Провинциальный комиссариат (СИ) - Гребнев Александр - Страница 15

— А ведь да… И что это значит?

— Пока не знаю. Но держи ухо востро. Идём, не будем задерживаться. Держись естественно.

И они зашагали к машине.

— Эй, ты чего?

Голос Робина доносился глухо и как будто издалека.

Кир не ответил. Затормозил, вывалился наружу, не закрыв дверцу, сделал несколько неверных шагов. Снег. Под подошвами скрипел снег — его тонкий голос, как ни странно, было слышно отчётливо, будто он раздавался прямо под крышкой черепа. Впереди вырос кривоватый забор. Кир навалился на него плечом и замер. Его кто-то тряс, что-то кричал, а он молча стоял, закрыв глаза, и пытался собрать мысли.

Он был за рулём.

Они ехали искать инспектора. Так, нет, чуть раньше. Взрыв склада, террорист Янг. Откуда Янг, он же давно арестован? Нет, секунду — теперь надо позже.

Дорога. Они ехали по дороге. Не тряси меня, не надо, я сейчас всё вспомню, не надо кричать. Ехали по дороге. Косматый прицепился с расспросами, зудел и зудел над ухом, что-то всё узнать хотел. Про что узнать хотел? Про дом… какой-то дом…

Кир почувствовал, что голова плывёт, а к глотке подкатывает тошнота, будто от сотрясения мозга. Заднице холодно и мокро — кажется, он сполз и сел в снег. Или его усадили. Больше не теребят и не кричат. Хорошо.

Он снова попробовал сгрести рассыпающиеся конфетти мыслей в единую конструкцию, на этот раз аккуратнее. Если не думать о том, что спрашивал Робин, муть понемногу отступает. Мразотный хэль, все беды от них. Нет, стоп, Робин — нормальный хэль, не из таких. Нет, от этого снова начинает звенеть в затылке, думаем о другом, о другом. Надо просто обходить это, как в юности обходишь опасные улицы, где чужие пацаны. Туда потом можно будет вернуться, но когда будешь готов и сильнее. И лучше с неожиданной стороны.

Есть ещё одна мысль, вторая, при приближении к ней тоже мутит. Место, где он был перед тем, как наведаться в комиссариат и там узнать про взрыв на складе. Дом Мангелисов. Нет, не совсем так — от самой мысли про дом Мангелисов ничего плохого не происходит. Наоборот, он высится в памяти чётко и красиво, до последней щепочки. Про него думать даже приятно. Но сейчас не надо — когда о нём думаешь, становится так хорошо, что перестаёшь думать о чём-то другом. Надо немного добавить неприятного, для чистоты головы — как палец уколоть. Попробуем немножко качнуться фокусом внимания обратно к расспросам косматого. Только аккуратно, будто шпилькой в замке шаришь. Потихоньку, чтоб не сорвалось…

Р-раз. Проклятые качели — вперёд-назад, от комфорта к тошноте и обратно. Амплитуда уменьшается, в голове становится светлее. Надо же, пока он пытался найти баланс в голове, его уже успели поднять под руки и усадить на порожек машины — заднице больше не мокро и гораздо менее холодно. Мышь стоит рядом, смотрит встревоженно, но молчит. Поймала его взгляд, наклоняется, хочет что-то сказать. Нет! Молчи! Молчи, собьёшь с мысли! Отшатнулась, закрыла рот. Может, он сказал это вслух.

Где я был? Да, вторая мысль, от которой плохо. Не дом Мангелисов, а где-то рядом. В смысле не по адресу, а по смыслу рядом. Какая-то вещь, которая, если оказывается рядом с вопросами Робина, цепляет их, как один контакт за другой, и гремит сигнализация. Мерзкая дребезжащая сирена, от которой слабеют ноги. Если осторожно ходить вокруг этих двух мыслей кругами, отдельно вокруг каждой, снег приминается, и можно локализовать каждую. И понять, не глядя на них прямо, что они такое. Сказка такая вроде была. Про чудище, на которое нельзя смотреть, но один хитрый фраер взглянул в зеркало, и так одолел. Вот что-то вроде этого.

