Все лестницы ведут вниз (СИ) - Чернышев Олег - Страница 54

Кирпич упал, куда Аня и метила. Убить она не в силах, зато лишить «мерзкую тварь» рук вполне в состоянии, и даже считает это необходимым. Воскресенская, как несколькими минутами ранее с ножом, поднимала и опускала кирпич на правую руку рослого. Кости трещали, появлялись большие кровоподтеки, кое-где кожа лопнула. Аня тяжело дышала — задыхалась. Через несколько минут она очнулась и увидела, что от руки мало что осталось — больше похожа на какого-то вытянутого кроваво-черного слизняка. Но Аня не отбросила кирпич. Устало перешагнув тело и подойдя к вытянутой левой руке, она с бешеным криком, сгибаясь в спине и ногах начала бить раз за разом, метясь в кисть, предплечье и локоть. Услышав слабый мучительный стон, который доносился из закрытого рта рослого, Аня, не поднимая опущенный на его руку кирпич, замерла прислушиваясь. Это только больше раздражило ее, и, будто подхватив доносившийся тугой стон, как с отчаянием, с воплем, вновь с криком бросилась на его руку.

Мышцы спины и рук затекли — дыхание спирало. Задыхаясь, отдышиваясь ртом, Аня остановилась. Присмотревшись к плодам своих усилий, ее охватил приступ тошноты. Настолько противно смотрелись на эти две окровавленные, разбитые руки. Но никакого сожаления. Ее всю трясло, но от ненависти, от гнева — сделала она все правильно. Никогда об этом не пожалеет, заключила она, и пошла вниз по лестнице, выбросив кирпич на первом этаже в одной из комнат. После, не спеша, уставшая, все еще не отдышавшаяся, Аня вышла к своей испуганной подруге, перед которой так виновата.

Лена находилась поодаль от выхода, спиной к этажке, как всегда сложив руки на груди. Со все еще мокрым от слез лицом она стояла неподвижно, будто вовсе не дышала, и смотрела в одну точку перед собой, ничего не видя. Лена пыталась сообразить что произошло, но мысли текли вяло и сами собой — не подчинялись, но одно было ясно наверняка.

— Пойдем Лен, — прошла мимо нее Аня не оглянувшись. — Зайдем в кофейню, попьем кофе, или чай, если хочешь. — Она очень остро чувствовала вину перед подругой, но хотела это скрыть показным безразличием.

Лена сорвалась с места и с разбега толкнула Аню в спину. Та пошатнулась вперед, но удержалась на ногах, а потом развернулась к подруге, и виновато, чуть понурив голову посмотрела ей в глаза. Ничего не заметив, Лена толкнула Аню в грудь — сильнее, а после, приблизившись вплотную стала бить ладонью по ее лицу, но даже сейчас, испытывая стресс, она это делала как-то безразлично, вяло, будто без эмоций. Злиться она не умеет, и это впервые, когда Лена на кого-то подняла руку.

Наконец заметив, что Аня неподвижно стоит и терпит пощечины подруги, Лена остановилась, пригляделась, и как-то наивно, с удивлением произнесла своим тоненьким голоском:

— Ты что стоишь?

— Это ты почему встала? — не сразу ответила Аня. Голос ее подрагивал, а на нижних веках скопились слезы вины, мелькающие в закате солнца.

— Ты встала, и я встала, — тоже помолчав, сказала Лена, продолжая удивляться на Аню.

— Ты мне подруга?

— Да, — сказала Лена и добавила, — конечно. Конечно подруга!

— Тогда бей, — выпрямившись сказала Аня.

Лена пригляделась, еще больше удивляясь на нее, и сделав шаг назад, прошептала:

— Не буду.

— Бей я сказала! — приказала Аня.

— Не буду я тебя бить, — замялась Лена. — Кофе? Пойдем попьем кофе, — и сделала шаг вперед.

Аня быстро ухватилась за левую руку Лены, и попыталась дернуть на себя, чтобы ладонь ударила по ее лицу, но подруга быстро отдернула обратно, правда, не сумев вырваться из хватки Ани.

— Бей, я тебе говорю! — крикнула она. Только сейчас Лена заметила как стоят слезы в глазах Ани. — Ну бей же! Ну ударь, — протянула Аня и отпустила капли по лицу. — Ну прошу, ударь, — и без сил упала на колени. — Ударь меня, — повторила дрожащими губами.

