Воин поневоле - Дункан Дэйв - Страница 45

• Предыдущая
• 45/73
• Следующая

Она рассказала ему о далеком Пло, о том, как там холодно зимой, – так холодно, что даже дети ходят одетые. Кажется, он ей поверил, хотя ей не верил никто во всем Ханне. Она рассказала все то немногое, что могла вспомнить о матери, а об отце она вообще ничего не знала, кроме того, что он тоже был рабом. Она рассказала ему о ферме, где выращивали рабов. Ей пришлось объяснить, что это специальные заведения, которые покупают младенцев-рабов и воспитывают их. Говорить с ним оказалось очень трудно, и беседа не клеилась.

– Меня купил один человек из Фекса, – сказала она. – Мы плыли на лодке, приехали в Ханн, а матросы сказали, что мой хозяин – Иона, а он сказал, что это я – Иона, потому что он раньше уже плавал на лодках. Он пошел к Богине и попросил, чтобы Она вернула его домой, а меня оставил в храме как плату.

Светлейший Шонсу был очень озадачен, хотя старался не подавать вида, и она поняла, что делает все не так.

Потом наконец, к ее великому облегчению, светлейший Шонсу спросил, не хочет ли она лечь в постель. Она не могла доставить ему удовольствие ни своей беседой, ни своим новым платьем, но хорошо знала, что любят мужчины в постели.

Однако и на этот раз у нее ничего не вышло. Он не разрешал ей делать те самые вещи, которые, по ее мнению, должны были понравиться ему, во всяком случае, паломники именно их и требовали. Она старалась изо всех сил. Он реагировал так же, как и все мужчины, но у нее возникало странное чувство, что на ласки отвечает только его тело, а душе его это радости не приносит. И чем больше она старалась, тем выходило хуже.

– Ты, кажется, говорила, что на этой ферме тебя среди прочего еще учили шить? – спросил он утром, когда она надевала на себя покрывало.

– Да, господин, – она кивнула.

Он выбрался из огромной постели и подошел к ней.

– Если мы купим ткань, ты сможешь сшить платье?

Он истратил на нее столько денег, а она так и не доставила ему удовольствия…

– Я попробую, господин, – ответила она, не дав себе времени даже подумать.

– Так попробуй! – он улыбнулся. – Если я прикажу, то смогут ли найти помощниц для тебя?

– Думаю, да. – Она скинула покрывало. – Покажите, как.

Улыбнувшись своей мальчишеской улыбкой, он стал показывать – здесь облегающее, вот так обтянуть грудь, здесь свободное, здесь опять облегающее, внизу открытое.

– И почему бы не сделать вот такой разрез? Когда стоишь, он закрыт, но при ходьбе будут видны твои прекрасные бедра.

Внезапно она почувствовала, что дрожит от его прикосновений и улыбается ему в ответ. Он обнял ее и нежно поцеловал.

– Сегодня вечером опять попробуем, – сказал он. – Краски не надо, а духов совсем немного, хорошо? Я скажу Жану, что моих женщин я люблю именно такими – в натуральном виде! Больше всего ты мне нравишься такая, как сейчас, а платье, какое бы ты ни сделала, все равно будет лучше, чем вчерашнее.

Не успел Уолли подумать, что дело сдвинулось с места, как опять возникли проблемы. Нанджи лежал на кровати в первой комнате, все его лицо было в синяках, нескольких зубов не хватало, на теле красовались самые разнообразные царапины и ушибы. Его новая желтая юбка, смятая и окровавленная, валялась на полу.

– Не надо, лежи! – приказал ему Уолли, когда тот попытался встать. Джа, иди и скажи Жану, что надо послать за целителем. – Придвинув к кровати стул, он сел и стал рассматривать то, что осталось от лица Нанджи. – Кто это сделал?

Виновными оказались Горрамини и Ганири, двое из тех троих, что избили Уолли на потеху Хардуджу. Уолли думал, что они ушли отсюда, но он ошибся. Мелью после перенесенного унижения остаться не смог, но эти двое все еще были здесь, тщательно избегая встреч с Седьмым. Нанджи вернулся от родителей и зашел в салон при казармах, чтобы немного пощеголять и покрасоваться. В салоне запрещалось драться на мечах, а врукопашную – нет, возможно, кулачные бои даже поощрялись, чтобы таким образом дать безопасный выход энергии.

