Партизаны полной Луны (СИ) - Чигиринская Ольга Александровна - Страница 31

Подали поезд, и я отыскал свой девятый вагон,

И проводник попросил документы — и это был Он…

Он удивился — зеленая форма, на что так смотреть?

А я сказал: "Господин мой, я здесь! я не боюсь умереть!"

И я ушел, и включился, когда проезжали Уфу,

И мне какой-то мудак всё объяснял, что такое кун-фу,

А с верхней полки сказали: "Надёжней хороший обрез."

А я подумал: "Я всё-таки сел в туркестанский экспресс -

Последний в этом году

Туркестанский экспресс!.."

С. Калугин, "Туркестанский экспресс"

Они сели в Знаменке ранним утром, еще затемно. Правил не нарушали, вели себя тихо. Раздвинули сиденья, опустили оконный ставень и лежали себе. Спали. А когда не спали, пили без продыху — так ведь это не запрещается, пока люди ведут себя тихо. Мало ли, может, у них горе какое.

Поэтому Антон, сунувшись по ошибке в их купе после Гайсина, только вдохнул перегар — и примостился в соседнем купе. А вот беременной женщине, взявшей билет в Виннице, места уже не хватило, и она принялась скандалить.

Антон терпеть не мог скандалов. И непонятных вещей. Тихие пьяницы в российских широтах ему раньше не попадались, всё как-то больше шумные.

Кроме того, он впервые видел, чтобы люди столько пили. Особенно те, кто подражает варкам. В Москве такие предпочитали более интеллигентную отраву — "ледок", "хрусталик", старый добрый кокс… А из купе, когда дверь открывалась, разило так, словно они не только пили водку, но и купались в ней.

Кроме того, от затянутого в черную кожу парня несло не только перегаром, но и аптекой. Будь Антон простым пассажиром — он, скорее всего, не обратил бы на это внимания. Но он вот уже полгода как не мог позволить себе такой роскоши — не замечать мелочей. А это была не мелочь, это была опасность. Антон сильно наследил в Ростове, возможно, наследил и в Харькове… чем больше звеньев в цепочке, тем легче по ней идти.

Парень, тянущий под варка, снова вышел из купе и двинулся против движения поезда. Ресторан через два вагона, но там спиртное пьяному не продадут. Это не станция, где можно отговориться спешкой. И вообще, лишний раз светиться…

Подожди-ка. Вода. Они дважды покупали воду у проводницы. Не для "подосиновика"[1], для второго. Жажда, бледность, круги под глазами, озноб… Пьян? Расскажите кому-нибудь другому.

Длинный вернулся. С большой упаковкой сока. Шел, покачиваясь и как-то дергаясь на ходу. И не тянул он под варка — он им и был! И когда шел в туалет, шатался не от водки — от солнечного света.

Нелегальная инициация? Прямо в поезде? Да с ума они сошли, что ли?

Антон подключился к сети. Связь была паршивая, но в Виннице стабилизировалась, и Антон успел скачать ленту новостей. Прочитал и понял — нужно сходить. На ближайшей станции. Добираться до Львова и делать новые документы, потому что даже если "Омега" еще не сидит у этих двоих на хвосте, то сядет обязательно. Через считанные часы, если не минуты. И по всему их маршруту с метелкой и ситечком пройдется, и не только с электронными… любой его волос, любой его генматериал в этом чертовом поезде… Не во Львов, обратно на север, в Киев. И возвращаться сюда не раньше, чем через месяц-другой… Это Гонтар они поймали случайно, на варка гензацепку не сделаешь, клетки отдельно от хозяина не живут, разлагаются. А я-то…

Днепр. Гонтар. Газда. Человек и варк.

Антон откашлялся и предложил беременной обменяться билетами. И только потом вспомнил, что следующая-то остановка — через полтора часа.

Ему было страшно, ему было очень страшно. Если накроют с этими двумя, тогда конец. Но и сами эти двое… Зачем, зачем я это сделал? Он зажмурился, уткнулся головой в простенок между окнами, а потом ещё два раза легонько стукнулся в него лбом. Некоторые водители-юмористы любят клеить над дверью микроавтобуса мишень с надписью: "место для удара головой". Мне срочно, срочно нужно такое место…

Я это сделал, чтобы с этими двумя не пришлось разбираться беременной женщине. Или проводнику. А ещё потому что… потому что я вдруг решил: я должен.

