Агидель стремится к Волге - Хамматов Яныбай Хамматович - Страница 33

Битва продолжалась до самого вечера. Пожарский, дав Минину в придачу к отборной дворянской башкирскую конницу, велел атаковать польские роты, находившиеся у Красных ворот. Даже не попытавшись отбиться, поляки в панике бежали, увлекая за собой соседние роты.

В Замоскворечье стрельцы Пожарского и казаки перешли в наступление, оттеснив Ходкевича к Донскому монастырю. Башкирские конники вызвались преследовать их и далее, но Кузьма Минин охладил их пыл, сказав:

— Незачем, на сегодня нам хватит и одной победы!..

Перебравшись глубокой ночью на Воробьевы горы, гетман простоял там пару дней, раздумывая, как быть дальше, пока не решил послать в Кремль лазутчика с посланием. Жалуясь, что в коннице у него осталось всего лишь четыреста человек, Ходкевич просил осажденных потерпеть, пока он не вернется с пополнением обратно.

Двадцать пятого августа гетман покинул окрестности Москвы, отправившись с остатками своего воинства на запад на соединение с королем Сигизмундом.

— Эх, самое время ударить по врагам и погнать их из Москвы да из России! — потирал ладони Пожарский.

В начале сентября Кремль и Китай-город были обстреляны калеными ядрами, вызвавшими там пожары. Сократившийся с трех до полутора тысяч польский гарнизон голодал, дойдя уже до самой крайней черты — до людоедства. Но шляхтичи продолжали сопротивляться, презрев предложение князя Пожарского сдаться.

После успешного штурма Китай-города в руках иноземцев оставался лишь Кремль. Поняв, наконец, что подкрепления не будет и что положение гарнизона совершенно безнадежно, осажденные согласились на все условия руководителей ополчения.

Капитуляция происходила двадцать седьмого октября. Принимал ее Кузьма Минин. Полк Струся сдался князю Трубецкому, а пленные из полка Будилы были отданы Пожарскому.

Войдя в Кремль, ратники пришли в ужас. Их взору предстала страшная картина полного разорения: пепелища, развалины, всюду грязь, кучи мусора, разграбленные и загаженные церкви. Кое-где были обнаружены большие чаны с разделанными и засоленными человеческими трупами…

Но победители быстро оправились от шока, и после обедни и молебна в Успенском соборе началось всеобщее ликование. Под колокольный перезвон люди вопили от радости и обнимались, поздравляя друг друга с освобождением.

Не меньше русских радовались и башкирские джигиты. Впервые собравшись все вместе с начала войны, они с особенным вдохновением совершили дневной намаз. Позже, переделав неотложные дела, башкиры разбрелись группами, каждый — со своим племенем, и начались возле костров долгие задушевные разговоры, обсуждение пережитых событий, обмен впечатлениями. Вместе вспоминали родину и погибших товарищей.

Предвкушая скорое возвращение домой, вождь тамьянцев волостной старшина Тюлькесура-бей обратился к своим соплеменникам:

— Ну что, джигиты мои, еще не наговорились? Может, хватит болтать! Завели-ка бы лучше песню про наш Бешэтэк[41]!

Стоило кураисту поднести к губам инструмент, как полилась до боли родная мелодия. И Тюлькесура-бей, вобрав в себя побольше воздуха, проникновенно запел:

Едва старшина умолк, как зазвучала другая песня, сочиненная Хабибназаром:

Когда веселье было в полном разгаре, к Тюлькесуре и другим башкирским вождям явились посыльные с приглашением от Дмитрия Пожарского.

Те быстро привели себя в порядок. Подправив усы и бороды и облачившись в парадные одежды, которые всегда были при них, родоначальники отправились на Арбат.

Собрав воевод, отрядных командиров и башкирских беев, князь Пожарский поздравил всех с победой.

— Други мои, сегодня великий день. Вся Россия нынче ликует с нами. Мы очистили град наш стольный от ненавистных чужеземцев, задумавших погубить Отчизну нашу, — торжественно произнес он, держа перед собой чашу с вином. И как раз в этот момент ему передали приглашение от князя Трубецкого.

Пожарский нахмурился, отметив про себя с неодобрением: «Ишь, за мной послал, боярин князь! Нет чтобы самому пожаловать!.. Будто в общей победе зрит лишь свои заслуги. А впрочем… Пускай себе тешится на здоровье. Чай, время рассудит нас. Не за себя, за Отечество я радею. И время покажет, кого восславят благодарные потомки наши».

Трубецкой, расположившийся в кремлевском дворце Бориса Годунова, не скрывал удовлетворения, встречая Пожарского.

— Милости просим, дорогой Дмитрий Михайлович! Проходи, присаживайся, — пригласил он гостя за стол.

— А где ж другие? — с удивлением спросил тот, озираясь по сторонам.

— Да не стал я больше никого звать, Дмитрий Михайлович. Хочу разделить торжество с тобой, а заодно и потолковать с глазу на глаз кое о чем!

— Победа — радость всеобщая, Дмитрий Тимофеевич. Уж куда веселее было бы отпраздновать ее, ежели не с народом, так хоть вместе с воеводами, — промолвил Пожарский с явным сожалением.

Трубецкой в ответ лишь рукой махнул. Велев слуге наполнить кубки, он произнес напыщенный тост. А стоило им осушить по первой, как снаружи раздались чьи-то крики.

— Что там за шум? — с тревогой спросил Трубецкой, позвав стражника, охранявшего вход.

Служивый растерялся, не зная, как ответить. Но тут вбежал какой-то сотник и впопыхах доложил:

— Ваша светлость, казаки набрались хмельного и тепереча жалованья требуют! Грозятся, мол, ежели им не заплатят, начальников перережут.

Трубецкой побледнел и процедил сквозь зубы:

— Доколе?! До чего ж утомился я от прихотей ихних!

— Хочешь, не хочешь, а придется тебе улаживать… — развел руками Пожарский. — Я вмешиваться не стану да и, правду молвить, не могу. Сам знаешь, как люто казаки нашего брата ненавидят. Вот ежели башкирцы пособят…

Трубецкой сразу же ухватился за эту идею. И вскоре общими усилиями удалось угомонить не на шутку разгулявшихся казаков, после чего им было обещано выплатить жалованье собранными по Москве вещами, оружием и деньгами. Некоторые даже получили позволение строиться в столице и других городах с освобождением от налогов в течение двух лет.

Пока ополченцы да горожане занимались восстановлением Кремля и очисткой столицы, польский король, соединившись с отрядом Ходкевича, осадил Погорелое Городище. В ответ на требование сдать городок князь воевода Шаховский ответил: «Ступай сперва к Москве. Будет Москва за тобою, и мы твои станем».

Сигизмунд двинулся в сторону первопрестольной, выслав вперед конницу Адама Жолкевского. Но когда отряд добрался до села Ваганькова, он был атакован русскими и разбит в бою.

Жолкевский бежал, прихватив с собой нескольких пленных, одним из которых оказался смоленский дворянин Философов. После предварительного допроса его доставили к королю. Сигизмунд первым делом поинтересовался:

— Ну, что скажешь, по-прежнему ли желают москали сына моего Владислава на царство?

— Нет, не желают. Готовы помереть за православную веру, а королевича брать не будут.

Сигизмунд помрачнел и задал следующий вопрос: