Агидель стремится к Волге - Хамматов Яныбай Хамматович - Страница 26

— И что, олатай, намного больше платили, чем урысам?

— Конечно, улым. Наезжавшие из Казанского ханства вояки-баскаки выбивали из нас вчетверо, а то и впятеро больше положенного. Они были при оружии. Попробуй ослушаться! Заставят силою. Даже если нет ничего — найдешь да отдашь. Обирали так, что простые люди света невзвидели, дохли, точно мухи.

— А сейчас казанским татарам не позавидуешь. Не зря же они к нам толпами бегут.

— И не говори, теперь они уповают на нашу помощь, — согласился Шакман-бей. — Мы, конечно, не прочь пособить единоверцам. Да вот только сомневаюсь я в их благодарности.

— Зачем ты так, олатай?

— Эх, улым, много чего повидал я на своем долгом веку. И знаю не понаслышке — добро мало кто помнит.

— По-твоему выходит, в Казанском ханстве хороших людей как будто и нет.

— Ну что ты, улым. Я так не говорил. Хороших людей всегда больше. Только чаще всего они повинуются плохим. Есть, к примеру, такие, кто меняет веру и вредит своему народу. Знаешь, сколько зла причинили татарам кряшены Строгановы?

— Да, это они снарядили Ермака в Сибирь. А уж тот погубил немало татар… — закивал Тюлькесура.

Как только речь зашла о Сибири, Шакман-бей заметил:

— После покорения Сибирского ханства зауральские башкорты тоже решились, наконец, войти в Россию.

— Только вот пока еще не все, олатай. Мякотинцы, сынрянцы, кара- и барын-табынцы даже и не думают. Присоединились айлинцы, кудейцы, куваканцы, сызгынцы, салъюты…

— А катайцы?

— С ними вот какая история вышла. Когда в Сибирь пришли калмыки, тайша[36] Уруслан пожаловал к катайскому вождю. Погостив у Якуп-бея три дня, он потребовал, чтобы катайцы платили ему такой же ясак, что прежде ногайцы брали. Тот вначале промолчал, потому как не хотел портить с ним отношения. Но тайша все не унимается. Разозлился тогда Якуп-бей и говорит: «Ты, конечно, кунак. Но не будь муйнаком[37]. Веди себя пристойно. С какой стати мы должны платить тебе ясак?! Уж лучше Белому царю посылать!»

— Прямо так и сказал?

— Не только сказал, но и прогнал Уруслана. После этого бей и надумал примкнуть к урысам и перебрался с сородичами к Уралу.

— А что, зауральские башкорты тоже вошли в Уфимский уезд?

— Нет, олатай. Башкирские волости, что на северо-востоке[38], подчиняются Сибирскому приказу Тобольского уезда.

— Значит, нас опять разделили… Пусть так, лишь бы это не помешало нам оставаться единым народом, — задумчиво произнес Шакман-бей. — А ведь сейчас самое время объединять земли, что исстари принадлежали нашим племенам! И я верю, мы сумеем это сделать. Никто нам не помешает, ведь у нас есть грамота самого Ивана Грозного! Да поможет нам Аллах! Я сделал все, что мог, и ни о чем не жалею. Теперь и умирать не страшно.

— Ой, не говори так, олатай. А то ангелы скажут «аминь»… — испугался Тюлькесура.

— Эй, улым, я свое отжил, — перебил внука Шагали Шакман-бей. — Но родился на свет, думаю, не зря. Я вижу, судьба моей страны меняется к лучшему, и горжусь тем, что в этом есть и моя заслуга. Теперь настает твой черед, улым. Береги нашу землю как зеницу ока…

С волнением произнесенные слова отняли у старца остатки сил. Он лег и с того самого дня уже не поднимался. А однажды Шакман-бей позвал к своему одру Тюлькесуру, килен и всех остальных домочадцев.

— Вот и пришел мой последний час, дети мои. Прощайте… — тихо промолвил он, смежил устало веки и отошел в вечность.

Истинную цену человеку чаще всего узнают лишь после его кончины. Пока Шагали Шакман-бей был жив, Тюлькесуре и его сородичам казалось, что тот вечен и что все незыблемо. Но когда многоопытного деда, всю жизнь возглавлявшего их род, не стало, джигит вдруг со всей остротой осознал, как ему не хватает его мудрых советов. Даже когда старый бей лежал на своем месте, ни во что не вмешиваясь и не подавая голоса, Тюлькесуре было достаточно одного его присутствия. Ему важно было чувствовать и знать, что олатай рядом, что у него есть мощная опора.

