Молчание (СИ) - Булахов Александр - Страница 64

Он зашел в моечную, поставил стул у стены, залез на него и привязал к железному крюку веревку с петлей.

— Сколько не старался, а все равно пришел к тому, с чего начинал пятнадцать лет тому назад свою новую жизнь, — прошептал он и туго затянул веревку на крюке.

Николаич вздохнул и продолжил разговор с самим собой:

— Ты не прав был, Игоревич, разговор сам с собойкогда говорил, что жизнь меня совсем не кусала. Я разбил ее в пух и прах пятнадцать лет тому назад… И если б не Варвара, то давно гнил бы где-нибудь за чертой кладбища.

Николаич застыл на стуле с петлей в руках, по его глазам потекли слезы.

— Прости меня, Игоревич, за все, и спасибо тебе за твою хоть и короткую, но настоящую дружбу.

Николаичу вдруг вспомнилось, как Игоревич говорил про свое отчаяние:

— В тот момент я сильно отчаялся и был готов покончить жизнь самоубийством. Но Бог мне послал тебя — человека, который все время мне доказывал, что жизнь еще не закончилась — и я в какой — то момент понял, что все еще хочу жить…

Начальник мастерской улыбнулся и надел петлю на шею.

— Эх, Игоревич, я так и не понял, кем я был большую часть своей жизни, — выкрикнул он, собираясь сделать то, что он задумал.

За дверью раздался тяжелый кашель и стон. Она заскрипела и в моечную вошел Игоревич. Лицо его было все в кровоподтеках и синяках, он держался за голову и, не переставая, стонал.

Николаич с открытым ртом и петлей на шее уставился на Игоревича, который подошел к умывальнику, открыл кран и умылся холодной водой. Николаич от нервного потрясения начал перхать. Игоревич испуганно повернул голову в сторону Николаича и вздрогнул.

— Вот же блин! — со злостью в голосе проговорил он. — Мудаком был, мудаком и остался!

Николаич в ответ заулыбался во весь рот.

— Игоревич, ты не сдох?! Ты жив, падла?! — произнес начальник мастерских и на радостях сделал шаг вперед. Стул тут же отлетел в сторону.

Николаич, держась за веревку, впивающуюся в шею, повис в воздухе и забрыкал ногами. Игоревич спокойно взглянул на это зрелище, снял грязное полотенце с крючка и медленно вытер лицо и шею.

Восьмиэтажное здание больницы одиноко стояло посредиольницы одиноко стояло на ледяной равнины. И только забор, покрытый ярко-синей мерцающей «ледяной пленкой», окружал ее. Не раздавалось ни криков, ни звуков — ничего, что могло напомнить о жизни снаружи. Природа молчала.

Хотя можно ли называть природой отсутствие людей, животных, птиц, насекомых, деревьев, шумных рек — всего того, что умело говорить?

Коварная «ледяная пленка» покрыла снаружи стены здания до третьего этажа. От ее дальнейших действий зависела жизнь всех обитателей больницы. Но мало кто об этом задумывался. Часть людей жили верой в то, что вскоре прилетят военные вертолеты и всех, кто остался в живых, спасут. Часть же людей — особенно те, кого зацепила новая неизвестная науке чума, — не верила уже ни во что…

На полу в моечной, возле перевернутого стула, сидел Николаич. Он тер руками раскрасневшуюся шею. Игоревич — весь в синяках и кровоподтеках — стоял над ним с едкой ухмылкой на лице.

— Есть мудрая фраза: в здоровом теле здоровый дух, — болтал без умолку спаситель Николаича. — Так вот, это сказано не про тебя. В тебе силы и здоровья заложено немало, а духа — кот наплакал… или накакал… Неважно! Суть в том, что в тебе нет ничего мужского… Ты просто бесполезный нолик и самый неприспособленный к жизни человек.

Николаич улыбнулся в ответ.

— Я безумно рад, что ты жив, Игоревич! И поэтому можешь брехать про меня все, что тебе захочется.

Лицо Игоревича тут же стало серьезным.

— Я вот о чем думаю, нам надо расходиться в разные стороны, — сказал он. — Страшно мне оставаться с тобой наедине.

— Я тебе верю. Эти мелкие твари специально добиваются того, чтобы люди не собирались вместе и не общались между собой.

