Белые одежды - Дудинцев Владимир Дмитриевич - Страница 59

• Предыдущая
• 59/158
• Следующая

Экран ярко вспыхнул. В центре его ясно обособленная клетка начинала делиться.

— Вот она нормально делится, — как бы недовольно звучал голос Стригалева. — Вот приливается раствор колхицина. Уже заметно: видите, хромосомы почувствовали, если можно так сказать. Реагируют. Видите, какие стали движения... Не тот порядок, верно? Но ничего. Разошлись все-таки, а вот и перетяжечка. С грехом пополам, но образовалась. Две нормальные клетки. Правда, нормальные ли они, это еще не известно. О тонких изменениях мы еще поговорим в будущем. Но так, внешне, вы видите, получились две жизнеспособные клетки. С тем же числом хромосом в каждой. Значит, раствор был слишком слаб. Вот еще клетка. Делится, делится, видите? Приливается опять колхицин. Уже покрепче, сразу видно. Перетяжечка — пошла, пошла... Смотрите, что с нею делается! Рвется, тает! Так и не разделила... Вот и клетка успокоилась. Каждому видно — получился гигант. Было восемь, стало шестнадцать хромосом. Если бы окрасить, можно бы и точно сосчитать все до одной. Но мы с вами уже и окрашивали и считали. Вот еще одна клетка делится. Опять... То же самое, сейчас получится двойная клетка. Уже! Видите, как отчетливо! Вот так мы получаем полиплоидные клетки, из которых развиваются потом наши картошки с новыми свойствами. Вот еще одна — видите, как точно все! Наверно, один и тот же процент алкалоида в растворе. Мотайте, ребята, на ус. Теперь, когда будете в учхозе проращивать семена или когда будете наблюдать, как ваше растение развивается, закрывайте иногда глаза. Чтоб перед вами эта картина вставала. Чтобы знать, что вы делаете. Чтоб не верить на слово профессору, а знать, только знать. Как требует один большой ученый... Очень оригинально мыслящий... Во-от... Вот тут показано сейчас будет, что получается... Видите — прилили колхицин, и пошло, пошло. Сейчас хромосомы начнут разваливаться на кусочки. Видите, кутерьма пошла какая... Это уже смерть. Тут уже никаких новых клеток не получите. Здесь была превышена критическая концентрация. Тонкость нужна, товарищи! Тонкость! Сотые доли процента.

Все это время Лена стояла рядом с Федором Ивановичем, держала его за руку. Когда экран опять погас, она шепнула ему в полной темноте:

— Уходи. Жди меня около «Культтоваров». И он, кратко поблагодарив всех и извинившись за вторжение, вышел. Минут через сорок на тротуаре Лена чуть не сшибла его, внезапно налетев сзади.

— Ну что, узнал? Узнал теперь, к кому я бегаю? Прекратил свое инобытие?

— А ты — оценила, наконец, мой подвиг?

— Господи! Он в тапочках! Неужели так серьезно! — и она потащила его во двор, домой.

Пока лифт плыл, они молчали, и объятие их было, пожалуй, самым крепким за все время их любви, отчаянно-слитным, горьковатым. Лифт остановился, а они стояли, обнявшись и закрыв глаза.

— Что ж мы стоим? — спросила, наконец, Лена. И они вышли. — Смотри, дверь! Даже дверь оставил!

— Это я, моя работа, — сказал он. — Это я был в состоянии наивысшего инобытия.

— Ох, там же льется вода! — спохватилась она. И побежала в ванную закрывать кран.

Когда сели за стол пить чай и выпили уже по чашке, Федор Иванович сказал ей:

— Мы будем каждый год отмечать с тобой день свадьбы. Надо будет всегда считать именно этот день. Двадцать девятое апреля. День, когда мы покончили, наконец, со всеми тайнами.

— Со всеми? — она чисто, ясно посмотрела на него через очки. У нее даже очки умели говорить.

— У меня еще осталась одна.

— Женщина в ней не участвует?

— Только один-единственный человек, мужчина. Тайна вроде твоей. Почти копия.

— Надеюсь, этот мужчина не Касьян Демьяныч?

— Леночка, не бойся. Нет.

— Тогда оставь тайну при себе. Не хочу вникать. Ради прочности гнезда. У меня уже действует инстинкт воробьихи. Вот ты вник — думаешь, лучше сделал? Груз новый взял на себя. Как было хорошо, когда не было... И мне было лучше. Что ж, хочешь нести — неси. Только нам обоим тяжелее будет от этого. Оттого, что он у нас с тобой стал общий...

