Я вижу солнце - Думбадзе Нодар Владимирович - Страница 2
- Предыдущая
- 2/32
- Следующая
– Сосойе Мамаладзе – мой привет!
Я поднял голову. Передо мной стоял Лука Поцхишвили с огромной корзиной за спиной. Пот лил с него ручьями.
– Будь другом, Сосойя, помоги-ка снять корзину!
Я помог. Лука, кряхтя, сел, уперся спиной в корзину, рукой показал мне место рядом с собой и начал:
– Яблоки вот несу на базар. Знаешь ведь мою яблоню? Ну да, у свинарника… А свинью мою видел? Супоросая… И корова стельная… Ты погляди-ка на яблоки… Вынь, посмотри. Только не ешь! Этих – не ешь, они для базара, а завтра приходи ко мне и нарви сколько душе угодно… Табачок у тебя найдется? Вот спасибо!.. Хороший сегодня день. Мне бы с утра да в поле! Но что поделаешь! Деньги-то тоже нужны. Дай-ка бумажку… Вот спасибо!.. Спросить нашего бригадира, так… Спички есть? Вот спасибо!.. Ему-то что? Ни жены, ни детей! Мальчика, говорит, пришли с утра. Вот еще! Мальчик в этом году в институт поступает, а я его пошлю поле мотыжить? Как же! Только и думаю! Прав я? Что ты молчишь, дурень? Скажи хоть слово!
– Война, дядя Лука!
– Что? Какая война?
– Германия напала!
– На кого?
– На нас.
– На кого – на нас?
– На нас, на Советский Союз.
– Когда?
– Сегодня!
Лука вдруг побледнел, поперхнулся дымом и зашелся от кашля. Он схватил меня за руку и сжал ее так, что пальцы у меня посинели. Отдышавшись, он с трудом выговорил:
– Кто это сказал?
– Радио…
– Не может быть!
– Радио сказало…
– Ты шутишь! Шутишь ведь, а? – В голосе Луки прозвучала мольба.
– Да нет, дядя Лука… Передали по радио…
Лука не ответил. Он долго сидел, уставившись в землю, потом поднялся, словно побитый, взвалил на спину корзину и пошел. Отойдя несколько шагов, он остановился, обернулся и собрался было что-то сказать, но передумал. Так он стоял и смотрел на меня.
– Что, дядя Лука?
Лука махнул рукой и, так и не вымолвив ни слова, побрел домой.
… Тетя одной рукой месила в корыте кукурузное тесто, другой подливала горячую воду из кувшинчика. Дверь в кухню была открыта, и я вошел, не замеченный тетей.
– Тетя, сегодня утром Германия напала на нас! Тетя в недоумении взглянула на меня.
– По радио объявили, что Германия начала войну с нами! У тети задрожали руки. Она не сводила глаз с меня, вода из кувшинчика лилась в корыто, потом густая белая жижа стала переливаться через край корыта и стекать к ногам тети. Я остолбенело глядел на ее дрожащие руки.
– Ты понимаешь, что говоришь? – до меня голос тети откуда-то издалека.
Я отрицательно покачал головой. Я не понимал, что говорил, но чувствовал, что случилось нечто страшное, что в наш дом пришла великая, небывалая, необычная беда.
ОТЛИВ
Во дворе районного клуба полно народу. Люди смеются, поют, плачут, о чем-то просят, что-то обещают друг другу, обнимаются, целуются, вновь возвращаются к уже сказанному, договариваются, еще раз обнимаются, и так без конца.
На траве под ветвистой шелковицей сидит дядя Герасим. Он курит и не сводит глаз со своего сына, который с громкими возгласами «Гоп-па! Гоп-па!" подбрасывает в воздух и ловит маленькую дочь. Девчурка смешно дрыгает ножками, визжит и хохочет. Здесь же стоит невестка Герасима, чернобровая Машико. Она кусает губы и украдкой смахивает слезы.
Асало Гудавадзе пристроился на лестнице клуба. Рядом с ним сын, у ног парня – молодая женщина. Она уткнулась лицом в колени мужа и не переставая плачет.
– Ты ее к родителям не отпускай, батя! – наставляет парень Асало и нежно гладит жену по голове.
– Никуда я ее не отпущу, сынок! – обещает Асало.
– Слышь, Маргарита, не оставляй папу! Жалко старика! Женщина плачет.
– Я скоро вернусь, отец!
– Конечно, сынок!
– Ну, хватит, перестань! Не я один иду в армию! Маргарита плачет громче. Парень обнимает, ласкает жену.
– А ты, сынок, не очень-то… того… Не погуби себя по глупости, будь осторожен! – просит сына Асало.
– Не бойся, батя! Вот те крест: привезу тебе голову Гитлера! – улыбается парень.
