Вожделение (СИ) - Магдеева Гузель - Страница 58

— Максим сказал, что если с ним что-нибудь случится, то я должен передать тебе паспорт и деньги. Ты вольна ехать куда угодно.

— Ага, — кивнула я, но не встала с места. Илья пожал плечами и ушел, оставив меня сидеть дальше, в ожидании результатов.

Операция заняла почти пять часов. Медсестра подходила ко мне несколько раз, пытаясь отправить домой. Мне хотелось сказать, что у меня давно нет дома, что у меня давно нет никого, ради чего я могла бы остаться здесь, кроме странного человека, так нахально влезшего в мою жизнь и теперь борющегося за свою.

Но я молчала, только качала отрицательно головой.

Наконец, из реанимационной вышел врач. Я тут же поднялась, идя к нему быстрым шагом, меня немного вело, кружилась голова, но я старалась не подавать виду.

— Что с ним? — спросила и сцепила зубы, боясь, что заору. По его лицу, уставшему, с короткой густой бородой, вообще не было ничего понятно.

— Состояние крайне тяжелое, — ответил он сурово, — я же говорил ему, что нельзя тянуть… Езжайте отдохнуть, к нему все равно нельзя.

— Подождите, — я остановила врача, поймав его за рукав халата, — а он… он будет таким же, как прежде?

Я вспомнила слова Токтарова, о том, как боялся Максим за ясность своего ума. Врач посмотрел на меня тяжело, я отпустила его халат, пряча руку за спину.

— Если он выживет — это уже хорошо.

Я есть боль.

Я открыл с трудом глаза, щурясь на яркий свет. Сквозь задернутые шторы полосками проникали солнечные лучи, раздражая воспаленную оболочку глаз. Слизистая была сухая, я моргнул несколько раз, но это было больно.

Шевельнул рукой, к которой был прикручен пикающий датчик. Его мерное попискивание отдавалось гулким эхом в голове.

Все казалось сегодня иначе, зрение было таким же расплывчатым, как и раньше, но я ощущал себя по-другому. Я видел образ предмета, разглядывал его, но не мог вспомнить название.

Слово крутилось на кончике языка, но тут же ускользало. Я напрягался, заставляя себя копаться в чертогах разума, но думать оказывалось больно.

Удивительно, но факт.

А еще меня плохо слушались собственные пальцы. Я поднимал руку, пытаясь приблизить к лицу, фокусировал на них зрение, но не мог унять тремор.

Эти усилия отнимали последние силы и я засыпал.

Так продолжалось несколько дней или около того, пока однажды врач не заговорил со мной, а я понял, что он говорит.

Я помнил его. Он был одним из самых сильных в своём деле специалистов. Естественно, ни имени, ни отчества его не отложилось в памяти, я был чист, как после перезагрузки.

Врач сел на край моей кушетки.

— Мы спасли тебя чудом.

Я кивнул. Наверное, это и вправду было чудо, но пока я чувствовал себя плохо. Я не мог говорить, язык меня почти не слушался.

Но я с этим боролся. Я понимал, что должно быть не так — должно быть иначе.

— Ты умный, но ты дурак, Ланских, — сказал он. Мне это не очень понравилось, я не знал почему, но нахмурился.

Хмуриться тоже было больно.

Врач ушел, а я уснул.

А потом пришла она.

Я знал, что когда она приходит, становится лучше. Не помнил лица, когда пытался воспроизвести его по памяти с закрытыми глазами, ничего не получалось. Но когда смотрел на нее, то она мне нравилась.

Красивая. Я не мог сформулировать, что такое красота. Но она ею обладала.

Она смотрела на меня серьезно, вздыхала. Поправила подушку, чтобы было удобнее.

— Спасибо, — сказал я. Получилось не очень понятно, но она замерла, глядя на меня, так близко, что я ощущал запах ее духов.

— Регина, — добавил, ее имя звучало красиво, оно мне нравилось.

— Господи, — она взяла меня за ладонь двумя руками, они были маленькими, мягкими и теплыми, — ну наконец-то. Я думала, ты меня никогда не узнаешь.

