Азовский гамбит (СИ) - Перунов Антон - Страница 59

– Казак.

– Вижу, что не кобель!

– Послание у меня к царю, от всего Донского воинства, – протянул он сумку с зашитыми в нем цидулками.

– Откуда меня знаешь? – спросил я, пока доставали письма.

– Приходилось видать.

– С Зимней станицей приезжал?

– Вроде того, – скривил губы в кривой усмешке донец.

– Погоди-ка, – пригляделся я к нему. – А ты, часом, у Заруцкого в ватаге не был?

– Все-то ты помнишь, государь. Верно, встречались мы с тобой недалече от этих мест, когда ты со своими ратниками его с Маринкой имал.

– Как же ты уцелел тогда?

– Утек, – пожал плечами казачина.

В этот момент, выполнявший обязанности секретаря Анцыферов, распечатал-таки письма и подал их мне. Бегло пробежав оба, я пытливо посмотрел на гонца.

– Большое ли воинство прислал против вас султан Осман?

– Не малое, государь, – кивнул тот. – Хотя, мы большего ожидали. Но если ты на помощь не придешь, так нам по нашему сиротству и того станет.

– Что просишь за службу?

– Я человек вольный и тебе не служу. Однако если пожалуешь меня саблей острой, да конем добрым, отказываться не стану, ибо поиздержался, покуда сюда добирался. А мне еще назад возвращаться.

– Пойдешь с турками биться?

– Конечно, пойду. Хоть и ведают все на Тихом Дону, что для Москвы мы хуже собак безродных, однако и у нас своя честь имеется. Не годится мне в стороне оставаться, коли мои браты с басурманами бьются!

– Зовут как?

– Лукьяном Беспаловым прозываюсь.

– Пальцы вроде на месте?

– Это у батьки моего царские палачи персты порубили, еще при Годунове. Через то и меня так нарекли.

– Корнилий, – обернулся я телохранителю. – Проследи, чтобы казака накормили, да выдай ему саблю, кафтан с шапкой, сапоги, да рубль деньгами.

– А коня? – подал голос обрадованный казак.

– Пойдешь ко мне служить, дадим и лошадь.

– Нет! – посмурнел донец.

– Ну как знаешь.

Второй посланец, как ни странно, тоже был казаком, только на сей раз запорожским. Его прислал кошевой Яков Неродич, по прозванию Бородавка. Прочитав его, я не поверил своим глазам и, сунув грамотку Анцыферову, спросил у чубатого гонца:

– Так значит, султан Осман идет на Речь Посполитую?

– Ага, – блеснул зубами запорожец. – Сказывают, сто тысяч одних конных, да еще пехоты столько же, а уж гармат[61] столько, что сосчитать не можно!

– Выходит, турки разделили силы…

– Круль Сигизмунд прислал в Сечь гонцов, – продолжил рассказ посланник, – сулил реестр увеличить до двадцати тысяч, да вольности наши подтвердить, и православным обид не чинить!

– А вы что же?

– А что мы? – хохотнул казак. – Кошевой сказал, что от ляхов посулов много всяких слыхал, а вот чтобы они хоть раз их выполнили, такого не упомнит, и велел им убираться не солоно хлебавши!

– А что Сагайдачный на это сказал?

– Так нет его на Сечи.

– Ну и ладно.

– Что делать будем, государь? – отвлек меня от размышлений Михальский.

– Уму разуму Османа II учить!

Привычная легкомысленность оставила Попела вскоре по приезду в Россию. Здесь он и сам быстро убедился, что, как говорят сами русские, к ним «на кривой козе не подъедешь» и надо стараться приобрести настоящие знания и навыки.

Зайдя в лазарет Вацек обнаружил, что тот переполнен ранеными. Кто-то сидел молча, привалясь к стене, кто-то лежал. Больше всего его поразили царящие вокруг тишина и спокойствие. Никто не стонал, не кричал, не требовал лечения или доктора. Все стойко и терпеливо сносили боль, дожидаясь, когда им окажут помощь. Нахат не теряла времени даром, ее – дочь воина – с детства учили перевязывать раны, чем она и занималась весь день, заодно наделав несколько огромных корчаг с настоями трав для промывания.

