Не бойся, мама! - Думбадзе Нодар Владимирович - Страница 16
- Предыдущая
- 16/41
- Следующая
– Так. Там – учет, а здесь – комиссия.
– А что, берут?
– Берут. Меня-то не возьмут, у меня белый билет.
До чего обманчивая наружность! Парень – косая сажень в плечах, морда кирпича просит, а поди же – белый билет! Бедняга!
Процедуру учета я прошел быстро. Спустя пятнадцать минут меня позвали на комиссию.
– Раздевайся.
Я разделся.
– Еще!
Я еще разделся.
– Совсем, совсем! Некогда мне с тобой возиться! – крикнул председатель комиссии.
Я разделся догола и смущенно стал в угол.
– Открой рот! Открой глаза! Дыши! Не дыши! Подними руки!
Потом меня били молотком по колену, мяли живот, выстукивали по всему телу. Наконец поставили на весы.
– Сколько? – спросил председатель.
– Пятьдесят девять!
– У тебя что, нет родных, близких?
– Есть.
– Где же они?
– Там, во дворе.
– Фамилия?
– Джакели.
– Не может быть! Гуриец?
– Да.
– Из какого села?
– Букисцихе.
– Не говори! «Одесса» растет у вас?
– Растет.
– Не говори! А хорошо бы сейчас холодную «Одессу» и поджаренный окорок, а?
– О!
– Иди туда. Рост! – крикнул он.
– Метр шестьдесят девять!
– Пиши метр семьдесят.
– Благодарю вас! – поклонился я.
– Не стоит. Знаешь, я ведь тоже гуриец – Таварткиладзе. Хочешь, запишем метр семьдесят один?
– Спасибо, не беспокойтесь!
– Как знаешь… А хорошо бы сейчас «Одессу», а?
– Еще бы!
– Может, ты боишься идти в армию?
– Что вы!
– Смотри не скрывай!
– Никак нет!
– Значит, вес пятьдесят девять? Может, округлить до шестидесяти?
– Воля ваша, уважаемый…
– Полковник я!
– Ваша воля, товарищ полковник!
– Значит, Джакели Автандил…
– Гавриилович! – подсказал я.
– Не говори! Это который Гавриил? Где он работает? Не на марнеульском заводе соков?
– Нет, отец был врачом.
– Не говори! А где он теперь?
– Скончался отец.
– О-о-о! Это нехорошо! – Полковник задумался. Потом повернулся к секретарше и крикнул:
– Пиши: Джакели Автандил Гавриилович, вес шестьдесят один, рост метр семьдесят один, годен к строевой! Написала?
Написала, Михаил Захарыч!
Теперь беги домой! Завтра утром ровно в семь явишься на Навтлугский вокзал. Ну, валяй!..
– Большое спасибо!
– Не стоит! – сказал полковник, улыбнувшись. Вдруг он обнял меня за плечи и тихо добавил:
– Иди, сынок! Будь здоров! Дядя Ванечка ждал меня на улице.
– Ну как? – спросил он.
– Завтра утром, ровно в семь, на Навтлугский вокзал!
Дядя Ванечка смешно захлопал глазами. Потом молча взял меня за руку и повел. Подойдя к ресторану «Салхино», он замедлил шаг, пошарил по карманам, затем уверенно направился ко входу.
Мы заняли места за небольшим столиком у камина.
– Ванечке привет!
Официант смахнул со стола хлебные крошки, убрал горшок с цветами и вопросительно взглянул на нас.
– Две восьмого номера, два ша шлыка, только быстро, Архип! – сказал дядя Ванечка.
Спустя минуту официант вернулся с вином и закуской.
– Еще чего-нибудь, Ванечка?
– Ничего.
Дядя Ванечка налил мне, потом себе, долго вертел в руках стакан и наконец спросил:
– Как ты думаешь, может, стоило зайти к комиссару, объяснить, что ты сирота, хочешь учиться… Что еще?
– Ничего бы не помогло…
– Да! Что ты единственный кормилец у деда. А? Ведь единственных сыновей даже при Николае не брали в армию…
– Чего вы, дядя Ванечка! При Николае в армии служили двадцать пять лет! Сейчас что? Каких-то два года!
– Так-то оно так. Да ведь что сказать твоему деду?
– Деду скажите… А что ему говорить?
В самом деле, что сказать деду? Что я рад призыву в армию? Что мне лучше идти на край света, чем еще раз сдавать на медицинский? Да и что, в конце концов, случилось? Подумаешь – служба в армии!
