Сны Сципиона - Старшинов Александр - Страница 1

УДК 821.161.1-311.6

ББК 84(4Рос)

С77

Знак информационной продукции 12+

Несколько лет назад Александр Старшинов опубликовал серию из пяти книг, посвященную эпохе Траяна, Дакийским и Парфянской войнам. И хотя серия позиционировалась как историческая фантастика, на самом деле это были добротные исторические романы с детальной прорисовкой окружающего мира.

Об эпохе Траяна сохранились весьма скудные письменные свидетельства, о Дакийском царстве — всего несколько строк. Но современная археология позволяет понять, что за мир был уничтожен победоносной римской армией. Крепости даков на вершинах гор были срыты по приказу победителей, но на месте уничтоженных укреплений не возводили новых цитаделей, поэтому уцелевшие фундаменты и один-два ряда «дакийской» кладки позволяют представить, как же выглядели эти твердыни.

Александр Старшинов, используя исторический материал, возводит здание своих романов, будто реконструирует разрушенный дом, соблюдая равновесие между выдумкой и фактами, между Дакией и Римом. И хотя главный герой книг — римский легионер, и автор не скрывает своего восхищения римской цивилизацией, сам рассказ об удивительном мире в горах Орештие заставляет читателя испытывать сожаление и сочувствие к гибнущему под мечами завоевателей царству.

Исторический роман открывает перед читателем захватывающую возможность увидеть исчезнувшие миры. И если археологи позволяют заговорить камням, то писатель может реконструировать цивилизацию.

Главный герой цикла «Легионер» — образ собирательный, вобравший в себя частички различных биографий, хотя на страницах пятикнижия немало исторических лиц — Траян, Адриан, Плиний Младший, наместники провинций и командиры легионов.

Иначе написан новый роман Старшинова «Сны Сципиона». Здесь фактически нет вымышленных героев, все главные действующие лица — существовавшие в прошлом люди. Эта книга Старшинова в чем-то перекликается с романом Мергерит Юрсенар «Воспоминания Адриана». Повествование также ведется от первого лица, и свои записки Сципион диктует, подозревая, что смертельно болен. Однако Сципион — не властелин Рима, народ вручил ему империй, чтобы он спас отечество в час страшных испытаний, когда Ганнибал хозяйничал в Италии, а на поле близ Канн остались лежать десятки тысяч граждан и союзников Рима. В час, когда никто не знал, как победить врага, Сципион вызвался встать во главе армии и привести римские легионы к победе. Когда герои пали, он просто вышел вперед и сказал: «Я смогу».

Сципион умер еще не старым человеком даже по меркам Древнего мира. Умер потому, что ему на сердце давила горькая тайна. Но в конце концов он отважился доверить ее будущим читателям своих воспоминаний.

Одним из достоинств книги является отказ от попыток показать жителей Карфагена монстрами, убивающими на жертвенных алтарях своих детей. Пускай Ганнибал принес Риму неисчислимые бедствия, Карфаген не должен быть разрушен, цивилизация — погибнуть, народ — исчезнуть с лица земли. А герой должен в итоге получить заслуженную славу, даже если не стал стирать столицу врага в прах.

Библиография автора (цикл «Легионер»):

Легионер. Век Траяна (2010)

Центурион Траяна (2010)

Наследник императора (2011)

Завещание императора (2012)

Смерть императора (2014)

Пролог, год 571[1] от основания Рима

ВИЗИТ РАЗБОЙНИКОВ

— Доминус, доминус, вот напасть-то! — бормотал Диодокл, кланяясь так истово и так низко, что кружочек желтого света плясал на его лысом темени боевую пляску. — Разбойники в усадьбу рвутся.

— Что ж не ворвались-то? — спросил я. Мягко спросил, но чуток с насмешкой. Диодоклу не привыкать к такой манере. А вот многих злило и до сих пор злит, особенно Катона. Как он там в Риме? Вольготно ему без меня.

— Так мы не пускаем! — гордо выпрямившись, заявил Диодокл.

Глядя на его физиономию, плутовскую, морщинистую и одновременно наигранно-грозную, я расхохотался.

