Сотня золотых ос (СИ) - Баюн София - Страница 31

— Пойдем, занятие, наверное, уже кончилось. Оставь чашку, ее потом заберут.

Когда они проходили мимо башни, Рихард вспомнил, как последний раз пытался быть для Марш другом. Он сказал, что она ни в чем не виновата, и что ничего не было — ее мать не приезжала, что бы они ни видела, что бы ни делала — это был отклик программы, совпадение алгоритмов и команд.

Медицинский отдел был изолирован от основных помещений. Больничные интерьеры тревожили и вызывали неприятные ассоциации, а это противоречило концепции «Сада», поэтому все оборудование и две палаты помешались в подвале. В белом свете ламп Марш показалась ему старше — словно она очень давно здесь лежит и не может понять, где начинается реальный мир и заканчивается путаный сон.

В тот момент он испытывал странную смесь жалости и страха — пугала не она сама, а ее безумие, темное и неясное. А было ли оно на самом деле, или она просто острее воспринимала все изъяны виртуальной реальности?

Поэтому, а еще потому что она все-таки была девушкой больше чем вдвое его моложе, и ему пришлось помогать Леопольду снимать ее с оконной рамы, Рихард все-таки решил попробовать ее утешить.

Все ненастоящее. И чувство вины перед матерью, и сцена в гостиной, и все, что она еще могла себе придумать — этого никогда не было.

Он редко видел настолько осмысленное выражение в ее глазах, серых и прозрачных, как вода. Марш улыбнулась ему и сказала, что знает.

Рихард даже без Аби слышал, что она не врет.

И это воспоминание — больничный свет, сухой воздух, усталое лицо с непривычно мягкими чертами, которые злость не успела заострить снова, и это «Я знаю», искреннее и ясное, страшнее, чем безумие — все это было таким ярким в этот момент.

Таким ярким и близким, что Рихард не заметил, как Бесси разжала ладонь, и серебристо-синие искры упали в сухую траву, чтобы тут же в ней погаснуть.

…

Бесси вернулась домой совершенно без сил. Она всю дорогу обратно перебирала все, что говорила и делала, и ошибок не находила, ни одной, да! И про Марш она не сказала, и записки отдала так, что никто не видел, и паучков выпустила. Одного, правда, в оранжерее чуть не потеряла, но не потеряла ведь.

И Рихард был такой славный человек, правда она его про рейтинг так и не спросила. Но он разрешил еще приходить, вот в следующий раз она его и спросит. И цветов предлагал нарвать, но Бесси было жалко.

Когда она наконец открыла дверь, ее встретило непривычно стройное мерцание всех датчиков и мерный гул батарей.

Бесси встала на колени прямо у коврика и прижала ладони к полу.

— Теплые! — восхищенно сообщила она Аби.

И пожалела, что все-таки не взяла цветов. Хотя Марш, наверное, не нравятся цветы.

Рихард нервничал. Сегодня он еще мог позволить себе нервничать, и он не стал сопротивляться, полностью отдавшись этому чувству. Он лежал на диване, сняв пиджак, расстегнув манжеты и безобразно растянув галстук, пил бренди из запаса «на-самый-самый-особенный-случай», курил настоящий табак и упивался букетом из дыма, древесных и фруктово-кислых нот алкоголя, разыгравшейся паранойи и восхищения собой.

Только тревога позволяла настолько полно ощущать свои достижения, ведь он тревожился, потому что у него скоро будет дом. Он заработал его, выцарапал его у судьбы, выцарапал из грязи и обломков, среди которых ему приходилось жить, и теперь, совсем скоро.

У него будет дом.

Он получил разрешение на переезд. Еще не получил гражданство Среднего Эддаберга, но с ним несколько раз связывался агент, чтобы показать комнаты и договориться о покупке базовой мебели и техники, а также установке домашних программ.

Для Рихарда это были звонки из другого мира. Из другого мира ему показывали кремовые стены в плотной шелковистой штукатурке и огромные окна, за которыми сияли огни.

