Весна веры (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна - Страница 33

Да, национализм.

Во времена оны, они с Сережей были в Крыму. Там на националиста и наткнулись. Узнав, что они русские, дурачок начал качать права, заломил им цену втрое…

Сережа хотел полезть в драку. Яна задала только два вопроса.

– Киев – мать городов русских?

– Да, – ухнул с головой в волчью яму бедный националист.

– Достойно ли матери так вести себя с детьми? Даже если дети – балбесы.

Бедняга как рот раскрыл, так и стоял молча. А что тут скажешь? Верно все. Если ты старший, если ты себя таковым считаешь, разве подобает тебе такое поведение? Яна и сама ушла, и Сергея утащила, а торговец так и стоял. К нему в голову заглянула мысль. Бывает…

На следующий день Яна получила у него пятидесятипроцентную скидку. Видимо, националист был не клинический. А вообще, мерзкое это… качество? Да вроде как не уродство, не заячья губа, ладно – мерзкое состояние души. Что-то вроде последней стадии сифилиса, когда уже и нос отвалился, и всем это видно.

Из Яны отец это быстро вытряхнул, еще в молодости, популярно объяснив, что порядочность – понятие интернациональное. А если перед тобой хороший человек, какая разница, на каком языке он говорит, какого цвета у него кожа, где он живет…

Но некоторые упорно определяют порядочность по территориальному признаку. Забавные.

– Федор Михайлович, когда мы поедем?

– Думаю, недели через две. Как раз обстановка немного прояснится – и вперед.

Яна подумала пару минут.

– Отлично. А заказ можно сделать?

– Какой, тора?

– Пару револьверов. И штук пятьсот патронов.

– Конечно, тора. А вы…

Яна пожала плечами.

– А я буду отстреливаться до последнего. Врага. Поэтому надо, чтобы патронов хватило.

А вот что она собирается вооружить Топыча и Гошку, она никому не скажет. И мальчишкам говорить запретит. Даже Мишке и Машке.

Это не вундервафля, но в нужный момент тоже может сработать. А серьезное отношение к оружию Яна детям уже прививает. Даже привила.

Ножички, знаете ли…

Смертельно не порежешься, но с оружием обращаться научишься. Неохота делать ребенка убийцей, но убитым его увидеть не хочется еще больше.

Яна твердо знала, что она может дать сыну.

Умение защищать себя. И отсюда – выжить в любой ситуации. Так, как выжила она. Так, как не смогла бы выжить Анна.

Пятьсот патронов?

Да! И пусть враги закончатся быстрее!

Была в бочке меда и ложка дегтя. А именно…

– Тора Яна! Мое почтение!

Михаил Федорович Меньшиков. Болезненный и избалованный недоросль аж двадцати шести лет от роду. Яна смотрела, и думала, что почтенный купец не иначе, как был крепко орогачен супругой. А иначе как у него могло на свет появиться ЭТО?

Они даже рядом не смотрелись, как родственники! Вот Марфу Яна помнила, кровь с молоком, крепкая здоровая баба, сбитая такая, есть за что подержаться. Бедром заденет – на три метра улетишь.

А это?!

Стоит, понимаете ли, дрыщ!

Вот не было у Яны иного слова! Не было! Здоровущий, высокий, на полторы головы выше девушки, молодой человек походил на журавля. Ноги длинные и тонкие. Попа массивная, почти бабская, на груди «киль» выдается, как у той птицы, а головка маленькая. Зато нос вдохновенный. Таким и Буратино не побрезговал бы.

Добавляем жидкие каштановые волосы, голубые глаза (копию отцовских, но мало ли у кого голубые глаза?), манеру по-идиотски улыбаться и наклонять голову – и портрет готов. А, еще домашняя одежда молодого человека из приличной семьи.

Яна такое впервые видела. Жом Тигр, кстати, либо надевал длинные брюки и мягкие домашние туфли, либо сапоги и бриджи, которые шикарно смотрелись на его ногах. Надо отдать освобожденцу должное – ноги у него были пропорциональные. Не короткие, не кривые, а очень даже… и не только ноги.

Яна тряхнула головой, отбрасывая неуместные воспоминания о том, как один уважаемый из семейства кошачьих среагировал на эротические приемы двадцать первого века, и прищурилась.

– Мое почтение, жом.

Вот ведь проблема!