Смех тут же отозвался острой болью в левом боку, так что я невольно стиснул зубы, улыбка перешла в напряженный оскал, а смех — в противный хрип.

— Доминус? — на физиономии Диодокла изобразился вопрос.

Я отвернулся — не хотел, чтобы он видел гримасу муки на моем лице. Проклятая боль в боку появлялась все чаще, мешала ездить верхом, бегать, ходить, теперь вот не дает смеяться. Старость… Разве я стар? Не так давно я миновал рубеж в пять десятков. В битве при Заме многие мои центурионы-ветераны были куда старше меня нынешнего, у большинства серебрились виски, другие брили начисто голову, чтобы скрыть лысины. А ведь они не сидели все эти годы в таблинии[2], а стояли вместе со своими центуриями, ожидая атаки, а потом шли быстрым шагом, наступая, орали до хрипоты, выкрикивая команды, и рубились с врагом. Я сейчас, пожалуй, не выдержал бы и четверть часа в таком бою.

— И много разбойников? — спросил я, вновь поворачиваясь к Диодоклу.

Боль сидела под кожей маленьким цепким зверьком, точила зубы о ребра. Я пытался ее обмануть сном, голодом, чтением книг. Она иногда уступала, но с каждым днем все более и более неохотно. Потом, верно, взбесится, как случается с псами, изойдет пеной, будет биться в судорогах и прикончит меня.

— Негодяев набралось достаточно, целая шайка. Наши все вооружились, чтоб им противостоять.

За долгие годы войны Диодокл набрался военных терминов, прислуживая в моем шатре командующего. Наши — это двенадцать домашних рабов, включая старуху-кухарку и ее, дочь, что стряпают на всю фамилию[3]. Кроме рабов, в доме есть еще три отпущенника, в том числе Диодокл. Наверняка бравая моя армия растащила все ножи с кухни, садовник встал с киркой на одно колено, как легионер, который устал ждать вражеской атаки. Гастаты, принципы, триарии[4] кухни и сада. О да, грозная сила, такие остановят самого Ганнибала.

Я представил, как они выстроились возле ворот, которые можно вышибить самодельным тараном. Каменная ограда, правда, высока, и башни по углам, как в крепости. Но чтобы оборонять усадьбу, надо созвать моих арендаторов-ветеранов. Тогда мы смогли бы дать бой нападавшим. Но стоит ли?

— Ганнибал у ворот, — прошептал я.

— Что ты сказал, доминус? — Диодокл старел вместе со мной. А вернее — быстрее меня. Тугоухость у него от пристрастия к купанию в холодной воде. Впрочем, и я давно слышу не так хорошо, как прежде. А ведь бывало — я, стоя у своей командирской палатки, мог различить, о чем шептались у преторских ворот лагеря[5] караульные.

— Спроси, приятель, чего им надобно. В усадьбе нечего брать. Разве что кровать мою утащат или с кухни глиняные горшки заберут. Золото и серебро в Риме.

Я не лукавлю — почти. Серебро в доме есть — столовый прибор заперт в денежном сундуке, что стоит в атрии[6]. Ну что ж — пусть забирают. Я не стану за него драться — умирать за кувшин и пару кубков смешно. А в усадьбе, кроме меня и слуг, никого.

— Я им так и сказал, — закивал старикан, — а они ни в какую не желают уходить, требуют, чтобы их допустили в атрий, на тебя поглядеть. Кричат: не уйдем, пока не узрим Сципиона Африканского, спасителя Рима. Врут, конечно. Как ворота откроем — так они всех нас и порешат. Всех до одного.

— Не вырежут. Пусть заходят. Я приглашаю.

Супруги моей Эмилии в доме нет. Зачем ей тосковать в Латерне близ Кум, почти в изгнании, если она может жить в Золотом Риме? Практически вся наша молодость прошла с Эмилией врозь — командуя армиями, мне доводилось лишь ненадолго появляться дома, чтобы провести несколько дней или месяцев в супружеской спальне. Обычно эти наши жаркие ночи (да и дни) заканчивались очередной беременностью Эмилии, и наши четверо детей — тому подтверждение.