Впервые Лена утешала Аню стоя с ней на коленях; гладила по волосам и спине. Словно поменявшись ролями, она шептала подруге на ухо, что все хорошо, все прошло, но всякий раз добавляла: «Поплачь, поплачь. Ты уже давно не плакала».

Глава II

1

Пощечина, больно прилетевшая Федорову той немой минутой, в тишине которой отчетливо слышно, как скребут по бумаге с два десятка ручек, отразилась не малой обидой. Было задето раздутое самолюбие, причем публично, на глазах всего класса. В тот же день его прямо таки закидали с ног до головы шутливыми вопросами, да на столько неприкрытыми, что и он догадался в какую комичную ситуацию попал. Конечно же у Федорова был железный аргумент, и нельзя исключать, что нашлись и те, кто воспринял его слова на полном серьезе. Иван говорил, что «убогая сама взбесилась» и накинулась на него «не с того, ни с сего»; он даже сам не сразу понял как все произошло.

— Дурная она, что взять, — как бы отмахиваясь, говорил он.

— Закрывать надо таких, — поддакивала Котова, не скрывая своего злорадства.

Аня не могла слышать всех этих разговоров и передать их ей никто не мог, но она обладала достаточной проницательностью, чтобы прекрасно себе уяснить, каким усмешкам дал повод произошедший случай. И реакция Федорова была досконально ей понятна, а потому довольно давно поняв природу его характера, заточенного на «поддержании своего доброго имени», не спроста называла «двуличным тугодумом». Впрочем, все это Аню не обижало: Федоров и раньше говорил о ней не хорошие вещи, а классу только и нужен повод чтобы посмеяться над кем-нибудь или позлорадствовать.

Аню не сильно беспокоило, что Федоров мог сорваться с ее лески. В каком-то смысле оно так и произошло, но ведь всегда можно закинуть новую, точно такую же, и результат не изменится. Не зря Воскресенская выбрала именно его, а позже, присмотревшись, убедилась в верности своего решения. Она понимала, что при первом же ее кличе Федоров встанет и пойдет; главное, чтобы бросая клич, не столкнулись два его мотива, тянущие в противоположные стороны.

Можно было вздохнуть полной грудью, освободившись от всех «романтических бредней этого идиота», но оказалось, что и здесь «твердолобый» не мог спокойно, не привлекая внимание окружающих обидеться. Ему хотелось показать, на сколько Аня зависима от него в отношении учебы, а потому перестал давать ей списывать. Все бы ничего, Аня не против — ей вообще все равно. Пусть так. Но ведь Федоров стал поворачиваться к Ане спиной — что замечал весь класс, — преподнося новый повод посмеяться не только над «обиженным воздыхателем», но и над «убогой Воскресенской».

Косо и гадливо посматривая в спину своего соседа третьим уроком в пятницу — спустя два дня, как Аня в последний раз была на этажке, — ей приходила на память окровавленная рубашка рослого. С этой спиной, что на стуле сбоку от нее, хотелось сделать тоже самое — прям руки чесались. «Только так до них, уродов, доходит», — говорила Аня.

Наверное чувство собственной правоты придавало Ане спокойствие, ведь она совсем не заботилась о возможных последствиях. Перестала думать, что когда-то рослый начнет ее искать — как «подлечит остатки рук» — и что вполне возможно, Аню уже ищут его дружки. Но на счет них она сильно сомневалась. Слишком уж рослый отличается от тех двоих. Как-то не вписывался он среди них. Во всяком случае Аня не хотела думать о том, что все равно не предугадаешь. Что сделано, то сделано, и Аня — как бы там ни было — все равно права. Тем более с того дня открылись новые перспективы.

***

В маленьком и столь непримечательная городке, что и название не вспомнить, в единственной его школе, в кабинете № 27 в левом ряду третьей парты вновь раздались голоса, на продолжительное время до того умолкшие.

— Обиделся что-ли? Анька теперь девчонка не интересная? — как шутливо, изображая дружелюбие, но прищурив глаза, сказала она.

Федоров, не теряя лица, бросил на соседку будто безразличный, но явно обиженный взгляд, который тут же отвел.

— Вот шуточку обыграем одну, и можно будет пойти ко мне. Ты как? Или уже не жмет? — ехидничала она.