Моя прекрасная повариха (СИ) - Петровичева Лариса - Страница 18

– Он больше не придет, – уверенно сказала она, и ее голос дрогнул: – Мамочка, я так испугалась…

Я обняла Глорию – если бы в моих силах было забрать ее боль и горе, я сделала бы все, чтобы ей стало легче. Фьярви погладил ее по руке, и Глория закрыла глаза. Доктор был прав, сон лечит, но я прекрасно знала, как она проснется: сначала откроет глаза, и несколько секунд все будет хорошо, но потом на нее навалится воспоминание об огненном лице, которое она пыталась удержать, и шраме на щеке.

Фьярви дотронулся до моего запястья и кивнул в сторону двери. Я поднялась с кровати Глории, и мы тихонько вышли в коридор. Там я прислонилась к стене и поняла, что сейчас разревусь. Не помогло мне успокоительное… Кругом царила тишина, на сестринском посту горела единственная лампа, и мне казалось, что я зависла где-то там, где нет ни времени, ни пространства, только боль и горе.

– Сильно болит? – спросил Фьярви, и я не сразу поняла, о чем он. Ах, да, моя щека. Эленвер любил гладить меня указательным пальцем от виска до подбородка – когда мы лежали в обнимку, отдыхая после любви. В животе заворочался ледяной ком, и я испугалась, что сейчас меня вырвет от отвращения.

– Не очень.

– Я сейчас съезжу домой и вернусь, – сказал Фьярви. – Что привезти тебе и Глории? Одежду – да, что еще? Может, фрукты? Лекарства все будут, я доктора подмазал.

– Только одежду, – ответила я, и слеза все-таки покатилась по моей здоровой щеке. Фьярви смахнул ее и негромко произнес:

– Даже не думай. Ты прекрасна, а он сволочь. Все.

Что-то негромко зазвенело во мне, словно в душе натянулась струна. Порез начал ныть.

– Удивительно, – призналась я. – Ты так к нам добр, а мы знакомы всего три дня.

Фьярви усмехнулся.

– Ничего удивительного. Вы дали мне семью. Знала бы ты, насколько это для меня важно.

Да, я понимала. Гном-изгнанник, которого лишили дома и родных – и вот теперь у него было то, что делало его таким же, как все остальные.

– Мне повезло, – сказала я. – У меня есть хороший муж и друг.

Некоторое время мы с Фьярви смотрели друг на друга, ничего не говоря. В соседней палате скрипнула кровать, и кто-то вздохнул. С улицы донесся чей-то негромкий возглас: пьяница шел домой.

– Иди сюда, – по-прежнему тихо позвал Фьярви, я шагнула к нему, и он обнял меня и произнес: – Все хорошо, слышишь? Не плачь, ложись отдохнуть. Я скоро приеду, ну и… и ты не одна, Азора. Ты больше не одна, понимаешь?

Я кивнула. Меня наполнило таким отчаянием, тоской и радостью, что я испугалась, что сердце не выдержит. Фьярви отступил и, ободряюще улыбнувшись, сказал:

– Не слишком-то я хороший мастер кого-то утешать.

– Ты хороший муж и друг, – повторила я. – И это самое главное.

Фьярви

Азору и Глорию выписали утром. Мазь почти залечила их раны, доктор наложил повязки и велел прийти вечером для проверки. Я, конечно, настаивал на том, чтобы они отправились домой отдыхать, но Азора достаточно решительно заявила, что готова ехать на работу, и я не стал спорить.

Слухами земля полнится: к рассвету весь город знал о том, чем закончилась первая ночь супругов Эрикссон. Когда мы подъехали к «Вилке и единорогу», то во всех окнах были видны любопытные лица. Горничные высыпали на улицу и принялись старательно полировать перила. Дархан с мальчишками стоял у входа, как почетный караул. Заехав на рассвете в гостиницу, я предупредил всех: на шрамы не обращать внимания, не таращиться и глупых вопросов не задавать – и все-таки пацаны не вытерпели. Когда Азора и Глория спустились на землю из экипажа, Нар восторженно сообщил:

– Ты теперь точно, как прекрасная принцесса Гарухта! У нее тоже были шрамы, это значит, что она очень смелая!

– Она оторвала дракону рог в первом бою! – Очир даже подпрыгнул от волнения. – А было ей тогда шесть лет!

Дархан щедрой отцовской рукой привычно раздал подзатыльники, и пацаны заныли. Глория с достоинством посмотрела на них и сказала:

– Вы бы видели тот огненный шар! Вы бы со страху умерли!

– Еще лет десять, – негромко произнес я, поднимаясь рядом с Азорой по ступенькам, – и будем гонять юных орочьих рыцарей.