Сказать правду Михаилу его отец попросту не мог. Не хотел рисковать. О таких вещах до поры и подушке-то шепотом не скажешь! На исповеди промолчишь! А слово «нельзя» недоросль в упор не понимал. Он же всегда получал, что хотел.

В том числе, ему хотелось Яну.

Жом Михаил не видел себя женатым на купчихе. Вот никак не видел… вполне взаимно, кстати. Что там у него болело? Яна не особенно выясняла, вроде, как мигрени случались. Или поносы.

Потом уж Федор Михайлович проговорился, и очень просил ее величество не убивать дурачка, помиловать, Творца ради!

Жом Михаил в детстве переболел свинкой. С осложнением… да, именно туда. Живи он в двадцать первом веке, это не стало бы серьезной проблемой. Исследовали бы, отловили всех живых головастиков, устроили искусственное оплодотворение. Но здесь и сейчас?

Не случись чуда, парень был обречен на бесплодие.

Потому и сидел купец в Русине, потому и не уезжал, потому и ждал детей. И поверить сначала боялся… чего уж там! Прохор Игнатьев, когда эту ситуацию просек, тестя начал слегка… нет, не шантажировать. Но были неприятные звоночки, были. Других-то внуков у него не было.

А Прохору хотелось самостоятельности, свое дело открыть хотелось, своим умом жить, а если бы рядом с Федором Михайловичем, купец бы зятя под себя подмял рано или поздно. Скорее, рано, чем поздно.

Умен человечище.

Потому и Мишку с Машкой Федор Михайлович видел раз в год, максимум два. И то ненадолго. У зятя приехать времени не бывало, а Марфа надолго мужа не оставляла. Любила она его. На недельку приедет, внуков покажет, да и домой, обратно. Это не двадцать первый век, там расстояние от Москвы до Крыма можно за тридцать часов проехать, ну, плюс-минус. А это полторы тысячи километров.

В Русине такие номера пока недоступны.

Им сейчас до Сарска тащиться как бы не месяц. Ладно, может, и меньше, но тут как дорога сложится. Да, и дорог тут таких нет. Асфальтированных.

Направления есть. Иногда грунтовые, щебеночные, песчаные… но все с такими ямами, что в них гараж спрятать можно.

Но к жому Михаилу это никакого отношения не имело. А сам жом уже завладел Яниной ладонью, и намеревался ее поцеловать. Руки у него, кстати, были холодные, как лягушачьи лапы. И такие же влажные.

– Жом, мне достаточно словесного выражения почтения.

– Тора Яна, мое восхищщение вами столь велико…

– Жом Михаил, короче!

Жом вздохнул, сетуя на несовершенство мира и отдельных глупых тор.

– Тора Яна, вы не хотите составить мне компанию?

– Где именно?

– В библиотеке, тора. Я нашел изумительный сборник стихов Аллейши Лав…

Дальше Яна и слушать не стала.

– Не хочу.

– Мне казалось, что такая вдохновенная тора, как вы, должна оценить нежность любовной лирики, – надулся жом.

Яна фыркнула. А потом… потом не удержалась. И немножко изуродовала Пастернака. Да-да, то самое. Любить иных тяжелый крест.

А чего там помнить? Три четверостишия, все лаконично, конкретно, а главное – доходчиво. Вот и жома пробрало. Стоит, глазами хлопает.

Яна и ждать не стала, пока парень опомнится. Чего ему объяснять?

Развернулась, да и к детям. А этот дружок…

Не был бы он таким дурачком! А то ведь решил как? Тора, отец ее принял, сын уже есть, Мишку с Машкой любит, еще детей не захочет, положения в обществе, может, и деньги – надо брать!

Так-то все логично. И спесь свою потешит, и всем носы утрет, и будь Яна другой…

Да, будь Яна другой. А ей вспоминаются зеленые глаза, и сердце в диком стуке заходится. Враги они. И ничего с этим не поделаешь, враги. Только вот злиться на него не получается. И улыбка на губы ползет, и хочется рядом оказаться… ну хоть на минуточку. Хоть попрощаться.

Все Яна понимала, и что не надо, и нельзя ей, и подло давать человеку надежду, когда до смерти меньше полугода.

Но ведь весна на дворе! А сердцу не прикажешь! Как Асадов писал? Кстати, хоть и по другому поводу: