Хозяйка тайги - Духова Оксана - Страница 19
- Предыдущая
- 19/49
- Следующая
Семь недель пришлось прождать графу Кошину, когда вновь объявится Мирон Федорович и скажет:
– Ваше благородие, Ниночка хочет поговорить с вами.
Все это время граф пытался разведать, где скрывается Ниночка. Он готов был пожертвовать целым состоянием тому, кто откроет тайное убежище дочери, но все его старания были безрезультатны. Все это время Ниночка на самом деле прожила во дворце княгини Трубецкой, а там умели держать языки за зубами, и скорей уж откусили бы их себе, нежели б выдали юную графиню.
– Где? – сухо спросил Кошин. Волосы его окончательно посеребрила седина, лицо сделалось мрачным, покрылось сеткой мелких морщинок; теперь граф передвигался, опираясь на трость из слоновой кости, которой ранее – о, Господи, ведь еще совсем недавно! – пользовался только для сиятельного форса.
– Сегодня вечером, ваша светлость, – вздохнул Мирон. – На кладбище лавры.
– Где? – Кошин в ужасе взглянул на кучера. – Моя дочь ныне живет подле мертвецов?
– Мертвецы-то все тихие и безобидные. От них вреда ждать не следует…
– Я буду в восемь вечера на кладбище.
– Когда стемнеет, барин, – Мирон низко поклонился. – Вы тогда еще одно мне обещали…
– И я сдержу свое слово, Мирон Федорович. С сегодняшнего вечера ты – свободный человек, – Кошин брезгливо отдернул руку, когда Мирон склонился, чтоб поцеловать барскую длань. – Как Ниночка?
– Каждую неделю барышня Бориса Степановича в крепости навещают-с и все ждут дозволения императорского в Сибирь лейтенанта сопровождать.
– Верно ль то, что княгине Трубецкой такое дозволение уже дали?
– Верно. Того же нынче и другие дамы ожидают.
– Но Ниночка ж только обручена с Борисом!
– Об этом ей тоже пришлось сообщить в секретариат императорской канцелярии. Вот почему барышня хочет так поговорить с вашим сиятельством. Она очень торопится. Поговаривают, что в Сибири несколько сотен каторжан новые остроги возводят. Государь только того и ждет, чтоб туда загнать приговоренных.
– Чем же мне-то Ниночке помочь? – Кошин устало опустился в кресло. – Государь более меня не принимает.
– Она вам все разъяснит, барин. Так что, как стемнеет, ждем-с на кладбище. – И Мирон еще раз низко поклонился графу. – Храни вас Господь за все, барин.
Павел Михайлович Кошин дождался, пока кучер уйдет. А потом поднялся со вздохом и пошел, опираясь на трость, к иконам в красном углу комнаты, где всегда горела лампадка неугасимая. С трудом опустился граф на обитую красным бархатом скамеечку и прижал руку к нервно дергающимся губам, стон сдерживая.
– Не дай ей сгинуть зазря, Господи, – прошептал затем хрипло. – Боже, Господи ты Боже мой, не дай дочери моей милой загибнуть в Сибири!
В то утро Ниночка стояла перед высокой чугунной оградой на внутреннем дворе в крепости Петропавловской и вместе с другими женщинами ждала, когда выведут арестантов. Солдаты ходили по коридору меж двойной оградой, ходили молча, как бы и не слыша, что кричали им:
– Эй ты, как там дела у Михайлы Фонвизина? Ты же знаешь его – генерал Фонвизин! У него еще борода седая лохматая отросла!
А Александра Григорьевна Муравьева тянула сквозь решетку сотенную ассигнацию и шептала солдату:
– Возьми, половина – твоя. А на пятьдесят рубликов купи мужу моему пирогов, одежды, яблок побольше. Скажи, ему очень худо?
Солдат молча пошел дальше. А сотенная – Господи еси на небеси, да то ж целое состояние для бедного солдатика! – так и осталась в руках графини. Она вжалась лицом в чугунную решетку и горько заплакала.
– У вас нет сердца! – сквозь рыдания выкрикнула она. – У вас чурки деревянные вместо сердца! Души у вас нет!
Тут, наконец, открылись двери равелина, арестантов вывели наружу, и они бросились к длинному забору, выкрикивая поименно близких своих.
Борис Степанович сразу же заметил Ниночку. Бросившись к ограде, просунул руку меж прутьями решетки. С другой стороны к нему тянула тоненькие пальчики Ниночка. На краткое мгновение – и то уже победа! – их руки соприкоснулись. Нежнейшая изо всех ласк, которой были они награждены за долгие месяцы ожидания и неизвестности, счастье, превратившее их в немые существа, безъязыкие.
