натыкаюсь на его тяжелый, какой-то совершенно опустошенный взгляд. Пропустив удар, у меня вдруг проскальзывает мысль, а что, если он, как доченька, такой же принципиальный придурок? Но тут же становиться смешно.

Ерунда какая-то, опять мечтаю. В конце концов, что я ему такого сделала? Да и Долгов не из тех, кто будет страдать и мучиться из-за какой-то абстрактной фигни.

Нет, я просто ему больше не нужна, пора действительно прекратить романтизировать все, что между нами было, и признать, что со мной просто гульнули от жены.

Усмехнувшись, сглатываю слезы и отворачиваясь. Музыканты заканчивают песню, Олька кивком благодарит их, и смахнув слезы, поднимается из-за стола. Поднимаюсь следом, но она качает головой и просит не ходить за ней.  Выглядит совершенно разбитой. Мне не хочется оставлять ее одну, но она смотрит с мольбой, и я понимаю, ей сейчас необходимо побыть одной.

Пока ее нет, перекидываюсь ничего не значащими фразами с ребятами за нашим столом. Все под большим впечатлением от Ванькиного жеста. Я же в который раз поражаюсь тому, как все странно в жизни: кто-то за толику внимания готов сломать себя через колено, а кто-то отказывается от готового на все ради него человека.

Олька возвращается с улыбкой, словно ничего не произошло и сев за стол, начинает щебетать о какой-то ерунде. Меня это ужасно злит, но я не подаю виду.

– Друзья, у нас, оказывается, есть еще один сюрприз, – прерывая пьяный гомон и смех, требует ведущий тишины. Я тяжело вздыхаю, надеясь, что это не очередной нежданьчик и вытягиваю гудящие от усталости ноги, но уже в следующее мгновение едва не подскакиваю со стула, услышав из колонок ехидный голос Шумилиной.

– Прохода, поскольку ты всегда у нас топила за правду, то думаю, оценишь мой подарок. С Днем Рождения! Наслаждайся. Надеюсь, действующие лица представлять не нужно.

Голос обрывается, а за ним следует шорох одежды и загнанное дыхание, а потом, как гром среди ясного неба, приглушенный голос Долгова, шепчущего мне:

«– Возбуждает тебя, Настюш, сосать член, да?

– Пожалуйста, – стону я.

– Какая голодная девочка…»

– Выключи, бл*дь, сейчас же! – орет Долгов на весь притихший зал, выводя меня из оцепенения и шока.

Медленно поворачиваюсь к Ольке и смотрю, как синие глаза наполняются слезами. Прохода жадно хватает воздух и в ужасе переводит взгляд с меня на отца, неверяще качая головой. У меня же внутри все умирает от стыда и боли.

– Прости, – шепчу, задыхаясь от подступивших слез.

У Ольки вырывается шокированный смешок, а в следующее мгновение мою щеку обжигает хлесткая пощечина.

– Оля! – тут же подбегает Долгов и перехватывает занесенную для второго удара руку.

– Не трогай меня! – истерично кричит Прохода, отталкивая отца. В эту же секунду весь зал, будто оживает и приходит в движение. Начинается какая-то суматоха, возмущенные возгласы, шепотки.

– Пошла вон отсюда, сука! – оттолкнув меня, подлетает Лариса к плачущей дочери и обняв ее, плачет вместе с ней, приговаривая. -Тихо, моя девочка, тихо.

Глядя на эту боль и обломки своего прежнего мира, захлебываюсь рыданиями, мечтая умереть на том же месте. Долгов что-то пытается сказать, но только все усугубляет.

– Ненавижу! Ненавижу тебя! – кричит ему Олька, а после повернувшись ко мне, выплевывает. – А ты… Чтоб ты сдохла, мразь! Чтоб тебя так же на каждом шагу предавали и окунали в грязь!

Она еще что-то кричит мне, но я уже не слышу, заходясь в истерике. Кто-то, обхватив меня за плечи, ведет из зала.

– Ужас, спала с отцом подруги…

– Вот так пригрели на груди змею…

– Ты посмотри, какая бесстыжая, еще и на праздник заявилась! – несется мне в след со всех сторон. И все это, конечно же, справедливо и заслуженно, но боже, как же больно!

Мне кажется, от этой боли меня просто разорвет на части. Я плачу и плачу, и не могу остановиться. Только, когда Илья заводит меня к себе в квартиру, потихонечку начинаю осознавать, где я, с кем, что вообще произошло. И меня тут же накрывает ужасом.

Господи, папе Грише ведь наверняка сразу доложат о скандале!

«И все же под конец не тебя, разбитую вдребезги, надо мне склеивать по кусочкам, а кое-как собирать собственные обломки.»

             К. Макколоу «Поющие в терновнике»

– Гридасик, за Настькой дуй, живо! Она с додиком этим поехала. Скорее всего, к нему, – распоряжаюсь, как только Ларка уводит дочь в дом.

В голове начинает потихоньку проясняться. Эмоции уже не бьют так сильно по мозгам, хотя мне все еще тяжело собрать их в кучу. Чувство, будто прилетело по морде, прямо в челюсть, и я поплыл. Вроде понимаю, что надо собраться и мобилизовать силы, иначе меня окончательно нокаутируют, но как же, сука, сложно преодолеть это гребанное, разрывающее на куски напряжение и бешенство. Какой -то лютый синдром Белого Кролика. Мысли, словно рой пчел жалят каждую секунду, подкидывая возможные варианты развития событий и проблем, и я не знаю, за что хвататься в первую очередь.

Твою же мать! И какого вообще хера я эту побл*душку Шумилину пожалел?! Надо было не припугивать, а сразу убирать. Но кто же знал, что она настолько без царя в башке. Всегда тихонькая такая ходила, на отчаянную не похожа, а вот ведь как оказалось…  Все-таки с возрастом мой инстинкт убийцы приглушился. Раньше я любой даже малейший намек на проблему ликвидировал в жесткой форме, и пох*й мне было молодой, старый, виноват, не виноват. Теперь же вот то жалею, то шансы раздаю. Ну, не дебил ли?

– Леха! – разозлившись еще больше, ору на весь шатер, не обращая внимания на покидающую «праздник» толпу. Мой главный бычара выскакивает, как черт из табакерки и замирает напротив меня по стойке смирно, того и гляди, козырять начнет, словно рядовой перед командующим. После зимнего косяка с Настькиным побегом, он и вся его братва у меня теперь по струнке ходят.