Азовский гамбит (СИ) - Перунов Антон - Страница 21

Через несколько минут я одетый и снаряженный вышел во двор и окинул взглядом всех присутствующих. Ратники моей охраны выводили оседланных лошадей, зато встревоженный воевода бегал по двору в одной рубашке и раздавал приказания таким же полураздетым холопам. Завидев меня, он тут же подскочил и затараторил, как будто боялся, что опять выдвинется какой-нибудь «доброволец» и завладеет моим вниманием.

– Сейчас в набат ударим и стрельцов соберем да на конь посадим, а вестовых к окрестным дворянам и боярским детям уже послали. К утру соберем конно, людно и оружно.

– И много их? – поинтересовался я.

– Стрельцов в гарнизоне полторы сотни. А дворян и детей боярских сорок три. Если каждый с собой не менее двух боевых холопов приведет, сотня конной рати будет.

– Они хоть раз на смотр все явились? – недоверчиво хмыкнул я.

– То на смотр, – почтительно возразил Наумов, – а то по цареву зову. Нетчики среди местных есть, врать не стану, а вот дураков не видал!

– Значит так. Половину стрельцов оставь в городе и сам с ними будь. Нельзя Серпухов без защиты оставить. Не спорь с царем! Ты хвор, сам вижу, однако человек верный и распорядительный, а потому без награды не останешься. Дворянам скажи, чтобы нас догоняли, а мы пойдем прямиком на Москву. Все!

В этот момент Михальский лично подвел мне коня, и хотел было помочь сесть, но я не стал его дожидаться и сам вскочил в седло.

– Все готовы?

– Да, ваше величество.

– Тогда не будем задерживаться. Хотя… где Грамотин?

– Да вон он стоит, – указал Михальский на дьяка, одетого поверх жупана в добротную немецкой работы кирасу и с польской корабелой на поясе.

– Подай ему заводного коня. Он едет с нами!

– У него свой есть, – буркнул мой телохранитель, которому Грамотин активно не нравился.

Шли мы хоть быстро, но без особой спешки, на ходу обрастая все новыми и новыми возникающими из предрассветных сумерек отрядами и отдельными бойцами. Одни были на добрых конях и в крепких доспехах, другие на чуть живых клячах и в лучшем случае дедовых кольчугах, а то и вовсе тягиляях. У кого-то помимо сабель имелись пистолеты и карабины, а иные обходились саадаками, с луком и стрелами. Но все новоприбывшие горели желанием послужить государю и отечеству, уняв неведомо откуда взявшуюся крамолу.

Какой силой разносилась весть среди служивых помещиков – ведомо, наверное, лишь Господу Богу да еще Корнилию, расстаравшемуся ради такого дела. Но к утру вокруг меня, разрастаясь, словно снежный ком, катящийся с горы, шло по московской дороге целое конное войско, продолжавшее с каждой верстой усиливаться.

Во главе его находился ваш покорный слуга в тех самых подаренных кузнецами серпуховскими трех-четвертных латах. Поначалу, я не собирался их одевать, обходясь своим помнившим лучшие годы кожаным камзолом, который честно говоря, в глубине души считал если не заговоренным, то уж наверняка счастливым. Однако все присоединявшиеся к нам служивые люди непременно желали увидеть царя и, мягко говоря, удивлялись скромности государева облачения.

В общем, как говорится, положение обязывает и я приказал подать мне столь кстати сделанный подарок. Тем более что ничего иного у меня все равно под рукой не имелось. Вид, впрочем, получился вполне внушительный и подданные, что называется, прониклись.

Старшие каждого из отрядов поначалу самовольно, а потом уже словно по заведенному сам собой сложившемуся порядку подъезжали ко мне, называли себя и силу своей дружины. Я милостиво кивал и мановением руки указывал им место в строю, заодно стребовав с дьяка Грамотина вести полный список всех явившихся по государеву зову.

Слух о том, что царь идет на столицу с большим войском успел опередить мою маленькую армию, так что как только мы подошли к Москве, нас уже встречали. Сначала небольшие группки людей, при виде вооруженных всадников тут же валящиеся на колени и смиренно ожидавшие своей участи, а потом целые депутации с хлебом и солью встречали «избавителей».

