Белые одежды - Дудинцев Владимир Дмитриевич - Страница 31

• Предыдущая
• 31/158
• Следующая

— Все-таки выбрать можно что-то. Погибнет ведь материал.

— Так уродцы же. Воображаемые ценности. А бить только для того, чтоб ударить...

— Уродцы-то уродцы, — сказал Краснов и замялся. — Но я бы высеял. Что-то вырастет. Вон Богумиловна высеяла после облучения гамма-лучами... Наверняка будет сильно расшатанная основа... Если подвергнуть воспитанию, отобрать... Они, вейсманисты, сами могут не понимать...

Он подбрасывал маскировочку, хорошо подготовился. «Сказал бы: украдем, используем на паях», — подумал Федор Иванович, любуясь Красновым. И Краснов улыбнулся, приняв его кривую улыбку за признак взаимного понимания.

— Украдем? — Федор Иванович улыбнулся шире. Краснов потупился. — А если автор придет требовать?

— Если б было нужно, не разбрасывал бы по ящикам.

— Но мы не знаем, что это! Здесь какие-то цифры, буквы...

— Федор Иванович! Для чего работаем? Для цифр и букв? Для конечного ведь результата работаем! Оно само покажет. Если что есть.

— Л-ладно... — Федор Иванович смахнул все пакеты в ящик стола. — Я посмотрю.

И не отрывал взгляда от жировых подушечек, от значка. Из темного омута, который Варичев назвал коллективом, вынырнула еще одна сложная и опасная сущность...

— У меня в юности был хороший друг, добрейшая душа, — сказал Федор Иванович, глядя в ящик стола, шевеля пальцами пакеты. — Мы с ним всегда понимали друг друга. Бывало скажешь: слушай, Бревешков... А он уже знает, что я ему хочу...

По ту сторону стола все замерло. «Не поднимай глаз!» — закричал кто-то в душе Федора Ивановича. И, как в сказке Гоголя, он не устоял против нечистой силы, медленно поднял глаза, и ложка смертельного холода влилась в его душу из направленных на него нежных девичьих глаз Краснова. Но такие вещи не способны были умертвить Федора Ивановича. Металл в нем затвердел, было мгновение, когда Краснов получил ответную стрелу, это уже была вторая.

— Скажите, вас знакомили с личными делами ваших будущих сотрудников? — спросил очень спокойно альпинист.

— Нет, с такими вещами меня еще не знакомили. Я ведь временно исполняю... — Тут Федор Иванович улыбнулся и, уйдя в прошлое, размякнув, покачал головой. — Хороший был товарищ. Гена Бревешков...

— Говорите, Гена?

— А что, вы его знали?

— Знал одного Бревешкова. Только с другим именем.

Краснов, видимо, почувствовал облегчение. Поднялся, в нерешительности покусывал губку.

— Посмотрите, Федор Иванович. Высеем в ящики. Может, что-нибудь...

И так же нерешительно, неопределенно вышел и прикрыл дверь.

«Хорошо действует», — подумал Федор Иванович. Он сейчас проверял действие своего ключа. Он давно уже знал, что зло в человеке осознает себя. «Тяжело так жить, осознавая, — подумал он. — Все время приходится гримасничать, подбирать выражение лица».

Он посидел некоторое время в одиночестве, двигая русой бровью, размышляя. «Нет, это существует! — подумал он, уже в который раз получив подтверждение. — Существует! Какая-то сила, от которой, видимо, никогда не избавиться тому, кем она овладела... Ну как, каким образом сделать этого Бревешкова добрым, чтобы не зарился на чужое, даже уступал свое? Нет, не сделать никому... Можно только связать, запереть в клетку. Или припугнуть... И отлично ведь знает, что плохо, а что хорошо. Чем замаскировался — конечно, добрым намерением! „Погибнет материал, спасать надо!“, „Для конечного результата работаем!“ Нет, существует это самое. Что-то».

В коридоре уже с минуту кто-то странно натужно пыхтел. Послышался оскорбленный, профессорский голос Вонлярлярского:

— Это самоуправство! — выкрикнул он надтреснутым козлетоном. — Все равно, хоть и нет инвентаризационного значка... И вы не смеете, я все равно не отдам! — и он опять запыхтел.

