Царская свара (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 23

— Гришка Орлов генерал-поручиком и кавалером стал, титул светлейшего князя получил, а его братья графами да генералами тоже облагодетельствованы царицей. А за какие подвиги, прикажите знать?! Что ублюдков матушке-царице исправно сотворили?! Не на полях сражений и в морских баталиях в поте лица сражались, а на приступ шли в постели женской! Так-то оно безопасней сражаться!

Собравшийся на площади служивый люд дружно разразился злым хохотом. Гнев, долго копившийся на творящиеся кругом безобразия власти, ее злоупотребления и несправедливость, вылился в громких криках, один страшнее другого по своей крамоле:

— Так Катьку топтать и ордена получать явно приятственно. Чем один шторм в море пережить!

— Не говоря о баталии…

— На такой бы приступ и я ходил, хоть каждую ночь! Исправно бы послужил нашей «матушке-раздвинь-ножки»!

— Да на штык их брать нужно, злодеев!

Алексей Петрович поднял руку, призывая к тишине, и молчание вскоре наступило, слышалось только злобное сопение. И закончил все словами самого императора Иоанна Антоновича, который настоятельно посоветовал генерал-майору произнести их, когда градус недовольства у всех собравшихся высоко поднимется.

— Вся заслуга Орловых, князя Барятинского, Пассека и прочих злодеев состоит в том, что именно они умертвили императора Петра Федоровича, выполняя прямой приказ и повеление его жены Екатерины Алексеевны! То абсолютно верно — младший брат Федор Орлов, захваченный в Шлиссельбурге, признал это тягчайшее преступление и покаялся. А старший Гришка, как вы знаете, хотел убить императора Иоанна Антоновича, да только сам картечью был сражен! Один цареубийца сражен по Божьей воле! Но другие еще живут припеваючи! Я вас спрашиваю — доколе?!!!

На площади воцарилась зловещая тишина, моряки и армейцы с побледневшими лицами и гневными взорами до хруста сжимали кулаки. То, о чем два года втихомолку рассуждали между собой, боясь доносов в Тайную экспедицию, сказано громко и прилюдно прибывшим от законного императора его генералом. А значит, то есть правда, которую скрыть никогда преступникам не удастся.

Ибо есть Божий Суд!

Теперь сам Алексей Петрович полностью осознал всю правоту Иоанна Антоновича — доколе все эти безобразия терпеть?!

— Я был в камере у государя, в которой дышать нечем от зловоний. Каменный мешок, без света, только лампадка горит перед иконой Пресветлой Владычицы нашей! Охапка соломы и ржавые кандалы, которые на него надевали, дабы заставить отречься от престола и уйти в монастырь. Он отказывался, зная что народ наш, флот и армия державы Российской, неправедно управляются, многие обиды безвинно терпя. Темно там, сыро — воздуха не хватает, дышать трудно. Но государь там восемь лет провел, страдая ежечасно от «милосердия» цариц наших. Обитель скорби там, молитвами за людей пропитанная в стенах каменных. Но не ожесточился сердцем, Государь, я сам несколько раз с ним беседу имел — суждения его здравые и зело полезные для державы, сердцем своим добр и милостив. Ибо познавший страдания с самого детства, когда его с престола свергли и в темницу жить определили, знает что такое страдания его подданных…

Собравшиеся молчали, некоторые вытирали слезы. И Алексей Петрович взял в руки футляр, протянутый адъютантом. Размотал шнурок, сломал печать, делая все прилюдно. Потом громко заговорил, чуть ли не надрывая горло, хотя это не требовалось — все моментально поняли, что там за бумага, и кем она написана.

— Это повеление его императорского величества и самодержца Иоанна Антоновича, третьего этого имени!

Алексей Петрович обвел глазами собравшихся — словно небольшая волна прошла по площади, и наступил мертвый штиль. Все вытянулись, внимая царскому указу.

«Сим повелеваю флоту шхерному нашу, в заливе Выборгском находящемуся, галерам и всем кораблям, с экипажами и командами, а также полкам пехотным и драгунским, присягу мне учинить не мешкая. Опосля немедленно на Кронштадт идти и под мою руку державную его полностью привести. Плыть на столицу Санкт-Петербург в силе тяжкой, Сенат и народ наш под свою защиту взять. Командование флотом и войсками возлагаю на генерал-адъютанта Нашего, генерал-поручика Алексея Петровича Силина, коего наделяю правами приказывать от имени моего, и выполнять те его команды следует с послушанием и прилежностью, всем верноподданным, яко мои собственные!