А я смотрел на нее, и обрывками всплывали кадры. Она в красивом платье. Раздетая, прижимается ко мне. Темная комната, мы лежим под одним одеялом, окно закрывает матрас. Больница. Квартира, чужой мужчина, и она.

Воспоминаний о ней было много. Сколько она пробыла в моей жизни?

— Ты не уехала, — вспомнил я.

Регина встала, прошлась вокруг моей кровати, я следил за ней взглядом. Она остановилась, откинула назад волосы, и сказала:

— Уехала. Ты же дал мне паспорт, деньги. Свободу. Выехала за пределы города, а потом вернулась.

— Почему? — я откинулся на подушку, устав, воспоминания сжирали слишком много энергии. Мне хотелось с ней говорить, и хоть слова звучали коряво, я радовался, что могу это делать.

— Поняла, что без тебя хуже чем, с тобой, — улыбнулась, подошла, целуя меня в лоб, — отдыхай.

И ни один демон не откликнулся, — я больше не знал, что это такое.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я несла в руках пакет из супермаркета, ручка порвалась, и я прижимала его к груди. Надо было взять такси, но я решила прогуляться: погода стояла хорошая, был теплый май.

— Регина, — окликнул меня кто-то, я обернулась, неловко перехватив пакет, и апельсины, что лежали сверху, рассыпались, покатившись по пыльному теплому асфальту.

Передо мной стоял Лешка.

Я давно свыклась с мыслью о том, что он жив и никогда не умирал, спектакль, организованный Ланских для меня, вышел отличным. Но видеть Лешку не хотела.

Он стоял на другой стороне дороги, смотрел на меня пытливо. Я отвернулась, собирая апельсины и досадуя, что сбежать не получится, он все равно придет, чтобы поговорить.

Лешка перебежал дорогу, выставив вперед ладонь и заставляя остановиться два автомобиля, я закатила глаза.

— Привет, — он стоял, испытывая неловкость, а я думала, что он, в принципе, чужой мне человек. Я была для него хорошей женой, я думала, что любила его, но по факту — никогда не знала.

— Привет, — кивнула я, поднялась, снова перехватывая пакет и пошла дальше.

— Как дела?

— Леш, тебе чего, а? — не выдержав, я повернулась к нему, — я рада, что с тобой все в порядке, но общаться мы не будем. У тебя есть деньги, что тебе еще надо?

— Я для тебя старался, — нахмурился он, пряча руки в задние карманы, я покачала головой:

— Не для меня, Леш, не для меня. Я отплакала свое, поубивалась, хватит.

— Быстро же ты нашла утешение с Ланских, — он не выдержал, плюнул ядом мне вслед. Я обернулась к нему:

— Да что ты вообще о нем знаешь, Леша?

Но ответа ждать не стала, развернулась и пошла, досадуя, что этот разговор произошел.

Нужно было попасть быстрее домой, чтобы успеть приготовить ужин до приезда Максима.

Я поднялась в его квартиру, бросила ключи на журнальный столик и начала готовить. Прошло пять месяцев с тех пор, как все здесь произошло.

Я не смогла уехать и бросить Ланских. Села в автобус, ехавший в другой город, смотрела, как мелькают улицы за окном, и не чувствовала никакой свободы. Не было радости оттого, что мне не нужно больше скрываться, Максиму теперь было не до меня, Сергей мертв, а Вадима держали люди Токтарова.

Я представляла свою будущую жизнь в красках, и внезапно выяснилось, что ничего интересного в ней и нет. И что жить я начала только тогда, когда появился Максим, растормошивший меня и заставивший сбросить хитиновую шкуру страха. Я вышла из автобуса, поймала попутку и вернулась назад.

Это был сложный период. Максим чуть не умер. Несколько месяцев заняла его реабилитация и восстановление. Его учили ходить заново, заново пользоваться столовыми приборами, чистить зубы, умываться. Он восстанавливался быстро, на удивление всем врачам, — первый прогноз, который я услышала, были совсем не оптимистичными.

Но он справился, этот упертый сукин сын, он не просто восстановился. Он стал еще сильнее.

Его фирма на днях заключила крупную сделку и продала новое программное обеспечение зарубеж.

И мне хотелось по этому поводу устроить небольшой праздник.