Азора улыбнулась и ничего не ответила. Мы вошли в гостиницу, Глория отправилась вместе с одной из горничных собирать оставшиеся вещи, а Азора пошла на кухню. Я заглянул в сверкающий чистотой коридор: домовые высыпали из кухни меховыми шариками и хлопали в ладоши, приветствуя прекрасную повариху.

Все возвращалось на круги своя. Вот и замечательно.

Я зашел за стойку портье – господин Шарль улыбнулся и отрапортовал:

– Ночь прошла спокойно, шеф.

– Ну хоть кому-то удалось поспать, – буркнул я. – Какие новости?

– Саллеви час назад прислал телеграмму. Приезжает в обед, просил забронировать лучший номер.

Я посмотрел в сторону девиц госпожи Бьянки: судя по тому, что они надели самые яркие наряды, им уже было известно о прибытии славного гостя, и шалавные войска пришли в полную боевую готовность. Саллеви был эльфом благородных кровей и таким знатным алкоголиком, что все орки города просто молча разводили руками. Купец, он владел сетью обувных магазинов, недавно купил собственный издательский дом, и дела его шли очень хорошо, но два раза в год он брал отпуск по «великой болезни души», приезжал в Келлеман и принимался пьянствовать.

– Обещал не буянить, – торопливо добавил господин Шарль. Я вздохнул.

– Вы же помните, как он платит. Какие дает чаевые. Пусть буянит.

У меня появились планы на этого господина, в частности, на его журнал. Если мы устроим кулинарный конкурс, то нам потребуется пресса.

Утро прошло спокойно. Расставшись с господином Шарлем, я ушел в свой кабинет, где занялся финансовой отчетностью, и она разбила мне сердце вдребезги. Очистка кухни и закупки влетели мне в копеечку. Но в девять утра один из домовых принес мне завтрак, и я…

На четверть часа я забыл обо всем.

Омлет с овощами – странный такой омлет. Пекка делала по-другому: на тарелке лежал квадратный бело-рыжий кусок, слегка присыпанный зеленью. Извольте кушать и не обляпаться. Азора готовила иначе: ее омлет был золотым кругом, сложенным и начиненным помидорами без шкурки, ломтиками перца, и ароматным луком. Я и сам не заметил, как расправился с ним – мне казалось, что я ем облако. Компанию омлету составлял сэндвич с лососем: кусок подсушенного хлеба со злаками был намазан пастой из авокадо, на которой возлежали изящные ломтики слабосоленой рыбы, прикрытые дольками огурца и изящным полукружием лимона. Я откусил и мурлыкнул неожиданно для себя, настолько это было вкусно.

Восторг. Счастье. И женщина, которая так готовит, моя законная жена.

Если на свете и бывает везение, то оно выглядит именно так.

Ровно в полдень возле гостиницы остановился экипаж, и прямо в руки Дархана из него вывалился Саллеви. Сивушный дух был таким, что я невольно захотел закусить: видно, болезнь души охватила несчастного эльфа уже в поезде. Он расцеловал Дархана в обе щеки и без малейшего акцента провозгласил на орочьем:

– Дархан-джя, хаарунг салтаар!

«Дорогой Дархан, давай выпьем!» – не надо было быть знатоком иностранных языков, чтобы перевести. Дархан подхватил славного гостя, и вдвоем они пошли в гостиницу. Вскоре Саллеви уже прилег на стойку регистратора и сообщил:

– Шарль, милый ты мой друг… Почему же такие сволочи-то кругом?

– Почему сволочи? – спросил я. Мне надо было переговорить с эльфом, пока он еще мог стоять и не ловил крокодильчиков на себе и соседях.

– О, Фьярви! Здравствуй, душа моя! – после приветствия последовали лобызания во сахарны уста, и я даже покачнулся. – Сволочи! Налог на крупные сети был пятнадцать процентов, а стал девятнадцать!

– Сволочи, – согласился я. – Ты еще не пропил свой журнал?

Саллеви с тоской посмотрел в сторону бара, и я вспомнил, как зимой он напился на Келлеманских прудах и едва не замерз в сугробе. Мы с Дарханом везли его в гостиницу на детских санках: ничего другого под рукой не нашлось, а все экипажи дружно отказались везти веселого гостя, опасаясь порчи имущества. Саллеви подгонял нас тычками лыжной палки пониже спины – Боги весть, где он ее нашел – и кричал: везите меня, олешки, в вашу оленью страну! Иногда олешки останавливались, хором ругая и судьбу, и всех эльфов на свете, а Саллеви пытался слезть с санок и накормить нас снегом.