Зная о службе морской нелегкой, повелеваю жалование на треть поднять, а в армии нашей и гарнизонах на четверть от нынешнего. Выплаты оного произвести немедленно. Тех, кто присягу мне откажется давать — брать под караул, но кто злонамеренно отречется, и с оружием выступит в защитусамозванки Екатерины Алексеевны и подлых цареубийц, то пардона таковым не давать и бить их беспощадно!

Жду вашего сикурса в крепости Шлиссельбургской, которую осаждают изменники гвардейцы в силе тяжкой, и надеюсь на помощь вашу в наведении спокойствия и порядка в державе нашей. Первый корабль, что прорвется с боем к сей крепости — да станет гвардией морской! Со мною полки преданные — лейб-гвардии Измайловский и Конный, а также Смоленский, Псковский, Ладожский и Апшеронский, под командой фельдмаршала Миниха, генерал-майора Корфа и бригадира Римского-Корсакова находящиеся. Собственноручно писано в Шлиссельбурге шестого дня июля 1764 года от Рождества Христова. Иоанн»

Силин читал текст, но смотрел поверх бумаги на офицеров. При словах о жаловании все чрезвычайно оживились, Алексей Петрович мысленно ухмыльнулся — он многократно проклинал тяжеленые мешки серебра и золота, которые Иоанн Антонович приказал взять с собою. Их везли на скампавеи до озера Вуоксинского, но потом начались трудности — пришлось вести лошадей, груженных тяжелыми мешками, под уздцы.

Но не зря все эти перенесенные страдания, когда усталость и сон одолевали. Но дошли почти за тридцать часов, от Шлиссельбурга по Ладоге, через Кексгольм до Выборга. Слово, данное императором Иоанном Антоновичем, через час будет выполнено, все получат жалование!

Узнавши о возложенных на него правах, и о присвоенном чине генерал-поручика, Алексей Петрович возликовал всей душой — этого часа он так долго ждал. И теперь был готов выполнить приказ императора любой ценой, видя на лицах офицеров точно такую же решимость пойти в бой, сокрушить изменников и спасти царя даже ценой собственной жизни. И горе тому кто станет у них на дороге!

— Всем слушать мой приказ! Экипажи и роты подвести к присяге командирам незамедлительно! Жалование получить в казначействе и выдать в точности, как положено. Корабли к походу и бою подготовить, по галерам распределить десант по пехотной роте на каждую! Сроку подготовки три часа! Драгунским полкам под командованием генерал-майора Колчина выступить на Петербург через два часа по готовности! Выполнять!

Перед глазами Силина на площади начался круговорот, на первый взгляд хаотичный, но на самом деле строгий и определенный. Зеленые пехотные и синие драгунские мундиры быстрыми шагами стали выходить из крепости, черные, с белым и зеленым, устремились к синей глади залива, к лодкам у берега, что должны были развести по многочисленным галерам и кораблям, усыпавшим залив…

Шлиссельбург

Иоанн Антонович

после полудня 7 июля 1764 года

— Сегодня они больше строить шанцы не будут, государь. Да и форштадт хорошо горит, дым густой пеленой по Неве тянется, — подполковник Бередников ухмыльнулся, а Иван Антонович мотнул головой, молчаливо соглашаясь. Действительно, даже без подзорной трубы можно было хорошо видеть, что пригороду, покинутого жителями по приказу фельдмаршала Миниха, крепко досталось.

Швах!

Из башни было хорошо виден внутренний двор, где стояли три мортиры, похожие на большие уродливые ступы, стоящие на больших колодах. Одна из них только что изрыгнуло пламя, и теперь ее, как соседку справа, готовили к новому выстрелу. Никритина сильно удивили тяжеленые трехпудовые бомбы, что имели ушки — держась за них, канониры и опускали зажигательный снаряд в «ступку». Дальность стрельбы из таких чудовищ была небольшой, но до форштадта они вполне доставали.