В руку пихают что-то тёплое. Фляжку. Кир, не задумываясь, поднёс ко рту и отпил большой глоток. Вкуса не почувствовал, но стало теплее и спокойнее. Потом фляжка, кажется, выпала из пальцев, но он не обратил на это внимания, он думал о другом. Всё было хорошо, пока косматый не спросил. Нет, не так. Он спрашивал много раз, так и эдак, с разных сторон — ровно как он сам сейчас пытается подступиться к неизвестному, но неприятному. И докопался-таки. Как — неясно. Об этом пока больно думать. То ли нашёл нужные слова, то ли просто долбил в одно и то же место, пока трещина не пошла. И тогда стало плохо. Вывод?

Встать надо, башка не варит совсем, а сидя заснуть недолго. Земля под ногами ходит как качели. Снова качели? Мышь пытается подхватить под локоть, помочь устоять, да куда там — весу в ней… как в мыши. Кир с размаху облокотился на жалобно скрипнувший капот, помотал головой. Так, вроде ноги держат. Возвращаемся к выводу. Если его, Кира, о чём-то как следует спросить, ему станет плохо. Если спрашивать не как следует, но о том же, то плохо не станет. Значит, что? Значит, до этого он что-то отвечал на эти вопросы. Отвечал, ничего не подозревая. Врал? Не знал? Не знал. Не знал, а когда подковырнули так, что не отвертишься — вырубился, как от апперкота. Всё небо в алмазах. Физиологическая, как сказал бы Робин, защитная реакция. Как у кумушки, к которой мигрень приходит, когда муженёк слишком долго докапывается, куда она семейные деньги снова спустила.

Знакомая ситуация.

Где про неё можно было услышать?

Это было давно. Цифра "шестнадцать" вспоминается. Или это число? Да, число, не цифра.

Шестнадцать.

Неважно, хрен с ней, с цифрой, или с числом — хрен с ним. Не это важно. Логически размыслив, от чего возникает защитная реакция такой силы, если спросить про что-то, чего ты как бы не знаешь, но на самом деле знаешь?

— Мышь! — он не был уверен, что его голос звучит достаточно громко, но Бригита услышала, снова приблизила лицо, — Мышь, что такое "шестнадцать"? Первое, что в голову приходит.

— Шестнадцать?

— Да, шестнадцать. Четырежды четыре. Академия. Это что-то из академии.

— Какой-нибудь пункт, параграф? Шестнадцатая статья кодекса?

— Шестнадцатая статья — проникновение со взломом, это не то. Почти то, но не то, это в голове.

— В голове. Академия. Шестнадцать. Не знаю, процедуры?

— Возьми в кармане леденец, милая. Шестнадцать процедур. Помнишь, на выпускном курсе. Дурацкие, низачем не нужные, их ещё отменить хотели.

— У нас и отменили. Ты же раньше учился.

— Всё таки отменили. Ха. Ха-ха-ха! — Кир хохотал и лупил кулаками по капоту, Бригита испуганно отшатнулась. — Отменили! Потому что они бесполезные, да?

— Ну… да. Нет практического смысла подвергать курсантов долгим и болезненным процедурам, предохраняющим от опасности, которой на практике не существует.

— Не существует! Ха-ха! Самый смешной анекдот года, мышь! Косматый куда, за коновалом убежал?

— Да, за врачом. К телефону.

— Отлично. А фляжка откуда?

— Констебль дал.

Кир повернул голову. Рядом и в самом деле стоял констебль. Совсем молодой, тощий, смотрел напуганно и с лёгкой брезгливостью, с какой обычно смотрят на душевнобольных.

— Что, топтун, пожар тушить не взяли тебя? Впрочем, пофиг. Дай руку, поможешь в тачку сесть, там теплее. Сейчас вот косматый вернётся, потом эскулап приедет, даст мне таблеточку или клизму, может, поставит, и я совсем огурцом буду. И потом мы поедем с косматым тётю Аду Мангелис за сиськи брать и в околоток тащить.

— Аду Мангелис? — Бригита непонимающе моргнула, — Ты же сказал, что…

— Ага. Я же сказал, что там всё нормально. Именно. И именно поэтому ты туда не поедешь. У тебя процедур не было. От спецвоздействия на сознание предохраняющих. А они, прикинь, реально работают, хоть и не так хорошо, как нам об этом пели. Плохо работают, если честно, из рук вон. Но лучше, чем никак. Слышь, молодой, фляжка твоя где? Дай-ка я ещё накачу…

Наверное это было плохой идеей, но Бригите так и не пришло в голову ничего лучше — поэтому она сидела за этим столом. На стене громко тикали часы. Большие, в вычурной рамке с государственным гербом. За окном падал снег, пахло чернилами, застоялым табачным дымом и чем-то сладким.