Планета кошек - Вербер Бернар - Страница 10

Пора встряхнуться.

Я заставляю себя вылезти из угла и изучаю оснащение крыши.

Кроме крана, тянущего зиплайны, я рассматриваю солнечные батареи на опорах, ветряные двигатели, подвесные садики с деревцами и прочей растительностью. Здесь же цистерна с водой и будка с дверцей, за которой, как я понимаю, должна находиться лестница на нижние этажи.

Вот она какая, Америка.

Так наверняка подумал мой человеческий предшественник Христофор Колумб.

Я здесь больше не царица, я просто иностранка.

Вообще-то я иначе представляла себе Америку.

Такая мысль должна была возникнуть и у Христофора Колумба.

Хоть и темно, я различаю на крыше десяток людей, двое из них вращают рукоятку – тянут трос, благодаря которому мы попали сюда.

Озираясь, я вижу не только людей, но и толстого бежевого кота с белой грудью и черными полосками на спине.

Местный житель.

Меня тянет к нему подойти, но кое-что не позволяет.

В углу его рта я вижу белое перышко и капельку крови.

Шампольон!

Я не осмеливаюсь задать вопрос. За меня это делает Анжело:

– Вы не видели белого попугая какаду?

– Болтливого такого? Видел, – подтверждает толстый кот. Помнится, я читала в РЭОАЗ про эту кошачью породу: американская короткошерстная.

Я корчу гримасу.

– Вы не в курсе, где он?

– А как же, в курсе.

– Где же?

– У меня в животе.

Это сказано без намека на иронию. Я сражена наповал.

После льва Ганнибала, серого кота Вольфганга, сфинкса, женщины Патриции, хряка Бадинтера, бордер-колли Наполеона и моего Пифагора пришла очередь попугая Шампольона, убитого вовсе не нашими врагами, а теми, кого нам приходится считать своими союзниками.

– Вы были с ним лично знакомы? – спрашивает он.

– Мы дружили, – уточняет Анжело.

– Прискорбно. Но это тот случай, когда еда сама ко мне прилетела, и я не стал церемониться. Голуби обычно так далеко не залетают, да и знают, что здесь их подстерегаю я. А этот оказался не в теме. К тому же болтал без умолку, а я ничего не понимал. У него было важное сообщение? Не знаю, что он хотел передать. Я употребил его по назначению.

Я набрасываюсь на короткошерстного американца и ударяю его лапой. Он застигнут врасплох и не собирается обороняться. Я кусаю его за уши и за спину, но этому толстяку хоть бы что. Наконец, он начинает лениво защищаться. Хуже всего то, что от боли и от злости у него отрыжка, и мне кажется, что я улавливаю запах моего съеденного друга какаду.

Нас в конце концов разнимает длинноволосая блондинка. Натали хватает меня за шкирку – позиция, в которой не подерешься. Но бесноваться я еще могу. От бессилия я тяжело вздыхаю.

Как же мне надоело терять с такой скоростью всех, кого я люблю!

Судя по доносящимся издали звукам, Эсмеральду и Романа тоже втянули на крышу.

Я отряхиваюсь, стараясь вернуть себе хотя бы толику достоинства, отворачиваюсь от убийцы Шампольона и иду навстречу вновь прибывшим.

На них нет живого места от укусов.

– Все прошло хорошо? – осведомляюсь я.

– Кресла долго не было, и нам пришлось немного повоевать, – признается Эсмеральда, утирая кровь с морды. – А так порядок. Мы живы.

На Романе тоже не счесть следов от крысиных резцов, одежда изодрана в клочья.

– Я так рада, что наконец оказалась в безопасности, – продолжает желтоглазая черная кошка. – Еще немного, и мы погибли бы.

Она озабоченно озирается.

– А где Пифагор?

Если чего-то не следовало говорить, то, конечно, этого.

Ну и дура же она, эта Эсмеральда!

Вместо того чтобы ответить, я удаляюсь к противоположному краю крыши. Отсюда можно любоваться громадинами Нью-Йорка, озаренными полной луной. Я свешиваюсь вниз, пытаясь представить, что Пифагор испытывал, когда падал.

Может, прыгнуть вниз и положить всему этому конец?