Федор Иванович вылетел за дверь. Посреди коридора сцепились Вонлярлярский и Елена Владимировна, что-то дергали, тащили друг у друга из рук. Вспотевший Стефан Игнатьевич в белой сорочке, заправленной в кремовые брюки, и с бантиком на шее, крепко обнимал обеими руками черный прибор, похожий на пишущую машинку. Между его жилистыми и цепкими, желтыми с синевой руками скользили белые девичьи руки. Елена Владимировна решительно встряхивала старика, таскала его по коридору, отнимая у него прибор. Вокруг них бегала, вскидывая руки, но не решаясь налететь, Вонлярлярская.

— Ого! — смеясь, воскликнул Федор Иванович. — Помощь подоспела вовремя!

Все остановились. Каждый был уверен, что помощь пришла к нему.

— Этот микротом — Ивана Ильича! — сказала Елена Владимировна, переводя дыхание. — Они хотят забрать...

— Микроскопы и микротомы — имущество цитологической лаборатории! — Вонлярлярский выкатил глаза.

— Он сам его собрал, из деталей... Хотел унести домой... Просил... Это нечестно, Стефан Игнатьевич, человека и так...

— Зря, совершенно зря, Елена Владимировна, связываетесь с таким делом. Это же государственное имущество! Не понимаю, как вы собирались его выносить? Тайком? В такие дни...

— Никакого обмана, — наливаясь угрозой, забухала низким голосом Вонлярлярская. — Ни прямого, ни косвенного никогда и ни при каких обстоятельствах я не совершала и не позволю при мне... — и гордо отошла боком.

— Я, во всяком случае, патриот института. И к такому делу не прикоснусь даже в форме уступки вам...

Оба супруга поглядывали на Федора Ивановича. Они таким способом доносили ему на Елену Владимировну.

— Я вас не понял, — сказал Федор Иванович. И пока оба супруга мялись, набирая разгон для более точного доноса, он добавил: — Стефан Игнатьевич! Ведь вы сами, когда бежали с супругой по парку — помните? — и когда я вас догнал, как раз говорили об этом микротоме. Что вы говорили? Что он списанный, подобран на свалке, что Иван Ильич заказывал точить винт в Москве.

Вонлярлярские посмотрели друг на друга.

— Ну? Ведь было это? Словом, я ничего не вижу, не слышу и не говорю. А микротом вы с Еленой Владимировной отнесите ко мне в кабинет. Я сам посмотрю и решу...

— Пусть несет сама. Она вон какая. Коня на ходу остановит...

— Дайте, тогда я сам. — И Федор Иванович, отобрав у них тяжелый микротом, смеясь и качая головой, понес его себе.

Елена Владимировна вошла за ним следом. Федор Иванович, поставив прибор на столе, подвигал кареткой, покрутил винт и поднял на нее глаза.

— Федор Иванович, это микротом Ивана Ильича...

— Я знаю, — ответил он.

— Вы позволите вынести? Надо как-то пропуск...

— Никаких пропусков, я вынесу сам — Федор Иванович сказал это негромко. — Принесите мне сумку или большой портфель. Вечером вы подойдете к этому окну. Тут клумба... И я вам подам. А потом выйду. И отнесем хозяину.

— А эти, незапятнанные? Они же шум поднимут...

— О чем? Какой может быть шум о том, чего не было? Ведь вещь нигде не значится!

И опять пришел теплый душистый вечер. К концу дня Елена Владимировна принесла чей-то огромный брезентовый портфель с кожаными кантами, и Федор Иванович уложил в него прибор. Когда стемнело, он уселся у окна, не зажигая света. В открытое окно тянуло ночной, чуть пересушенной ароматной прохладой парка. Вдали скользили какие-то тени, исчезали в наплывающей тьме.

— Призадумались?.. — раздался около него тихий низкий голос Елены Владимировны. Она была у самого подоконника, как мальчишка, вскарабкалась на цоколь. Федор Иванович передал ей портфель и бесшумным гибким шагом заговорщика выскользнул на улицу, обежал вокруг корпуса.

Ее светло-серая тень ждала в сторонке. Елена Владимировна была в своем халатике. Федор Иванович взял у нее портфель, и они молча быстро зашагали к парку. Когда окунулись в черный дым ночи, уже окутавшей парк, Елена Владимировна взяла его под руку.

— Можно? Это я чтоб вы не потерялись. Не страшно вам?

— А почему должно быть...

— Вы разве не чувствуете, что на всех налетела какая-то...

— Ну, не на всех же она налетела.

— На хоздворе все еще жгут... Кто сжигает, все как-то молчат. Хейфец сказал: пламя того самого химического состава, что и пятьсот лет назад...

• Предыдущая
• 31/158
• Следующая