Все лестницы ведут вниз (СИ) - Чернышев Олег - Страница 34

Аня было развернулась, чтобы уйти за свой столик, потому что бутерброд уже остывал, но вспомнив, обернулась.

— И еще я там читала, что сколько ты бы не призывал его, сколько не молился своим козлиным языком, ничего он тебе не даст, если людям не помогаешь. Лицемерами он вас называет, — стала задыхаться от непрерывной речи. — А вообще правильно в комнате было написано! Зря он пришел, если вот такие как ты — козлы, продолжают плодиться.

— Это ты мне говоришь? — нахмурившись спросил Николай. — Сама то…

— Сама я не говорю, что следую ему! — не дала договорить Аня. — А ты говоришь. Потому ты лицемер и козел конченый. И скажи мне, что я не права. Урод членистоногий! — Закончила она и пошла доедать бутерброд, но развернувшись, вернулась к радиоприемнику и прибавила звук.

1

Уже проснувшись, Аня не хотела вставать. Вчера она легла очень поздно — в пятом часу, а теперь по вине яркого утреннего солнца проснулась рано. Свет беспрепятственно проникал через не зашторенное окно. Простыня не помогала — просвечивала, образовав на себе большое белое светлое пятно, которое слепит сонные глаза Ани. И жарко; сегодня утром душно. Но это ничего — больше всего раздражал свет. «Вот надо было тебе раздвинуть шторы!» — ворчала про себя Аня.

Отвернувшись к стене и зажмурив глаза, Аня прислушалась. Сегодня суббота, часов уже десять, если не больше. Всегда к этому времени во все обороты работала стиральная машина, но сейчас тишина. Благодатная тишина. Можно… Нет, нужно еще хотя-бы часа три поспать.

И духота, и яркое солнце, выглядывающего в окно — не помеха, когда тишина. В тишине, закрыв глаза, сознание медленно и тем приятно, даже как-то ласково уплывает и растворяется вдали. Конечности плавно тяжелеют, а мускулы напряженного лица Ани расслабляются; дыхание становится глубоким, ровным и плавными, и в глазах начинают проявляться слабо различимые образы, предвкушающие сладкий сон.

Веки вздрогнули, ресницы разомкнулись, а в сузившиеся зрачки врезался надоедливый свет, отраженный от стены. Раздалась мелодия телефонного звонка. Аня что-то тихо пробурчала, сама не поняв что, но продолжала лежать неподвижно, глядя на стену усталым и порядком уже злым взглядом. Она неподвижно лежала и ждала, когда звонок сорвется, но мелодия все играла, и как на зло, становилась громче.

Громко выругавшись в три неприличных слова, Воскресенская перевернулась на другой бок. Звонила Ленка. Она подняла трубку, рявкнула, что спит и не слушая ответа бросила телефон на тумбу. Раздраженная, уже обозлившаяся за свое испорченное драгоценное утро точно также, как она злилась на всех тех, кто посмел испортить нечто драгоценное ее — Ани — несоизмеримо более ценное, чем их — «уродов», тяжело перевернулась обратно и опрокинула голову на подушку.

Только она почувствовала прилив блаженно сна, как вновь раздалась мелодия звонка. Пока Аня переминалась с одного бока на другой, скороговоркой обрушила на весь мир уйму браных слов. Подняв телефон, она точно также, первым делом обронила на голову звонящего другие, но не менее обидные слова.

— Прости… — виновато проскрежетал заплаканный голос Лены.

— Я же сказала, что сплю! — грубо, с расстановкой сказала Аня.

— Но мне очень надо. Очень надо встретиться.

— Иди, куклу купи и в нее хныч, а от меня отстань, — сказала она и уже собралась бросить телефон на тумбочку.

— Ну Аня! — умоляюще вытянула Лена.

— Вот ты… Вечером на крыше! Поняла? — и снова собралась бросить телефон на тумбу.

— Нет! Нет! — послышались крики в динамике. — Я не выдержку до вечера. Сейчас. И не на крыше!

— Заткнись, дура! — нервно вырвалось у Ани. — Через час в кофейне, и деньги с собой возьми. Побольше возьми. Сопля безмозглая! — и кинула телефон на тумбочку, по поверхности которой он, проскользнув, слетел на пол.