– Ну что ж, тем лучше! – взревел Уолли. – Эти двое – мои давние должники, а теперь они еще и нарушили законы гостеприимства.

– Вы их вызовете? – встревоженно спросил Нанджи, облизывая распухшие губы.

– Как бы не так! – ответил его наставник, опять начиная скрежетать зубами. – Они нарушили правила чести! Я объявлю об этом всем и отрежу у них большие пальцы… Ведь это они нанесли первый удар!

Ну, не совсем так… Первый удар нанес Нанджи.

В эту ужасную ночь Уолли обнаружил, что в словарном запасе Шонсу очень мало ласковых и нежных слов. Теперь же он узнал, что оскорблений, ругательств, брани и непристойностей в нем в избытке. Он в шестнадцати хорошо продуманных вариантах, ни разу не сказав два раза одного и того же слова, объяснил Нанджи, какую глупость тот совершил. Даже лежа на спине, Нанджи сумел съежиться от страха.

– Но все же двое на одного – это бесчестно, – закончил Уолли, а потом подозрительно посмотрел на своего побитого вассала. – Их ведь было двое против тебя одного?

Ну, не совсем так. Ганири оскорбил Нанджи. Нанджи его ударил, а потом получил за это по заслугам. Ганири хорошо дрался, Уолли уже знал об этом, он ниже, но плотнее Нанджи, у него растопыренные уши и расплющенный нос заправского борца. Потом, когда Нанджи удалось все-таки встать на ноги, Горрамини сказал то же самое, Нанджи попытался было на него замахнуться, но потерпел еще более сокрушительное поражение.

Теперь ярости и изумлению Уолли просто не было границ. Он не мог даже ругаться.

– Значит, вместо того, чтобы объявлять о нарушении правил чести, мне придется на брюхе ползти к Тарру и просить, чтобы он тебя простил? Но что же такое они тебе сказали, что ты так потерял голову? Что же это за оскорбление, если за него надо драться два раза подряд?

Нанджи отвернулся.

– Говори, вассал. Я приказываю! – резко сказал Уолли, почувствовав вдруг какой-то подвох.

Совершенно убитый горем, Нанджи повернулся и взглянул ему в глаза. Потом он закрыл правый глаз и показал пальцем на веко, то же самое проделал и с левым, после чего уставился на Уолли полными страдания глазами, но Уолли так ничего и не понял.

– Я же сказал «говори»! Словами!

Тут ему показалось, что вассал впервые не захочет повиноваться, но вот юноша сглотнул и прошептал:

– Мой отец плетет циновки, а мать работает с серебром.

Можно было подумать, что он признается в кровосмесительстве или в том, что торгует наркотиками.

Родовые знаки? Джа говорила о чем-то подобном, а Уолли не решился спросить, где они ставятся. А загадка, которую загадал ему бог – там что-то про брата… Уолли почувствовал непреодолимое желание подбежать к зеркалу и осмотреть свои собственные веки – что же там у него самого?

– Ну и что? – спросил Уолли. – Они – честные люди? Много работают? Хорошо обращаются со своими детьми? – Нанджи кивал. – Тогда гордись ими! Какая разница, чем занимается твой отец, если он хороший человек?

Что за потрясающая разница в морали! Уолли уже открыл рот, чтобы сказать, что его отец был полицейским, но вовремя остановился. В его ушах зазвучал звонкий смех, которым бог ответил на такое заявление. Это могло означать, что бог предвидел подобный разговор: ведь «полицейский» прозвучало бы как «воин», а значит, Уолли не должен говорить об этом Нанджи.

Однако отец Уолли Смита на протяжении всей своей сомнительной карьеры понемножку занимался и тем, и другим, включая два года работы на ковровой фабрике.

– Какое странное совпадение, Нанджи, – мой дед тоже плел циновки.

Нанджи открыл рот. Если бы поклонение героям можно было измерить по шкале Рихтера, то Уолли бы дошел сейчас до девяти с половиной.

– Ну и какое это имеет значение? Ведь мой вассал – ты, а не твой отец. А сыновей делать он умеет, это ясно. Вот только мозги у него выходят плохо, ты, слабоумный кретин!

• Предыдущая
• 45/73
• Следующая