В ожидании козы - Дубровин Евгений Пантелеевич - Страница 14

• Предыдущая
• 14/34
• Следующая

– Я все-таки не понимаю, – дядя Авес подтянул свои слишком просторные галифе и зашагал по комнате. – Зачем отсюда уезжать? У нас хороший государственный дом, рядом станция, речка, лес. Нет работы? Пока можно заниматься огородом, развести курей. Если на каждого по десятку курей, то и то уже… сорок, и Вадику пятерку…

– Чихал я на них, – сказал Вад, стуча ребром ладони по столу.

– Если даже мы будем снимать по тридцать яиц в сутки… это… это…

Дядя Авес очень возбудился и забегал по комнате.

– Если по сотне за десяток… Это четыреста пятьдесят рублей!

– Мои пять не считайте, – предупредил Вад.

Отец перестал ковырять в зубах.

– Ты извини меня, Сева Иванович, но ты морозишь глупость.

– Почему глупость?

– Потому.

– Что, трудно развести курей? Всегда свежие яички. – Дядя Авес стал так сильно дергать галифе, что пуговица с треском отлетела.

– Ты не волнуйся, Севочка, – ласково сказала мать. – Надо ехать. У нас денег совсем нет. А там продукты дешевые.

– Но там глушь! Ни речки, ни леса, ни пива! Мне врачи прописали пиво три раза в день!

– Сами сделаем.

– Это черт знает что, – пробурчал отец.

Дядя Авес расстроился еще больше.

– Что это за пиво, самодельное? Река Хунцы… Лес, может, ты тоже сделаешь?

– Ну все, – отец хлопнул ладонью по столу и встал. – Собирайтесь. Через неделю выезжаем.

– Позвольте! – воскликнул я. – Ведь голосование явно показало, что большинство народа не идет за вами. Зачем же узурпировать власть? Император Веспасиан…

Хотя отец уже немного привык к таким монологам и почти не реагировал на них, но сейчас был, видно, сильно раздражен. Совершенно неожиданно он схватил меня за ухо и очень больно трепанул.

– На новом месте я возьмусь за вас. Будет тебе Веспасан. Совсем обнаглели.

– К наружному блеску он нисколько не стремился, и даже в день триумфа…

– Перестань, огрызок! – закричала мать. – Доводят отца и доводят.

– …измученный медленным и утомительным шествием, не удержался, чтобы не сказать: «Поделом мне, старику: как дурак, захотел триумфа»

Вад, продолжавший стучать ребром ладони по столу, насторожился:

– Как дурак… захотел тримфа, – повторил он задумчиво. – Как дурак, захотел тримфа… Как дурак.

Отец подскочил к нему и схватил за шиворот:

– Ах ты, чертенок!

– Как дурак… Как дурак… тримф…

Отец размахнулся, чтобы дать подзатыльник, но Вад успел подставить свою ладонь. Отец поморщился.

– Как дурак, тримф.

– Негодяй.

Отец и Вад смотрели друг другу в глаза.

– Как дурак, тримф.

– Не смей так на отца! Толя! Дай ему как следует! Выпори как сидорову козу! Бей, я не буду заступаться! Что же это за дети… – Мать заплакала.

– Как дурак, треф.

– Ничего, скоро уже… потерпи, – сказал отец и отвесил Ваду в лоб щелчок. Голова Вада отозвалась гудением чугуна. Я невольно засмеялся. Мой брат вскочил и кинулся на отца.

– Не бей в голову! Слышишь? А то дураком станет! Возись тогда! – крикнула мать и вклинилась между отцом и Вадом.

– Он и так дурак. Ты все потакаешь. – Отец вышел из дому, хлопнув дверью.

Вад сел на пол и затянул бесконечное:

– Как дурак треф, как дурак треф, как дурак треф, как дурак треф…

Дядя Авес взял иголку и стал пришивать пуговицу к брюкам, тактично повернувшись к нам задом.

Так закончилось повторное голосование по вопросу о переезде в Утиное.

Ухо у меня горело и взывало к мести. Я выбрал укромное место за сараем и стал писать информационный бюллетень по поводу последних событий. Бюллетень назывался «Голос большинства» (я, Вад и дядина половинка). Месть – сладкая вещь. Я так увлекся, что не сразу услышал, что кто-то пыхтит и топчется у меня за спиной. Обернувшись, я увидел хромого бухгалтера.

– Здравствуйте, – оказал бухгалтер (как приятно, когда тебя называют на «вы») и стал рыться в карманах. Наконец он извлек красного сахарного петуха на палочке.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Нате… вот еще… брату.