— Почему? Не понимаю...

— Не понимаешь? — она придвинулась, налегла эму на плечо, стала тяжело смотреть сквозь очки, как будто прощаясь. Вздохнула. — Сейчас поймешь. Ты слышал, что сказал Натан Михайлович? Увеличилась основа для опасений. Пока ты не появился у нас, ты был вне подозрений. У нас же все что-то предчувствуют. И каждый смотрит на соседа с опаской. А настоящий опасный действительно осетрину, может, ест где-нибудь. А Хейфец наш каждого подозревает. Тебя, конечно, в первую очередь.

— Теперь и тебя будут...

— Естественно, — она улыбнулась. — Скажи, ты ради своей тайны заявил, что твердо стоишь на позициях?

— Только ради нее.

— Получилось натурально. Ты умеешь. Так натурально, с силой, что я даже испугалась.

— Леночка! Там же торчал этот... Соглядатай академика Рядно!

— Ты о ком?

— Да о Краснове же! С Тумановой ты дружить? Это же тот, о ком она говорит «мой подлец». Или «сволочь порядочная». Он же все время в ректорате около Варичева да около Касьяна отирается!

— Ты вроде наших, заразился. Краснова я не идеализирую. Но ничего такого за ним мы пока не замечали. Он уже полгода у нас... Мы его проверяли, проверяли...

— Полгода! Да вы у Касьяна в кармане все! Я правильно заявил о своей твердости. Еще слабовато, надо было четче. Он уже наверняка доложил Касьяну о моем появлении у вас.

— Ты неправ. Что он, как ты говоришь, отирается, так это, знаешь, был такой святой Себастьян. Он тоже отирался. В стане язычников.

— Это он тебе рассказал?

— Ну да, он. Ну и что?

— Это же он у Тумановой этот исторический пример... Бросил инвалидом и ходит к ней. Деньги клянчит. Ты спроси, где у него стан язычников — у вас или там.

— Спросили уже. Он отвечает: конечно, там. Оснований не верить пока не было.

— Не было? Ничего, появятся еще! Увидите тогда, что такое слепая вера. Вспомните меня.

— Без риска ничего бы не сделалось, — она легко засмеялась и положила руку на его костистое запястье. Поздно вечером он сказал ей:

— Теперь я побегу. По своей тайне.

— Возвращайся поскорей, — она обняла его. — А то я побегу по твоему следу.

Он гибким и очень быстрым — новым для себя — шагом с легкой хромотой проскользнул по улице к мосту, перебежал его, свернул на тропку, что вела к трубам, и еще через три минуты позвонил у темной калитки Стригалева. Хозяин сразу вышел. Приветливо что-то промычал, потащил пить чай.

— Нет, нет, — уперся Федор Иванович. — Вот сюда пойдемте, где чисто, где нет ни стен, ни кустов. Вот сюда.

Они вышли в поле.

— Иван Ильич! Я вас со всей решительностью... предупреждаю, — быстро заговорил Федор Иванович. — Я даже бежал. Я видел у вас Краснова. Он у вас уже полгода! Когда Рядно посылал меня к вам, он говорил, что в институте есть подпольное кубло. Откуда мог узнать? Он хвалил мне Краснова!

— Если бы Краснов нас продал, нас давно бы... — перебил Стригалев. — Рядно не имеет в руках фактов.

— Он говорил, что Краснов у него свой!

— Мы все у него были свои. Кроме двух-трех... Открытых несвоих он давно...

— Он же страшная личность! Весь кривой... Он же родителей. Отца и мать родных... Он Бревешков!

— Да, я слышал об этой истории.

Федор Иванович чувствовал, что простые ответы Ивана Ильича, а главное, его спокойная позиция — все это действует на него. Тревога его не то, чтобы оседала — в ней исчезала убеждающая сила.

— Как он к вам втерся? — спросил он.

— У Тумановой мы встречались. Там обстановка была... благоприятная... Вот мы и присмотрелись. Я вижу, вы сами не очень уверены. Уже остыли...

— Это грохот мыслей заглушил.

— О чем вы?

— Есть такая штука. Отдаленный голос. Если привыкнешь его слушать...

— Это что — теория?

— Скорее, практика. Наблюдение. Факт.

— Вы не беспокойтесь, Федор Иванович. Мы подпустили его к себе не сразу.

— Вот спросите у Тумановой, чья была инициатива. Пусть вспомнит.

• Предыдущая
• 59/158
• Следующая