Первым очнулся Тугай.
– Какая ж ты красивая, – он глядел на Ниночку, словно была та обитательницей иного мира, иных звезд. – Я никогда бы и подумать не посмел, что можно любить ангела…
Ниночка вжалась лицом в решетку. Осенний ветерок играл ее длинными черными локонами.
– Какой же ты бледный сделался, Борюшка, – прошептала она едва слышно, с трудом сдерживая подступающие рыдания. – Неужто ж вас на свежий воздух не выводят?
– Каждый день по часу гуляем. Да мы и не больно-то тоскуем по солнцу. Нам его в Сибири еще достанет. Говорят, там летом жара нестерпимая просто.
И они вновь замолчали надолго, только все глядели друг на друга, не слыша вокруг себя ни плача, ни криков, ни разговоров других арестантов – их обволакивала тишина измученной тоски, и в этой тишине не было уж места ни для кого на свете.
– Это правда? – спросил Борис вдруг спустя томительные минуты, в биении которых на часах вечности он жадно вбирал в себя волшебный образ Ниночки, чтобы навсегда схоронить его в своем сердце, чтобы жить потом в одиночестве тайги воспоминаниями о ней. – Неужто правда, что княгиня Трубецкая собралась вслед за мужем на каторгу?
– Да, Борюшка. Не она одна разрешение испрашивала, многие. Я – тоже, любимый.
– Во имя милосердия Божьего, нет! – Тугай намертво стиснул прутья ограды. – Ниночка, ты жить должна, а не хоронить себя заживо!
– Я принадлежу тебе, Боря!
– Только до той поры, пока я еще человек. Все и так уж миновало, Ниночка. Завтра или – самое позднее – послезавтра, когда царь пожелает, я превращусь в одну из мертвых душ. – Тугай прикрыл глаза. Голос его предательски дрогнул. – Давай уж попрощаемся сегодня. Постарайся забыть меня. Уговори себя, что и не было-то меня никогда… Ниночка, ты не приходи ко мне больше. Ты принадлежишь жизни…
Она умоляюще вскинула на него глаза.
– Позволь мне обвенчаться с тобой, Борюшка. Я хочу носить твое имя.
– Имя преданного анафеме! Да тебе вослед плевать все будут, кому не лень, если ты назовешься им! Перед твоим носом захлопнутся двери всех приличных домов!
– И все же я буду носить его с не меньшей гордостью, чем носила бы великокняжескую фамилию, – Ниночка в отчаянии тряхнула решетку.
И этого уж было достаточно, чтобы на стене крепостной трубач вскинул трубу и проиграл страшный сигнал. Несколько караульных офицеров выросли, словно из-под земли, за спинами женщин. И как бы ни тяготила их служба, они вынуждены были строго взять княгинь и графинь под локотки.
– Конец свидания! – пронеслось над крепостью.
– Ниночка, – даже задохнулся от боли Борис. А потом выкрикнул: – Ниночка! Прощай! Храни тебя Господи! Более уж не свидимся! Забудь меня! Прости уж мне все слезы, тобой выплаканные… Прокляни меня! Скажи, скажи же: я тебя прокляну… и тогда этап в Сибирь покажется мне легче!
– Я люблю тебя! – пронзительно вскрикнула девушка. Солдат с трудом оттащил ее от ограды. – Борюшка, я люблю тебя и буду любить, пока дышу! Боря…
Солдат грубо, за воротник отшвырнул ее в толпу других женщин.
– Ах ты, собака! – взревел Борис и в бессильной ярости тряхнул решетку. – Мерзкая собака! Не трогай ее! Не смей!
Тут к нему подошел князь Трубецкой.
– Идем, Борис Степанович, – спокойно произнёс он. В голосе князя звучала почти отеческая нежность. – Не трать понапрасну силы, друг мой. Они еще пригодятся в тайге.
В каждом кладбище есть что-то серьезное, беспокойное, даже если надгробные памятники еще не обветшали и цветы не увяли. Незримо присутствие покойников подобно беззвучному предупреждению – все проходит, ничто не вечно, помните об этом, люди! Время ничтожно, ничтожно мало дано провести человеку на земле, и как же мало ему нужно, а он, человече, все дергается, все нервничает по пустякам, отравляет себе жизнь. Но как же все ничтожно пред неумолимостью того часа, когда ляжет человек в лоно земное.
- Предыдущая
- 19/49
- Следующая