Странный все-таки народ москвичи. Ухитрившиеся пережить Смуту горожане с одной стороны были резкими, как детский понос. Оружие или на худой конец кистень, имелся у каждого и как только начинались беспорядки, они без тени сомнения пускали его в ход. Но потом начинались погромы, и их непременные спутники пожары, после чего на народ внезапно снисходило прозрение. «Что же мы натворили!» И теперь те же самые люди с лихорадочным блеском в глазах встречали своего царя и искренне ждали от него милости.

Впрочем, каяться и сдаваться поспешили далеко не все. Немалое число горожан успевших сбиться в крупные, числом до нескольких сот бойцов шайки вовсе не желали прекращать столь прибыльное дело как разбой и уж тем более возвращать награбленное. Укрепившись в самой бедной замосковорецкой слободе, которую так и называли «Голутвенной» и подмосковном селе Семеновском, они соорудили по их окраинам нечто вроде баррикад и сели в крепкую оборону.

– Эй, православные, царь идет, бегите, – крикнул всколоченный рябой мужичонка, – не то все на кол попадем!

– Стой, курвины дети! – заорал на вздумавших было последовать умному совету выбившийся во время погромов в атаманы приказный ярыжка[25] Ванька Харламов. – Не наш это царь, а немецкий! С немцами на нас и идет. Бей их, не боись!

– Нет, – покачал кудлатой головой соглядатай. – Иноземцев не видать. Дворянская конница с ним.

– Ты что мне перечить вздумал! – разъярился главарь. – Чем наши кровопивцы лучше латинских? Такая же сарынь[26] и бить их нужно так же!

– Как же, бить, – угрюмо отозвался чернобородый Семен, служивший некогда в стрельцах. – Они, чай, в бронях да с огненным боем. Не сдюжим!

Правда, наученный прежним горьким опытом он не стал кричать и доказывать свою правоту, а напротив, постарался незаметно ретироваться. Поучаствовав в разграблении нескольких лавок в Китай-городе, он успел разжиться кое-чем ценным и теперь вовсе не собирался складывать буйную голову под саблями царских ратников.

На его счастье, Харламов не заметил этого маневра, поскольку в этот момент давал наставления своему подручному.

– Слышь, Кузьма, возьми десяток ребят, да подпалите несколько изб.

– Так ведь пожар начнется – изумился тот. – Мужики свои халупы тушить кинутся, кто же тогда с немецкими прихвостнями драться станет?

– Вот и хорошо, вот и ладно, – оскалился Ванька. – Неразбериха начнется, глядишь, не до нас им станет. А мы тем часом и уйдем!

– Сделаю, – осклабился сразу же повеселевший подручный и побежал исполнять приказ.

– Ступай с Богом, – напутствовал его главарь, после чего развернулся к остальным и стал искать глазами Семена.

– Эй, православные, где этот, как его, чернобородый?

– Да, кажись, только что тут был, – разводили руками восставшие.

Хотя остро вспыхнувшее недовольство народа было направлено против иноземцев вообще и беженцев в частности, главными пострадавшими как всегда оказались русские. У кого-то сгорел дом, кому-то разнесли лавку, третьего во время поисков всеобщей гармонии и справедливости ненароком проломили голову и так по всей Москве.

Беженцы, настрадавшись в своих Европах, конечно, получили на орехи и у нас, но большей частью сумели уцелеть, затворившись на Кукуе и иных слободах, куда их разместили по прибытию. Главную роль в спасении их сыграли совместные усилия рейтар и мушкетеров фон Гершова, стрельцов Стремянного полка Пушкарева и так вовремя прибывшего боярина Вельяминова, взявшего в самые горячие часы на себя заботу о столице моего царства и защиту многих тысяч новоприбывших переселенцев.

А вот члены Боярской думы себя, мягко говоря, не проявили. Большинство из них или в панике бежали из столицы, или, похватав самое ценное, заперлись вместе с домочадцами в Кремле, усиленно делая вид, что происходящее за речкой Неглинной их никак не касается. Но разбор полетов еще только предстоял, а пока же перед нами стояли более насущные проблемы.