Но почему я так решил? Я спятил, вот оно что. Устал бегать, извёлся и свихнулся.

Ну и ладно.

Закат скользил в окнах, дробясь о стволы лесопосадок. Из купе, когда дверь открылась, резанула попса, от которой свело скулы — лоу-поп-переложение украинских фольклорных песен: "Ой, мій милий вареничків хоче!"

— Чего тебе, мальчик? — неприязненно спросил варк, когда Антон вошел и закрыл за собой дверь.

— У меня… билет… П-попросили поменяться… Вот… Там беременная женщина… а свободных мест больше нет. Вы же не хотите скандала?

Второй, что лежал на раскинутом сиденье, повернул в сторону Антона голову и раскрыл глаза, очерченные темными кругами. Точнее, один глаз — второй заплыл. Подбородок рассажен, губы вспухли — похоже, перед тем как перейти в тихую стадию, этот "пьяница" все-таки побывал в буйных. За все время поездки он покидал купе лишь однажды — вися на своем товарище, выбрался в туалет. Но именно он принял решение: легким движением ресниц показал белобрысому: да, пускай.

Сходится.

— Садись, — вздохнул варк. — Только не доставай.

Вынул из-под сиденья бутылку "Развесистой клюквы", приложился прямо к горлышку. Показал лежащему, тот так же еле-еле качнул головой из стороны в сторону, прошептал: "Воды" — и закрыл глаза. Антон бросил сумку на багажную полку (в соседской сумке что-то брякнуло), сел, раскрыл планшетку, открыл "Во имя желтого флага" и стал читать про осаду Пуэблы.

"Навари, милая, навари, милая, навари — у-ха-ха! — моя чорнобривая!"

Этот запах, хоть топор вешай (а ведь можно было включить вентиляцию!), эта попса из динамиков терминала-"дурачка" — средство от комаров.

Антон сосредоточился на лежащем мотострайдере. Тот дышал хрипло, мелко, как человек, которого мучительно тошнит и всё никак не вырвет. Тёмные волосы намокли от пота. Белобрысый налил ему сока в пластиковый стаканчик, страйдер, приподнявшись на локте, выпил, половину расплескал — и снова бессильно откинулся на спинку. Антон подумал, что долго лже-подосиновик в купе не высидит. Обстановка, которую они тут создали, чтобы выгонять посторонних, для них самих еле выносима. Белобрысый просто ждет, когда на следующей кто-то сойдёт, и Антон не выдержит, сбежит.

"Ой, сил вже нема, милий мій миленький. Ой, сил вже нема, голуб мій сизенький…"

Но первым все-таки не выдержал сам белобрысый. Выскочил в тамбур с пачкой сигарет. Хоронясь за высоким воротником от закатного солнца, чуть ли не бегом…

Антон тихо осторожно, едва дыша, привстал на кресле. Перегнулся через соседнее сиденье и склонился над — спящим? Потерявшим сознание?

Он ожидал увидеть на шее, но там не было. Тогда он приподнял одеяло, чтобы посмотреть на запястья. Это оказалось затруднительно — из-за кожанки, которую страйдер, несмотря на жару, так и не снял. Антон случайно задел подкладку пальцами…

Она была твердой, заскорузлой. Сквозь запах спирта пробивался запах крови.

Бледная рука метнулась и сжалась у Антона на горле. Планшетка шлепнулась на пол.

"Помирай, милая, помирай, милая, помирай — у-ха-ха! — моя чорнобривая…"

Он сумел собраться, схватиться обеими руками за эту клешню и попытался оторвать её от себя — но рука сама отпустила — нет, оттолкнула.

Хлопнувшись на сиденье варка, Антон увидел направленное прямо в лицо дуло пистолета.

— Вычислил. Молодец, — голос страйдера был тихим, как шелест железа о железо. — И что дальше будешь делать?

Растирая отдавленную шею, Антон лихорадочно подбирал слова. А вдруг я ошибся, и он — обыкновенный псих? Мало ли, что пишут о Ростбифе и что писал он сам… почему его человек не может быть просто психом? Вот возьмёт и нажмёт сейчас на спуск. И всё.