Царетворец. Волчий пастырь (СИ) - Извольский Сергей - Страница 19

– Нынешняя молодежь привыкла к роскоши. Она отличается дурными манерами, презирает авторитеты… Не почитает старших и традиции, не уважает менторов. Эта молодежь невыносима, невыдержанна, просто ужасна! – повысив голос, закончил я цитировать творчески сокращенные и объединенный мной знаменитые цитаты Сократа и Гесиода.

– И я, Кайден Доминик Альба де Рейнар, образцовый представитель нынешней золотой молодежи. Плоть от плоти.

Зрители зашумели – в общем-то, я озвучил популярную во все времена и эпохи точку зрения. Но все равно для слушавших меня это оказалось неожиданностью. От того, кто именно эту точку зрения высказывал.

– Последние годы я провел в праздности, и провел их так, как не красит ни моих предков, ни звание индигета септиколийской земли. Хочу попросить у вас у всех прощения за свое неподобающее поведение. Простите меня… если можете.

Прощать меня, судя по гомону, не хотели. Отдельных слов и фраз я не слышал, но хорошо ощущал общий лейтмотив: «Это так не работает».

Ну да, глупо было бы рассчитывать на иное. Только у жрецов христианского культа есть схема – делать все что хочешь, хоть жги воруй и убивай, а потом попроси прощения, или даже купи у своего Единого Бога индульгенцию, и обнули тем самым все прегрешения, став чистым пред лицом неба и земли.

Но пришедшие вместе с терранами в наш мир христианские традиции в Риме, Атлантиде и Септиколии соблюдали только на Элизиуме и в Инквизиции, остальные терране и первые люди жили по законам нашей земли и других богов, старых и новых. Поэтому мой запрос на прощение никто даже всерьез не принял. Кроме, кстати, инквизитора, который на меня крайне внимательно теперь смотрел.

– Слово защиты! – повысил я голос, пресекая гомон. – Теперь я хочу сказать слово защиты. Живя в пьяном дыму и угаре, я существовал в постоянном ритме развлечений, не соображая кто я и что я делаю. Совершенно забыв о законах чести и репутации фамилии. Ведя себя как самый настоящий подонок и конченая мразь, – обернувшись непосредственно в сторону Алисии, я коротко склонил голову.

– На меня как будто помутнение нашло, – сказал я непосредственно ей, и вновь осмотрел остальных зрителей. – Конечно, это не никак не извиняет моего участие в адюльтере и прочей, более стыдной творимой мерзости. Но! В защиту своей чести я хотел бы сказать, что я пошел на это не как свободный охотник, а как уступающий желанием женщины мужчина.

При этих словах посланник авантюрист открыто усмехнулся, а полудемон и вовсе громко – особенно в повисшей в зале тишине, расхохотался. Но быстро оборвав смех, негромко попросил – в первую очередь у арбитра, прощения. Впрочем, по тому как полудемон кривился, откровенно сдерживая улыбку, было видно, что за хохот ему совсем не стыдно.

Спартанец и инквизитор остались бесстрастны. На трибунах же, после первого шока, мои слова вызвали постепенно нарастающий гомон. Всем ведь уже казалось, что они поняли, что я собираюсь сделать – отказаться от имени на два года, сломать фамильный меч и уйти в стражи границы на положенный срок, избегая дуэли. Но теперь, после открыто заявленного мною в сторону Бланшфора обвинения «сам виноват, за женой не уследил», зрители даже не представляли, чем именно все это закончится.

Потому что избежать дуэли, оскорбив перед этим истца – до такого даже клинический идиот не додумается. Тем более что был прецедент – больше ста, вернее уже двухсот лет назад. И попробовавший так сделать Эйк Черный получил отказ от всех посланников – после чего, естественно, был убит истцом. Не знаю, как сейчас, но во времена моей молодости для обозначения предельной формы объединенных тупости и наглости мы использовали присказку «сообразительный, как Черный Эйк».

Зрители между тем гомонили все громче, не представляя, что теперь будет.

Правильно, кстати, не представляли. Потому что для начала мне нужно спасать не только Дом Рейнар, но и свою честь. И триединая богиня, с какого же бездонного дна пропасти мне придется ее доставать!