Окна. Рихард никому не говорил, как ему не хватает окон в его квартире в жилом квартале. Конечно, у него было несколько комнат, а не одна конура, и в каждой комнате на стенах были экраны, которые показывали любой пейзаж, но все же ему хотелось, чтобы мир за пластиковой перегородкой был настоящим.

Светлый паркет — агент сказал, что это натуральное дерево. И Рихард верил, что в другом мире люди могут ходить по настоящим доскам.

Кухню они обсуждали особенно долго. Агент предложил два варианта жилья — для одинокого мужчины, с маленькой кухней, на которой места было втрое больше, чем в индивидуальных ячейках на общественных кухнях в жилых кварталах, и семейный вариант, где кухню увеличили за счет гостиной.

Рихард долго сомневался, так извелся, что три дня не мог есть, спать и работать. И в конце концов выбрал большую кухню. Семьи у него не было и даже готовить он не умел, но фантазия о том, что он сможет научиться и не выбирать очередную доставку или палатку с едой навынос — эта фантазия была чем-то из мира деревянных полов и кремовой штукатурки. И Рихард не смог от нее отказаться.

Этот дом он давно считал своим и даже чувствовал с ним физически ощутимую связь — словно он долго блуждал в сырой темноте, а потом наконец-то увидел приоткрытую дверь. Дойти, дотянуться, оставить позади темноту, сырость — работу, прилипшее к лицу выражение вежливого интереса, от которого ломило челюсти, пациентов и все их выходки, коллег, все удачные проекты и неудачные тоже… да, сырость. Только сырость и темноту.

Рихарда не пугала мысль о приближающейся старости. Он регулярно ходил на осмотры, принимал самые дорогие витаминные комплексы, проходил пятнадцать пролетов пешком прежде чем зайти в лифт. Даже пил выводящие составы для нейтрализации эйфоринов и концентратов, которые он постоянно курил.

Рихард будет жить долго, да, он проживет долгую жизнь. Там, в Среднем Эддаберге наверняка лучше больницы и лекарства, лучше еда и чище воздух. Больше кухни и окна.

Нужно только дотянуться. Дождаться проклятого выпуска, сдать последний отчет и забыть о Младшем Эддаберге.

Рихард потянулся, разминая затекшие плечи. Удивительно, но тело упорно требовало движения — а может, хотело вернуться в офисное кресло, на котором нужно держать спину прямо, а подбородок — приподнятым.

Не хотело отдыхать — почему?

Словно нужно куда-то бежать, что-то исправлять, потому что вот-вот все разлетится на куски. Все разлетится, щелчки на табло станут чаще, и крутиться оно будет в обратную сторону. Что-то крадется, готовится к прыжку, тянет энергию, присосавшись к генераторам и поблескивает синим в темноте — что за странные фантазии?

Что-то готовится. И чему-то нужно помешать забрать…

Думать о том, как нечто нарушит его безупречные планы, было невыносимо. Эти мысли свербели, зудели и ворочались зарождающейся головной болью.

Думать о своих безупречных планах, доме и жизни в Среднем Эддаберге было упоительно. И думать, сколько он сделал для того, чтобы сейчас бояться это потерять — это было еще лучше.

Программа была готова. Большая, сложная, Рихард ею очень гордился. Все выпуски были распланированы на неделю. Ради своего последнего выпуска он даже решился поделиться авторским методом — «исповедальней». Ни один центр до «Сада» не применял такой вид терапии, хотя попытки эксплуатировать религиозные атавизмы конечно были и до него.

Этой частью грядущей программы Рихард особенно гордился. У него была потрясающая история для потрясающей Анни, которой осталось совсем немного постараться и получить свою индульгенцию.

У Анни была темная история, но уходить и полагается с эффектным затемнением, кому как не Рихарду об этом знать.

Он никому не позволял заходить в башню много лет. Только пациентам и проверяющим. Рихард берег свой метод от чужих глаз и яркого света. Такими вещами не делятся, а пристальное внимание убивает всякую тайну. Он бы просто не смог снова заставить людей поверить, раскрыться, даже с таблетками и отдушками в ароматизаторах, если бы все узнали, как именно расположены в башне драпировки, пощупали темное дерево исповедальной кабинки.