Игоревич отвел взгляд от Николаича и стал смотреть по сторонам. Предчувствие нового мордобоя вкралось в его душу.

— Это здорово, что ты трезво начал мыслить, — пробормотал он. — Назрел один очень серьезный разговор.

В моечной никого не было. Но Игоревича это не успокоило.

— О чем? — спросил Николаич.

— Я реально чувствую, что Хмельницкий нас использует в каких-то своих целях. Его распоряжения кажутся настолько абсурдными, что я это просто не могу передать словами…

«И под раковиной ничего и никого не видно, — отметил для себя Игоревич, — и под моечной машиной… темнота…».

— Ты мне об этом уже говорил, — сказал Николаич.

— Когда же я успел? — удивился Игоревич. — Ладно. Ну и что ты думаешь по этому поводу?

В ответ Николаич ехидно улыбнулся. Игоревич заметил это и вздрогнул, затем с опаской посмотрел в сторону моечной машины.

— Ты чего это так нехорошо улыбаешься? — поинтересовался он на всякий случай, обратив внимание, что под машиной запросто могла бы спрятаться какая-нибудь ползающая или прыгающая дрянь.

— А чего тут думать, — заявил Николаич. — Давай ему накостыляем хорошенько и спросим, чего он херней занимается.

На лице Игоревича появилась ответная улыбка.

— Вот это уже мужской разговор, — произнес он.

Круглова пришла в себя в «душевой», куда ее затащил Громила. Это было довольно просторное помещение, стены и пол которого были выложены плиткой неприятного желтого цвета.

Елена Степановна сидела на полу в одном нижнем белье и прятала лицо в колени. Она была вся мокрая и тряслась от холода. На нее беспощадно лилась ледяная вода из огромного шланга, который держал в руках Громила.

Круглова не выдержала издевательства и закричала:

— Объясни, зачем ты все это делаешь!

— Поверь, меньше будешь знать, тебе же будет проще, — ответил ей Громила.

Круглова повернулась спиной к Громиле и обхватила руками плечи.

— Хватит! — взмолилась она. — Сжалься надо мной! Вода очень холодная!

Громила молча продолжил поливать Круглову. На его лице не отразилось никаких чувств. Елена Степановна поднялась и попыталась перейти в другой угол.

Громила пережал шланг, направил его в сторону перемещающейся в угол Кругловой и разжал его. Струя воды сильно ударила по ногам Кругловой, она поскользнулась и упала коленями на желтую плитку.

— Что ты творишь?! — закричала Елена Степановна, увидев, как с одного колена потекла кровь.

— Закрой рот, дрянь! — заорал Громила. — Мне запрещено разговаривать с тобой.

Круглова забилась в угол и зажала коленку рукой. Громила беспрерывно поливал ее водой, он так старался, словно сам собирался ее съесть.

Елена Степановна кинула полный ненависти взгляд на Громилу.

— Что же ты творишь, урод?! — воскликнула она. — В тебе что, нет ничего человеческого?!

Громила снял с пояса что-то похожее на длинную прозрачную трубу с железным наконечником, внутри которой мерцали, как молнии, яркие электрические разряды. Он опустил ее на пол и нажал черную кнопку. По желтой плитке в сторону Кругловой устремилась яркой полоской «электрическая змейка» и врезалась в пальцы правой ноги Елены Степановны.

Круглову аж всю перекосило от электрического разряда. Она вскрикнула и затряслась, как паралитик от такого жестокого удара. Из глаз ее брызнули слезы, изо рта потекла слюна. Из носа Кругловой вытекла струйка крови, потекла по губам и по подбородку и крупными каплями закапала на желтую плитку.

Равнодушный Громила подошел к электрическому щитку и выключил подачу воды к шлангу номер один. На стене рядом со щитком на крюках висели еще три таких же смотанных шланга.

— Мир не может бесконечно катиться в том направлении, в котором он сейчас катится, — вдруг заговорил Громила каким-то неестественным голосом. — И только молчание может его спасти от горькой участи. Когда замолчит и исчезнет с лица земли последний человек, вся природа вокруг вздохнет с облегчением. И на планете вновь воцарится рай, который был до его, человека, появления.