Комната Наоми (ЛП) - Эйклифф Джонатан - Страница 3

Да, Наоми появилась там. Наоми и кое-что еще.

Утром лента исчезла, но вечером снова появится. Или, может, что-то такое же знакомое. Она сама, возможно, сейчас там — играет, поет, разговаривает с куклами. Думаю, моя девочка жаждет этих фотографий, желает, чтобы я их не сжигал. Для нее фото важны.

Все утро я оставался недвижим. Даже сейчас сижу в том же кресле, в котором спал. Способна ли она на такое? Обуздать таким образом мою волю, пока я не пообещаю оставить фотографии и не сжигать их? Очень может быть. Я совершенно не представляю, на что способна моя любимица.

В тот четверг был Сочельник. Семестр закончился неделей ранее, и мы ходили на вечеринки, совершали покупки и навещали Санту в торговом центре Тейлора. Я дописал статью по переводу книги Паулины Матерассо «Queste de Saint Graal» — «Путешествие за Святым Граалем», для журнала Медиум Оовум. Лора вырезала ангелов из фольги и вместе с Наоми развесила их в гостиной.

До этого года мы проводили праздники либо с моими родными, либо с родными Лоры. Решение остаться дома на Рождество мы приняли из-за Наоми, чтобы позволить ей насладиться праздником в знакомом месте. Родители Лоры планировали приехать в Кембридж на своем дряхлом зеленом «Хамбере» в День Подарков. В холодильнике их ждало винное желе темно-красного цвета, и бутылка сладкого тернового джина, темно-сливового, как синяк, образовавшийся от мощного удара.

Наоми встала рано утром, едва сдерживая волнение. Ясно помню, как она пришла к нам в комнату с раскрасневшимся лицом и широко открытыми сияющими глазами.

— Приходил Санта-Клаус! Он был у нас!

— В смысле? — произнес я, — Сегодня только утро сочельника. Он появится только этой ночью.

— Но он был тут! И натоптал нам возле камина!

— Правда? А как ты узнала, что это следы Санты?

— Ну конечно, это его, глупый. Кто еще мог спуститься по трубе?

— Наверное, мне лучше спуститься и посмотреть самому, — я повернулся к Лоре, — пойдешь с нами, любимая?

— Дымоход — это твоя забота. Еще очень рано, и я хочу поспать.

Я встал и пошел с Наоми. Там, на ковре — и я это знал — были следы, присыпанные искусственным снегом.

— Эти следы слишком маленькие, дорогая моя. Наверное, они принадлежат одному из помощников Санты, эльфу. Вероятно, он приходил, чтобы понаблюдать за тобой ночью.

— А кто такой этот эльф?

— Ну же, милая. Разве ты не помнишь историю Руперта Беара? Мы читали ее на прошлой неделе.

Наоми кивнула.

— Такой же эльф, как там. Человечек с острыми ушками.

— А-а-а… Ты говоришь про гномов?

Я покачал головой.

— Нет. Я имею в виду эльфа. Между ними огромная разница.

— Какая?

Так мы потратили часть утра, обсуждая гномов, эльфов и гоблинов и то, чем они отличаются друг от друга.

«И я пойду в Авалон,

К самой прекрасной из всех дев,

К Арганте, их королеве,

Прекраснейшей фее,

Она исцелит мои раны…»

Но никакой эльфийской деве никогда не залечить их, ни здесь, ни в Авалоне.

Луч солнца вползает в окно. Ощущаю себя бодрее, но я уже позвонил на кафедру и попросил мисс Норман повесить объявление, что меня сегодня не будет. Она, конечно, ни о чем не догадывается — слишком молода. Полагаю, в 1970 мисс Норман была еще ребенком — в возрасте Наоми или около того. Для нее Рождество — это ужасные огни на Хай-стрит, песни Слейда и Клиффа Ричарда, и дурацкие игровые шоу по телевизору.

До Рождества осталось всего несколько недель. Я вижу, как люди возвращаются домой с тяжелыми сумками или волочат за собой елки. Кажется, везде есть дети. Кто-то совершенно бесчувственный прислал мне открытку на днях. Друзья знают меня лучше и не общаются в рождественские праздники. На той открытке был изображен веселый Санта и несколько малиновок. И надпись: «Желаю вам радости на всю зиму».

Радости? Для меня ее не существует. Ни на Рождество, ни в любое время года.