Мама спала. Вчера рано легла, но все еще спала. Пришла она разбитая, уставшая, и совсем без лица, какая все чаще приходит с работы. Но Аню это не волновала — все люди болеют. Сама она зимой такое подхватила! Жар, температура под сорок, суставы ломит, а мозг как расплавленный свинец — переливается от стенки к стенке черепа. Одним днем, в бреду сильного жара, Аня лежа в постели, вся в поту и с пожелтевших лицом, стала слабой рукой писать свой некролог — до сих пор где-то лежит. Она даже сделала пометку, а какую газету его отправить. Примечательно, что добавила, как-бы завещая: похоронить ее вместе с никому не известным Нордом, «вывалив в могилу всю мою писанину. И не читать! Никому не читать!» — несколько раз подчеркнула она.

Ничего страшного, что мать болеет. Ходит — значит не все так плохо. Аня то и поднимаясь с постели, чтобы заварить себе сладкий чай и прихватить конфет к нему, каждой раз боялась, что свалится по дороге на кухню — подвернет ногу или расшибет голову. Она вообще с утра до вечера одна была дома и никто ее не успокаивал, когда в бреду мерещилось, что вселенная сужается и вот-вот раздавит ее своими границами; что руки и ноги вместе с ее телом деревенеют и каждую секунду становятся все тверже. Было очень страшно, а никого нет!

Правда, иногда наведывалась Лена — приносила по «предсмертному» требованию Ани еще конфет и несколько плиток молочного шоколада. По своей инициативе подруга сбросила на плеер много музыки, а на планшет фильмов и отдала в пользование на время болезни Ани, чтобы та сильно не скучала. Это очень помогло — сократило дни болезни и выветрило мысли о скорой кончине, за что Воскресенская была в глубине души очень благодарна подруге, но не проронив ни единого слова, она, выздоровев, вернула вещи с выражением, будто все это было в исключительной обязанности Лены, да и то та как-то плоховато, очень хило справлялась.

Какая бы в ее глазах Лена не была «унылой хандрой с тупой бледной рожей» или «придурковатой воспевательницей всех этих зверюшек и птичек, которые подохнут вместе с нами»; как бы по ее мнению Лена не имела права занимать по отношению к ней роль «благородной сестры милосердия», норовившей осчастливить «убогую и нищую», Аня все равно не могла долго злиться на подругу. Тем более на днях произошло небывалое! Лена подарила Ане новенький плеер! Он почти такой же, какой она давала попользоваться Ане во время гриппа зимой, да только лучше — новее! А еще Лена купила к нему хорошие, дорогие наушники, а в придачу набросала на устройство море разнообразной музыки. Такая неожиданность небывало растрогало Аню. Она с трудом сдержала себя, чтобы не пустить умилительную слезу, от чего сурово нахмурилась, напустив холодного тона в голосе. О плеере она мечтала с самой зимы, но конечно же молчала, ведь кто ей его купит? И вот, когда она уже забыла о своем желании, Ленка протягивает удивленной Ане подарок и просит у нее прощения, сама не понимая за что. Да и Аня не могла понять, в чем Ленка увидела свою вину, ведь про тетради она не знает — это уж точно.

Надо сказать, что Лена и в мыслях не допустила какую-то свою вину, а потому и не думала о чем-то просить прощения, но разве с Анькой можно по другому? С ней все не предсказуемо, а когда просишь прощения, легче ее пронять. Уж и Лена кое-какие слабые стороны в своей непростой подружке успела разглядеть. Подарок этот имел как раз таки более благородную идею, которую она маленькими шажками неуклонно старалась осуществить: если сделать одного человека счастливее, то весь мир на чуточку становится лучше.

Хорошо, что Аня сумела сдержать себя и не проронила радостную слезу умиления. В противном случае не на шутку обозлилась бы на подругу, обвинив ее во всем, что можно и нельзя, а ко всему прочему окончательно решив, что прекратит всякое общение с Леной. Ну, или позлится недели с две, что более вероятно.

2

Через час Воскресенская была на Каменной; не спеша шагала, иногда оглядываясь по сторонам досконально известной улицы. Не редко она думала об Астре, а всякий раз вспоминая, в заметном восторге произносила: «красавица». Очень хотелось завести Астру, да только это также невозможно, как невозможно по настоящему злиться на Ленку.