– Брось ее свиньям! Сохрани-ка лучше собственную! Женщина плачет.
– Так ты присмотри за ней, батя, ладно? – просит сын.
– Да ты что! Одурел? – отец. – Батя! – мнется сын.
– Говори, сынок!
– Месяц-другой еще ничего… А потом… Не посылай ее за водой и дровами… И на мельницу…
Асало кивает головой.
– Сама не скажет, знаешь ведь ее характер. Не позволяй ей таскать тяжести…
Асало понимающе улыбается:
– Да ладно… Что я, маленький?
Лука свертывает и никак не может свернуть цигарку. Руки у него дрожат, бумага рвется, табак рассыпается. Я беру из его рук кисет, кручу самокрутку, протягиваю. Лука глазами благодарит меня и жадно затягивается. Теперь у него дрожат губы.
– Сосойя, как мне быть с моим Кукури, а? – спрашивает меня Лука.
Что ему ответить? Кукури стоит, окруженный подвыпившими сверстниками, и рассказывает им что-то смешное. Ребята ржут.
– Обреют их всех! – сокрушается Лука.
– Подумаешь! Нам в классе тоже велят стричь головы наголо! – успокаиваю я его.
– Герасиму что? У него вон какая крепенькая внучка на руках. А у меня кто? Кто остается у меня?
– Кукури скоро вернется, дядя Лука!
– Эх, Сосойя, дорогой мой, все не вернутся…
– Все вернутся! – говорю я, потому что уверен: так оно и будет. Я еще не знаю случая, чтобы не вернулся человек, призванный в армию.
Я направляюсь к группе молодых. Они обступают меня, улыбаются, обнимают, целуют. И я тоже улыбаюсь и целую их.
– Уходишь, Анзор?
– Ухожу, Сосойя!
– Вернешься?
На груди у Анзора плачет его невеста Маквала. Она повторяет мой вопрос:
– Скажи, Анзор, ведь вернешься?
– А как же!
– А ты, Никуша?
– И я вернусь, Сосойя! А ты не поедешь с нами?
– Кому он нужен! – смеется Абибо.
– Не моя же вина! – оправдываюсь я.
– Гляди, Сосойя, сколько здесь девок! Оставляем этих коз на твое попечение! Побереги их, как бы шакалы не съели! – смеется Джумбер.
– Все шакалы, сколько вас тут, едут в армию, кто же их съест? – отвечаю я.
Девушки смеются. Я иду дальше.
– Кого ты провожаешь, Сосойя? – спрашивает Тамаз.
– А ты разве не едешь?
– Еду, конечно!
– Вот тебя и провожаю!
Тамаз обнимает меня, целует и спрашивает шепотом:
– А кого провожает твоя тетушка Кето?
Тетя и Датико-бригадир стоят у ограды. Датико что-то говорит тете, которая внимательно слушает его. Я смотрю на них. Датико бледен. Он берет тетю за руку, и тетя не пытается отстранить его. Так стоят они, почти касаясь друг друга, и тетя, как никогда, напоминает мне изображенную на старой иконе богоматерь. Но теперь я не боюсь, что она выйдет замуж, что кто-то посторонний отнимет ее у меня. И потому я не подхожу к ней. Тетя чувствует мой взгляд, оглядывается. Оглядывается и Датико.
– Сосойя, иди сюда! – зовет он.
Я подхожу и становлюсь рядом с тетей.
– Ты что, обижен на меня? – спрашивает Датико и треплет меня за волосы.
– Очень мне нужно обижаться… на тебя! – отвечаю я и собираюсь уходить.
– Погоди, побудь с нами!
Я остаюсь.
– Ну вот, я иду на войну!
– Все идут!
– Так ты присмотри за тетей! Ты уже мужчина!
– Обойдусь без твоих советов!
– Знаешь ведь, как я люблю твою тетю!
– Я сам ее люблю больше тебя!
– Я скоро вернусь, Сосойя, и потом мы будем всегда вместе!
– Все вернутся, и все будем вместе!
– Нет, Сосойя, вернутся далеко не нес!
– А вот увидим!
Во двор входит новая группа молодежи. Окружив тесным кольцом красивую, с огненно-рыжими волосами девушку, ребята громко поют:
После полудня на балкон клуба вышел военком района и произнес двухчасовую речь. Запутавшись в причинах и последствиях первой мировой войны, он с ходу переключился на анализ фактов, обусловивших начало второй. Он сровнял с землей фашистскую Германию. Крепко досталось также Италии и Японии. Военком так убедительно рассказывал об успехах наших войск, о сокрушительных ударах нашей авиации, артиллерии и особенно кавалерии, которая, по его словам, вот-вот должна была вступить в Берлин, что готовые к отправке на фронт парни чуть было не разошлись по домам.
- Предыдущая
- 2/32
- Следующая