Сегодня после полудня я решил пойти в церковь. Свечи, конечно, не удержат ее, но я смогу ощутить поддержку. Католиком я стал десять лет назад. Священник мой был совсем молодым, он ничего не знал ни о моей семье, ни о прошлом. Я рассказал ему только самое необходимое, оставив сокровенное там, где должно хранить его, глубоко в сердце. В лоно церкви меня приняли без лишних церемоний и суеты, как я и хотел.

Мессу Богоматери в костеле Английских Мучеников на Хиллс-роуд я посещаю регулярно. И сожалею, что мессы ведутся не на латыни, а на современном английском. Я гораздо больше привержен традициям, чем те, кто был воспитан в строгой католической вере. С новообращенными всегда так. Хорошо понимаю традиционную латынь, могу читать Аквинского в оригинале. Мне хочется наслаждаться именно старой формой богослужения, его эманациями, нюансами. Если я когда-нибудь буду присутствовать при экзорцизме, то настою, чтобы он проводился по всем правилам — на латыни.

Раньше, прежде чем лечь спать, Наоми обязательно молилась. Потом Лора или я укладывали ее в постель. На тумбочке у кровати стоял ночник в виде поезда. Он всегда двигался, беззвучно, бесконечно, никогда не достигая станции назначения. А молитва Наоми всегда звучала простым искажением всем известной фразы:

«А сейчас ложусь я спать,

Господу хочу сказать:

пусть за мною глаз да глаз,

береги меня сейчас».

Мы спрашивали ее, откуда она взяла это и почему использует такие странные слова.

— Я будто вижу глаза, и они за мной наблюдают, — говорила дочь, — когда ложусь в кровать. Он сказал, что глазки у него маленькие, но видят все-все. Мне не нравится, что он смотрит.

— Кто этот он, малышка? — спросил я. — Кто на тебя смотрит?

— Никто, — ответила Наоми.

Больше из нее ничего вытянуть не удалось.

Позавтракав, мы с Наоми махнули рукой Лоре и отправились к стоянке такси. На мне была тяжелая шерстяная шинель, на Наоми — желтое пальто и красный шарф. Такой она и осталась в моих воспоминаниях, будто всегда носила только эти вещи.

Мы планировали отправиться в Лондон на весь день и вернуться только с закрытием магазинов. Лора хотела, чтобы мы ушли, а она смогла наготовить еды на два дня — сегодня и завтра.

К нам на Рождественский ужин были приглашены друзья: коллега из моего отдела с женой, старый наставник Лоры из Ньюнхэма, и мой университетский стипендиат. Когда они придут, Наоми отправилась бы спать. Мы думали, что она устанет так, чтобы не просыпаться до утра.

В то утро Наоми сияла. Я редко видел ее такой счастливой и очарованной происходящим. Моя девочка никогда раньше не была в городе и потому смотрела на все новое, широко раскрыв глаза.

Мы поехали обычным поездом на 10:02, до Ливерпуль-стрит. Я потом часто думал, что было бы, если бы мы взяли билеты на Кинг-кросс и приехали в Лондон раньше или позже.

Но тогда мы, счастливые, ехали от одной станции к другой: Шелфорд и Уиттлсфорд, Одли Энд и Элсенхэм, Станстед и Броксбурн. На каждой остановке подсаживалось все больше пассажиров до Лондона. Предчувствие приключений Наоми казалось заразительным. Люди улыбались. Сидящая рядом женщина со скотч-терьером разрешила моей девочке погладить собаку.

Погода выдалась отличная: ясное голубое небо, побелевшие от снега поля. Свет отражался от любой поверхности, на которую падал. От крыш с красной черепицей, где мороз нарисовал звезды. От краев мелких замерзших прудов. От сосулек, выросших на карнизах станции Великого Честерфорда.

На вспаханном поле стоял снеговик, будто чучело, которое выставили не вовремя. Наоми захлопала и рассмеялась над его криво натянутой шляпой. Она дала ему имя. Я вспомнил его посреди очередной бессонной ночи, три дня спустя. Магуу. Когда я в следующий раз очутился там, снеговик уже растаял.

Мы подъехали к Ливерпуль-стрит на несколько минут раньше срока, в полдвенадцатого. На станции ожидало огромное количество такси, готовых развести желающих куда нужно в ту же минуту. Раньше дочь никогда не ездила в кэбе. Она села на краешек сидения и смотрела по сторонам, пока мы ловко миновали плотное движение на Риджент-стрит.