Теперь, за что бы ни брался молодой вождь, он постоянно вспоминал деда, представляя себе, как бы разговаривал, советовался с ним по самым разным вопросам.

Большую тревогу вызывала у него прокладка дороги через устье Караидели, беспрестанное возведение на западе Сибири все новых укреплений, бесконечные потоки прибывающих из центра России людей, безудержный рост числа новых поселений. Не могло не беспокоить его и то, что зауральских башкир стали большими партиями отправлять на строительство русских городков. А когда до Тюлькесуры дошла весть о том, что какой-то сын боярский из Тюмени, явившись в Кара-Табынскую волость с полсотней стрельцов и прочих людей и напав на аул Игибахти, истребил всех мужчин, а женщин и детей распродал русским переселенцам, он и вовсе растерялся. И невольно задался вопросом: а что бы предпринял его олатай, будь он жив?

Смог бы он смириться, узнав о жестокости боярина и русской дружины? Дерзнул бы пойти против них?

Еще один вопрос не давал Тюлькесуре покоя: знает ли о том Ак-батша?..

Долго размышлял отпрыск Шакман-бея, пока не надумал собрать на совет аксакалов и ближайших помощников. Поведав сородичам о том, что творится за Уралом, он обвел круг выжидающим взглядом.

— Что скажете, йэмэгэт?

Аксакалы подавленно молчали, зато молодые не стали себя утруждать поисками ответа.

— А нам-то какое до этого дело? — воскликнул один из них.

— Была нужда голову из-за кого-то ломать! — вторил ему другой.

— Вот если бы с нами такое сотворили, мы бы уж придумали, что делать!..

Пока Тюлькесура приходил в себя, глубоко потрясенный беспечностью соплеменников, равнодушием их к судьбе родной земли и собственного народа, вскочил Хабибназар.

— Только безумцы могут давать такие советы! — крикнул он, вращая от возмущения глазами. — Неужто не соображаете, что такая же участь ожидает всех остальных?!

— Ну ладно, а сам-то ты какой выход видишь? — спросил кто-то из аксакалов.

— Я?.. Я предлагаю помочь сибирским башкортам, отомстить обидчикам!

— Ишь, какой храбрый батыр выискался! — с издевкой произнес один из джигитов.

И все засмеялись.

Лишь Тюлькесуре было явно не до веселья.

— Не понимаю, что тут смешного! — встал он на защиту багрового от негодования Хабибназара. — Впору плакать, а не смеяться! По-вашему выходит, мы должны сидеть сложа руки, дожидаться, когда и за нас примутся?

— Так ведь нам нельзя отношения с урысами портить, — заметил кто-то. — А то много вокруг охотников до наших земель. Вон и сыновья Кучума все никак угомониться не могут…

— Воистину так, — согласился Тюлькесура. — Не по нраву им союз наш с урысами. Все так же верховодят кара-табынцами, барын-табынцами, сынрянцами и мякотинцами. Только и мечтают о том, чтобы возродить Сибирское ханство. А старший, Али, мнит себя ханом. Так что сами видите, что к чему, — заключил вождь и добавил: — Наши братья промеж двух огней. И кто скажет теперь, какое из двух зол хуже. Могу сказать только, что надо кончать с бесчинством, выручать зауральских башкортов. Но одним тамьянцам не справиться. Вот если бы помощи попросить. Может, послать кого в Имэнкала, к воеводе?

— А как же йыйын? — вспомнил Хабибназар про намечавшийся в конце мая общий сбор.

— Пока не решится судьба наших братьев за Уралом, йыйын проводить без пользы. Все равно мы не сможем объединиться.

— Тогда пошли меня к воеводе, Тюлькесура-бей! — вызвался все тот же неугомонный Хабибназар. — А по пути я буду оповещать вождей, что йыйын переносится.

— Ладно, поезжай уж, раз хочешь!.. — махнул рукой тамьянский вождь. И тот, наскоро собравшись, ускакал в Уфу.

Уфимский воевода Михаил Нагой, внимательно выслушав гонца, доложил в свою очередь обо всем в Москву. И вскоре из стольного града прибыл нарочный с грамотой от Белого царя, требовавшего прекратить бесчинства и повелевавшего подвергнуть суровому наказанию сына боярского, повинного в беспричинном истреблении кара-табынских башкир.