Я поспешно вскидываю голову.

Скорее сменить ход мыслей!

Я устремляю взор вдаль. По одну сторону бескрайний океан, по другую – впечатляющие небоскребы.

По-моему, я терпеть не могу Америку.

Вот что дала Европе Америка после путешествий Христофора Колумба.

Картофель: его выращивали в Боливии, Перу, Чили, называя patatas. C его помощью в Европе было покончено с голодом. Кукуруза: ее початки могут быть не только привычного нам сейчас цвета, но и синего, красного, белого, черного. Это была основная еда американских индейцев, которые мололи из кукурузы муку. Помидоры: в Европе их сочли ядовитыми и отнесли к сфере медицины; в пищу их стали использовать только с 1780 г. Ваниль: это плод тропической орхидеи из Южной Америки, лианы-паразита. Ананас: открыт на Гваделупе. Какао: майя и ацтеки гнали из этих бобов горький напиток со свойствами афродизиака, служивший также для бодрости воинов, а сами они использовались в качестве монет. Арахис: его побеги и семена найдены в доколумбовых захоронениях. Тыква, кабачок и прочие тыквенные растения происходят главным образом из Мексики. Индюшка: названа первоначально «индийской курицей», одомашнена майя в первом тысячелетии до нашей эры. Фасоль: родом из Эквадора, Боливии и Перу. Всевозможные перцы происходят с Кубы и из Мексики. Нужно также упомянуть подсолнечник, папайю, топинамбур, хинное дерево, «ягоды» опунции, авокадо и, конечно, табак.

Но среди даров Америки Европе были и вредные: сифилис – заразная венерическая болезнь, косившая население Европы (сифилисом болели миллионы, многие не выживали). Среди его жертв Моцарт, Бетховен, Мопассан, Бодлер, Рембо, Флобер, Фейдо, Гоген, Тулуз-Лотрек, Шуберт, Паганини, Шуман, Аль Капоне, Ленин, Муссолини, Сталин.

А вот что дала Америке Европа после 1492 года: огнестрельное оружие, лошадь (ставшую верховым животным), единобожие (христианство); а также корь, дифтерию, грипп, тиф, оспу (последняя была особенно смертельной). Считается, что от эпидемий завезенных из Европы заразных болезней вымерли три четверти американских индейцев.

Энциклопедия абсолютного и относительного знания.

Том XIV

Занимается заря, я вижу сквозь стекло солнце, озаряющее громадные здания.

О нет, это не страшный сон. Я в Америке, Пифагор мертв…

Я отряхиваюсь, стараясь прогнать неприятные картины.

Озираясь, я выясняю, что скоротала ночь под боком у своей служанки, а она, в свою очередь, под боком у своего мужчины, Романа. Анжело, мой сынок, прижался к моему животу, будто так и остался сосунком.

Я высвобождаюсь из объятий Натали, потягиваюсь и приступаю к утреннему туалету.

Больше не думать об этом. Жизнь должна вернуться в обычное русло. Нельзя тратить всю энергию на скорбь, надо заняться живыми.

– Эй ты, привет!

Я вопросительно оглядываюсь. Кто посмел так фамильярно меня окликнуть, да еще на «ты»?

Глазам своим не верю: не кто иной, как наглый короткошерстный американец, сожравший незабвенного Шампольона!

Я не снисхожу до ответа. Закидываю левую лапу за голову и продолжаю туалет, демонстрируя ему в этой позе свой анус, что означает отсутствие малейшей симпатии.

– Не злись за вчерашнее. Понимаю, ты была вся на нервах после путешествия по воздуху. Я бы был на твоем месте еще менее общительным.

Не слопал бы моего друга – удостоился бы совсем другого отношения.

Я покидаю помещение, но он тащится за мной.

– Эсмеральда сказала, что у тебя на меня зуб за то, что я съел попугая.

Вдобавок завел шашни с этой потаскухой.

Я иду к находящейся неподалеку лестнице. Короткошерстный американец никак не отвяжется.

– Чтобы заслужить прощение, хочу преподнести тебе подарок. Ты не дала мне времени это сказать, но если ты так любишь попугая, то так и быть, я припрятал его кусочки…

Сейчас я его убью!