– Что, опять же – невнимание барона к симпатиям и увлечениям своей жены, меня никоим образом не извиняет! – продолжил я, вновь перекрывая гомон зрителей. – В связи с чем я желаю принести официальные извинения Императору, Сенату и народам Рима, Атлантиды и Септиколии. И в знак признания своего скотского поведения и порочащего честь поступка я отказываюсь от прав и привилегий фамилии! Отказываюсь для того, чтобы попробовать искупить вину, и отдать два года своей жизни охране жизни и нашей цивилизации в роли стража границы!

Вернувшись к своим секундантам, я принял у Себастиана фамильный меч, резким движением вытащил его из ножен. И, подержав на вытянутых руках, резким движением сломал клинок об колено. Специальной закалки третья копия фамильного меча, как раз для этого – для возможности сломать его картинным жестом, и предназначенная. И из-за этого действа, кстати, мне и не полагалось присутствовать в зале в форме гвардии Рейнар – потому что сломав меч на два года я отказывался от своего имени. А человеку без имени надеть форму со знаками различия фамилии индигетов – очень серьезный проступок.

Когда две половинки клинка остались в моих руках, зрители снова загомонили, некоторые даже подскакивали с мест, активно махали руками.

«Позор, позор!» – все сильнее нарастал гомон.

Посланники стражей тоже не остались безучастными. Инквизитор смотрел на меня с интересом, положив подбородок на кулак; взявший себя в руки авантюрист и спартанец взирали бесстрастно. А вот полудемон из Легиона Хищников по-прежнему открыто усмехался, показывая нечеловеческие клыки. Кажется, что если я сейчас попробую ему передать свой сломанный меч, он может даже и не откажется. Все же во времена Эйка Черного легиона хищников еще не было, и тем более не было полудемонов офицеров.

– Но прежде чем отдать свою жизнь посланникам стражей, я хотел бы принести извинения и истцу, барону Бланшфору. Барон, я виноват перед вами, и прошу извинить мою ошибку.

После этих моих слов в зале снова повисла мертвая тишина. Я сейчас словно маятник качал, с каждым движением увеличивая амплитуду движений раз за разом, и вызывая с каждым разом все более сильный отклик эмоций зрителей.

Сломав меч и отказавшись от прав и привилегий фамилии, собравшись передать сломанный клинок посланникам корпуса (в случае их согласия), я становился неподсудным. И все думали, что я – уязвив Бланшфора, сделал это специально, из юношеской глупости растаптывая остатки собственной чести. Но теперь, после того как я извинился и перед бароном лично, еще не передав клинок посланникам, между стражами границы и мной стояло его решение. Извинения же он мог не принимать – а мой намек на распутность его жены никаких иных вариантов ему и не оставлял. Мне же, кроме всего прочего, ход событий не оставлял шанса получить другого оружия – я так и остался со сломанным мечом.

Вообще, если бы в истории с интрижкой Кайдена и Филиппы все было сделано не так топорно, и барон не выступал бы в роли собаки Кастельморов, я бы извинился перед ним безо всяких намеков. Но он лает и прыгает на меня по чужой команде, поэтому деликатничать я не собирался. Правда, это решение может стоить мне жизни, но… если ты индигет, в первую очередь ценить нужно несколько иные вещи.

– А ты хорош, – прошептал Воронцов, глядя на меня с явным интересом.

– Истец! Принимаете ли вы извинения ответчика? – все также невозмутимо, несмотря на громкий гомон, поинтересовался арбитр.

– Не принимаем и требуем призвать Кайдена Доминика Альба из Дома Рейнар к ответу! – практически сразу же последовал ответ от секундантов Бланшфора.

Причем в зале заметили и явно отметили гулом, что секундант у самого Бланшфора мнением даже не поинтересовался.

– Ввиду отказа истца принимать извинения ответчика, с прискорбием сообщаю, что дело не решить никак иначе, чем поединком, – сообщил арбитр. – Секунданты, подготовьте дуэлянтов.

Себастиан по-прежнему смотрел на меня с отвращением. Но обязанности свои, как и Воронцов, выполнял безукоризненно – сразу после слов арбитра он поднял колено, уложив на него кейс, открывая крышку.