Девушка из письма (ЛП) - Гуннис Эмили - Страница 39

— Как тебя зовут? — мягко улыбнувшись, спросила она.

— Эльвира, — тихо ответила девочка.

— Приятно познакомиться, Эльвира. Я Айви, но тебе лучше звать меня Мэри. Это имя дала мне Матушка Карлин. Теперь каждый вечер мы будем возвращаться в эту комнату, снимать с вешалок сухие простыни, складывать и отправлять вниз по скату в гладильную комнату. — Айви указала на маленький люк в стене.

Малышка снова кивнула, и Айви повезла расшатанную тележку к узкой двери в коридор.

— Эльвира, сколько тебе лет? — спросила она.

Но прежде, чем девочка смогла ответить, щелкнул отпираемый замок, и дверь резко распахнулась. Казалось, с лица Эльвиры схлынули последние краски.

— И чем, во имя Господа, вы занимаетесь? — бросила Сестра Эндрюс, ее круглые щеки вспыхнули от злости. — Мне рассказать Матушке Карлин, как вы праздно болтали, пока другие трудились в поте лица?

— Нет, Сестра. Простите, Сестра, — пробормотала Айви, толкая тележку. Эльвира семенила за ней следом, как испуганная мышь. — Матушка Карлин попросила показать девочке гладильную комнату, — добавила она, — чтобы она знала, куда идти вечером.

Сестра Эндрюс тяжело вздохнула и окинула их взглядом, затем развернулась и направилась к темной лестнице в конце коридора. Включила тусклый свет и начала спускаться; каблуки ее ботинок глухо стучали по ступенькам.

Айви обернулась, знаками показывая Эльвире держаться ближе к перилам. Когда они спустились, Сестра Эндрюс сняла с пояса связку ключей и открыла тяжелую дубовую дверь. Айви бессознательно взяла Эльвиру за руку, чтобы провести между гладильными прессами. В комнате царила невыносимая духота. У каждого пресса размером с обеденный стол стояла девушка в коричневой робе. Все с покрасневшими лицами и огромными животами, двигаясь так ловко, как только позволяло их положение, толкая горячие гладильные прессы вверх и вниз над разложенными простынями. Сестра Эндрюс остановилась возле огромного стального ската и повернулась к девочке.

— Этот скат ведет сюда из сушильной комнаты. Каждый вечер, как только прозвонит колокол, ты будешь спускаться сюда, принимать и складывать в корзину сухие простыни. — Она указала на огромную корзину из ивовых прутьев с колесами, стоящую в дальней части комнаты. — Потом, готовясь к утру, будешь поровну делить простыни между девушками. Думаю, дитя, тебе не нужно объяснять, что случится, если работа не будет выполнена, как должно?

— Нет, Сестра, — прошептала Эльвира, голос ее был едва слышен в окружающем шуме.

— Тогда поставь тележку у двери, — посоветовала Айви.

— У какой? — спросила Эльвира, бросив взгляд на маленькую дверь в дальнем конце комнаты, а затем на другую, уже большего размера, в противоположной стороне.

— Говорить будешь, когда к тебе обратятся, — бросила Сестра Эндрюс, отвесив девочке оплеуху. — У этой черной двери. Твоей глупой голове не пристало даже думать о какой-либо другой двери. Мы же не ошиблись, отправив тебя спать к азиатам? Говори, дитя. — Она подошла ближе, и Эльвира съежилась.

— Нет, Сестра, — пролепетала она, так сильно сжав пальцы, что они совершенно побелели.

Айви взглянула на маленькую дверь. Ходили слухи, что та вела в туннели под домом. Девушка никогда не видела, чтобы кто-то ей пользовался, а Патрисия предупреждала любой ценой избегать даже упоминания о том, что же может за ней скрываться. Она говорила, что слышала разговоры о туннеле, ведущем к резервуару и кладбищу, насквозь пропахшем смертью.

Оставшуюся часть дня Эльвира работала усердно и спокойно, делая все точно так, как показала ей Айви. Девушка ожидала, что малышка начнет уставать и медлить, жаловаться на стертые ладони или боль в плечах. Но жалоб не было, и к концу первой недели она, казалось, привыкла к непосильной работе. Когда Сестры не смотрели, Айви ей помогала, не испытывая ни малейшего раздражения, просто надеясь сосредоточиться на чем-то еще помимо своих мыслей.