Весь этот день Вацлав дрался на стенах и лично стал свидетелем огромного мужества и стойкости русских. Эти люди, ставшие его соратниками по оружию, заслуживали уважения! И глядя теперь на множество обращенных к нему, полных сдерживаемой боли глаз, Вацлав вдруг предельно отчетливо осознал, что именно здесь его главное поле боя, на котором он обязан побеждать и никогда не отступать даже перед самым сильным врагом.

– Всем даже внутри места не хватило, пришлось во дворе усаживать. – Обозначила масштаб работы девушка.

У Попела от этих слов захолодело внутри. Он принялся лихорадочно думать, что делать.

Далеко не все время, проведенное им в Ростоке, оказалось потраченным зря. Поначалу он старался усердно перенимать знания у доктора Кноринга и даже несколько раз ассистировал во время приемов и обследований. Конечно, это не сделало его настоящим врачом, но все же…

Начиналась учеба с общих лекций по анатомии и признакам болезней, а также диагностике. Но, не заметив интереса со стороны молодого чеха, профессор махнул на него рукой и направил по значительно менее почтенной стезе хирурга-цирюльника.

Вацеку стали доверять подавать инструменты во время операций и помогать удерживать зажимы, накладывать тампоны и делать перевязки. Отдельной темой стало выдергивание зубов с помощью устрашающего вида щипцов.

Без особого удовольствия признав, что навязанный ему судьбой ученик весьма ловок, решителен, не боится вида крови и обладает твердой рукой, Кноринг допустил его до шитья простых поверхностных ран и помощи в сопоставлении отломков костей при переломах, наложении шин и лубков, а также вправлении вывихов. Хотя доктор был далеко не единственным в городе с почти пятнадцатитысячным населением квалифицированным специалистом, поток больных к нему никогда не прекращался.

Так что орудовать иглой и ниткой Вацлав научился неплохо. Уже незадолго до бегства из Ростока наставник начал поручать ему производить простые разрезы. И как раз сходную операцию ему и пришлось с таким блеском провести уже в России для полковника Панина.

Так что зрелище десятков раненых, пусть и до дрожи в коленках пугало Вацлава, но одновременно представлялось его рациональной, начинающей формироваться профессионально-врачебной части сознания огромным источником знаний и навыков, ибо практика для хирурга это главное.

Прибыв в столицу Русского царства, молодой мораванин поневоле попал в круг общения живущих там врачей, которым и в голову не пришло интересоваться его квалификацией. Напротив, они сразу приняли его за своего, а потому поспешили уведомить об обязательных требованиях со стороны лично царя Иоганна. В сущности, они были очень просты.

Всякий доктор, а равно и его помощник, перед осмотром и тем более перед операцией обязаны тщательно мыть руки с мылом, использовать для промывки ран и инструмента настои из кипяченой воды с подорожником, калиной, шалфеем, календулой и ромашкой, а сами инструменты еще и желательно хорошенько протирать крепчайшим хлебным вином. Объяснялось это некими мелкими болезнотворными организмами, якобы и переносящими заразу. В ответ на недоуменные вопросы Вацека его коллеги лишь пожимали плечами и просто отвечали:

– Его величество человек в высшей степени незаурядный, а потому, согласитесь, имеет право на некую эксцентричность. Трудно сказать, как он мог додуматься до столь оригинальной, чтобы не сказать большего, теории, но перечить представителю высшей власти в этой стране не принято. Поэтому и вы, молодой человек, извольте выполнять то, что от вас требуют. Если не хотите, конечно, чтобы вас повесили.

– Какое варварство!

– Ну, мой друг, вы знали куда ехали.

– Но я полагал, что прославленный герцог Странник – человек просвещенный и не чуждый милосердия!

– Это несомненно так, дорогой коллега, но не забывайте о грубости сердец людей его окружающих. Как говорят московиты, с кем поведешься от того и наберешься!

– Что это значит?

– Только то, что наш добрый германский фюрст, пожив здесь некоторое время, стал большим русским, чем любой из его подданных. Хотя, справедливости ради, нельзя не заметить, что в последнее время нравы здесь несколько смягчились. Иоганн Альбрехт приглашает сюда людей сведущих в искусствах и науке, заводит новые ремесла, выписывает из Европы книги.