– Скажите – вернется твой внук из армии генералом, его без экзаменов примут в любой институт!
– Ладно, так и скажу, – махнул рукой дядя Ванечка. – А Шура? Ты про нее забыл?
Да, забывать о тете Шуре не следовало. Тетя Шура знать ничего не захочет, слушать ничего не станет, она твердо уверена, что я не такой, как все остальные, я – сын Гавриила Джакели, и потому для меня должны быть настежь открыты двери всех институтов, ко мне должны применяться все существующие в Советском Союзе льготы. В армию? В какую еще там армию? Куда мне в армию? Мне – «ребенку», который ничего еще в жизни не видел? Дудки! Никуда он не пойдет!
– Дядя Ванечка, скажите ей, что я записался добровольцем! Дядя Ванечка на минуту задумался, потом иронически улыбнулся:
– В сорок первом я на самом деле пошел добровольцем, она даже этому не верит. Так она и поверит твоей выдумке! А, брось, пожалуйста! – Он безнадежно махнул рукой. – Ну, давай выпьем!
– Ванечка-джан, что-то ты мне не нравишься сегодня! – сказал официант, ставя на стол блюдо с шашлыком.
– С похмелья я, Архип… Неси еще пару бутылок! Дядя Ванечка снова наполнил стаканы.
– Много испытаний создано богом для человека, дорогой мой Автандил, – начал он. – Армия – одно из них: струсил, сдал в армии – смерть! Изменил, подвел в армии друга – смерть! Я говорю «в армии», то есть я войну имею в виду… В сорок втором наша дивизия под Ростовом оказалась в окружении. Кто сумел вырваться из кольца – сумел, кто нет – попал в плен… У сарая выстроили нас, человек триста, в два ряда.
– Еврей – выходить! – распорядился немецкий офицер. Было среди нас два еврея. Вышли.
– Теперь коммунист выходить!
Никто не сдвинулся с места. Офицер неторопливо постукивал по ладони парабеллумом.
– Што, русский армия нет коммунист? – спросил он.
Первым вышел наш командир – старший лейтенант Козлов. За ним другие, всего тридцать один человек, и среди них Бухути Авалиани, мой друг, душа-человек, писаный красавец, Геркулес с сердцем младенца. У Бухути было трое детей, он бредил ими… Меня любил как брата, делился со мной последним куском хлеба, ночью укрывал своей шинелью…
Тридцать три коммуниста – те два еврея тоже были партийными – стояли в ряду напротив нас. Бухути смотрел на меня ласково и улыбался… И мне стало стыдно, до того стыдно, что… Я вышел из строя и стал рядом с Бухути.
– С ума сошел?! – прошептал Бухути по-грузински. – Уходи сейчас же! – И он толкнул меня: – Уходи, пока не поздно!
Я отрицательно покачал головой. Я дрожал от страха и никак не мог унять эту проклятую дрожь… Я боялся, понимаешь ты? Боялся смерти!.. Но уйти я не мог!
Офицер что-то говорил, я видел, как он раскрывал рот и размахивал руками, но голоса его не слыхал… Потом перед нами Появились немецкие солдаты с автоматами в руках. Шестеро из нас, не выдержав, опустились на землю и закрыли лица руками. Те два еврея и Бухути стояли свободно, с гордо поднятой головой, и улыбались… – Дядя Ванечка отпил вино, облизнул высохшие губы. – Вдруг Бухути вышел из строя и приблизился к офицеру. Тот быстро поднял парабеллум.
– Он врет, он не коммунист! – сказал громко Бухути, показав на меня.
Офицер медленно повернул голову, удивленно взглянул на меня, потом не спеша подошел ко мне.
– Ты не есть коммунист?
Я молча опустил голову. «Сяду, – подумал я, – вот возьму и сяду прямо в грязь, а там будь что будет… Не могу больше… Убьют – черт со мной, лишь бы кончилась эта мука…»
Офицер дулом пистолета приподнял мне голову.
– Мандат! – сказал он, протянув левую ладонь.
Я стал обшаривать карманы, и это длилось довольно долго, потому что партбилета у меня не было и быть не могло. И офицер понял, что я обманул его. Страшной силы удар в висок свалил меня, и я потерял сознание.
Я очнулся среди трупов. Тридцать три моих товарища лежали вокруг – изуродованные, окровавленные, с застывшей на лицах болью, удивлением, ужасом…
Дядя Ванечка, умолк и потянулся за вином. Рука у него дрожала. Он поставил стакан, достал сигарету, кое-как закурил.
- Предыдущая
- 16/41
- Следующая