Девочка вела себя спокойно, на вопросы отвечала осторожно. Но в те драгоценные минуты, что они каждый вечер проводили вдвоем в сушильной комнате, Айви мягко, но настойчиво пыталась вытянуть из нее как можно больше. Постепенно девушка выяснила, что Эльвире шесть лет, скоро исполнится семь, и спит она в комнате на чердаке. Что первые шесть лет жизни девочка провела в приемной семье, но затем ее вернули в обитель Святой Маргарет, потому что она «сделала что-то плохое». Она не говорила, что именно, и Айви действовала осторожно, мысленно репетируя вопросы, что так отчаянно хотелось задать, прежде, чем произнести их вслух. Существовала некая невидимая черта, которую Эльвира явно боялась пересекать. Когда Айви спрашивала об окровавленных бинтах на руках девочки, или о том, есть ли на чердаке другие дети, и хватает ли ей еды, руки Эльвиры начинали дрожать, и она замолкала.

Сделав несколько попыток выяснить правду, и видя, как Эльвира пытается сдерживать слезы после подобных вопросов, Айви отступила, начав говорить о другом. О том, что позволяло выбраться из обители Святой Маргарет и вернуться в мир, по которому обе так отчаянно скучали. Они мечтали очутиться в огромном поле в летний полдень, растянуться на покрывале на мягкой траве и, греясь на солнце, поедать все то, что так любили. Хлеб с сыром, пышные пирожки со свининой, пшеничные лепешки с вареньем и хрустящие красные яблоки.

Но однажды утром Эльвира не появилась у дверей прачечной.

Айви провела в тревожном ожидании целый день. Она молилась, чтобы причиной отсутствия девочки была найденная для нее новая любящая семья. Но боялась, что действительность окажется намного более зловещей. Она умоляла Патрисию выяснить, не попала ли Эльвира в лазарет. Но девочки и там не оказалось.

Как и прежде, Эльвиры не было целый месяц. И Айви почти все время думала о ней. Словно, скорбя по Розе, она придумала себе малышку, которая теперь тоже исчезла из ее жизни.

Затем, так же внезапно, как пропала, Эльвира появилась снова.

Тихим шепотом в пустоте сушильной комнаты она поведала Айви, что сильно болела. Что так бывает всегда, когда приходят врачи, чтобы сделать им уколы.

— Нам приходится присматривать друг за другом, — добавила девочка.

— О чем ты говоришь? Кому это — нам? — спросила Айви, гладя волосы Эльвиры.

— Детям, что живут на чердаке.

Понедельник, 6 февраля 2017

Оказавшись в квартире Китти, Сэм сразу позвонила бабушке. Эмма все еще болела, но, кажется, шла на поправку.

— Бабуль, что не так? Ты какая-то грустная, — спросила девушка.

— Все хорошо, милая. Я просто устала, — тихо ответила бабушка.

— Пожалуй, я позвоню на работу и скажу, что заболела. Так что скоро буду дома, — пообещала Сэм.

— Не стоит, — запротестовала бабушка. — У тебя могут быть проблемы. Бен сказал, что приедет в обед.

— Бабуль, все хорошо. Ты вымоталась, и я за тебя беспокоюсь. Правда, мне придется чуть-чуть прокатиться на поезде, чтобы забрать машину. Но вернусь, как только смогу. Думаю, часам к одиннадцати. Эмма болеет, и я ей нужна.

— Хорошо. Я люблю тебя, милая. И не беспокойся о нас.

— Я тоже люблю тебя, бабуль. Скоро увидимся.

— Ты смогла прочитать последнее письмо Айви? — добавила бабушка, когда Сэм уже собиралась повесить трубку. Голос старушки ощутимо дрожал. Похоже, история Айви очень сильно на нее подействовала. Настолько, что, казалось, будто затрагивала ее лично.

Однако с прошлого вечера, когда бабушка отдала Сэм письмо, столько всего произошло, что у девушки не было возможности его прочитать.

Закончив звонок, Сэм потянулась к сумочке и вытянула стопку писем Айви, перевязанных красной бархатной ленточкой. Она открыла самое последнее и быстро его прочитала, сознавая, что вот-вот снова появится Китти. Письмо было таким же душераздирающим, как и остальные. В нем упоминалась женщина — некая миссис Хелена Кэннон, которая занималась вопросами усыновления детей из обители Святой Маргарет. Сердце Сэм замерло, когда она прочитала это имя. Кэннон. Мать Китти? Возможно ли это? Быстрый поиск в Гугле подсказал, что мать Китти на самом деле звали Хеленой, и она неожиданно и скоротечно скончалась в больнице во время процедуры диализа.