Я поблагодарил и за второго петуха. Воцарилось молчание. Бухгалтер вытащил расческу и расчесался.

– Вы… я слышал… уезжаете…

– Уезжаем, Семен Абрамыч.

На бухгалтера было приятно смотреть. Новый в полосочку костюм, в кармашке пиджака – очки, расческа, набор цветных карандашей, волосы гладко причесаны. Разговор вежливый, уважительный.

Семен Абрамович еще раз причесался, потом откашлялся.

– К вам просьба есть… Так сказать, окажите любезность в передаче вашей мамаше вот этого…

Бухгалтер протянул мне аккуратно склеенный из листов какой-то бухгалтерской книги плотный конверт.

– Хорошо, Семен Абрамыч.

– Только, так сказать, чтобы никто не видел…. И спросите, какой будет ответ…

На конверте красивым почерком было написано: «Анне Андреевне Бородиной, в собственные руки». Я спрятал конверт под рубашку и пошел домой. Отец сколачивал во дворе ящик. Он не обратил на меня внимания. На крыльце сидел Вад и, уставившись в одну точку, тянул:

– Какдуртре, какдуртре, какдуртре, какдуртре. – Вот во что превратилась красивая фраза «Как дурак, захотел триумфа». Голос у Вада был уже сильно хриплым.

– На вот, пососи, – я протянул брату петуха, но он даже не пошевелился.

Мать мыла посуду. Она сердито гремела железными тарелками.

– Явился, огрызок? Когда ты кончишь доводить отца?

– Велено передать в собственные руки.

– Что там еще?

Мать осторожно взяла конверт. Прочитав первые строки, она выронила письмо и заплакала.

– Что он пишет? – спросил я. – Зовет к себе?

– Не твое дело. Чтобы больше не смел у него ничего брать! У нас есть настоящий отец…

Я хотел показать отцовское письмо. Я давно ждал подходящего момента, чтобы показать его, но у матери был такой расстроенный вид, что мне стало жалко ее.

На крыльце послышались шаги. Мать торопливо спрятала конверт за пазуху. Отец подозрительно посмотрел на меня.

– Опять умничаешь?

Я вышел во двор. Вад продолжал тянуть «какдуртре». Ребром правой ладони он стучал о железную скобу. Я еще раз попытался всунуть ему петуха, но безуспешно.

За сараем на бревне сидели хромой бухгалтер и дядя Авес и вслух читали информационный бюллетень. За последнее время они сильно сдружились.

– Пе-ре-езд… в лишен-ные цивилиза-ции мес-та из-за при-хо-ти Дик-та-то-ра, – по складам читал дядя Авес, – ли-шен вся-кого смыс-ла…

– Лишен, – поддакивал бухгалтер.

Увидев меня, бухгалтер встал и расчесался.

– Плачет, – сказал я.

– Молодец, – дядя Авес похлопал бухгалтера по плечу – Плачет – это уже хорошо Я еще с ней поговорю. Никуда мы отсюда не уедем. А сейчас пошли выпьем. У тебя есть деньги?

– Сотня.

– Отлично! Еще и на закуску хватит!

Бухгалтер пошевелил губами.

– Даже сорок три копейки останется.

– Возьмем на них хамсы.

Вечерам дядя Авес пришел сильно навеселе. Он вызвал мать во двор, и они там долго шептались, причем мать вытирала глаза подолам платья. Отец сидел хмурый. По-моему, он о чем-то догадывался.

За ужином мать, глядя в окно, вскрикнула и выронила ложку. Я посмотрел туда и увидел бледное лицо бухгалтера с приплюснутым к стеклу носом.

От неожиданности я тоже выронил ложку. Отец обернулся.

– Что за черт! – вскочил он.

Лицо с приплюснутым носом исчезло.

– Видение, – хихикнул дядя Авес.

Отец торопливо вышел из комнаты. Слышно было, как он ходит под окнами.

– Слышь, иди за Абрама… то есть Семена, – начал дядя Авес, мигая сонными глазами. – Бухгалтер, красавец мужик, домище какой… а этот…

– Перестань при ребенке…

– Рожа, как у цыгана… Страшилище морское. Издеватель млекопитающий…

Дядя Авес задумался, изобретая очередное ругательство, но в это время дверь хлопнула и появился отец, таща упирающегося посиневшего Вада.

– Какдуртре, какдуртре, – хрипел Вад.

– Замолчи, идиотик! – крикнула мать. – Глотку порвешь!

Она взяла ложку и стала насильно пихать Ваду в рот картошку.

• Предыдущая
• 14/34
• Следующая