Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ) - Забудский Владимир - Страница 1

§ 1

На «Высоте 4012» тем днем было людно и шумно, как в кофейне в центре Сиднея. Я весьма смутно помнил, как выглядит хоть одна кофейня. Не помнил и вкуса кофе, если не считать кофеиносодержащий «бессонный напиток» в серых жестяных банках по полпинты, входящий в армейские продуктовые наборы. Но люди, которых я видел рядом, пробуждали во мне воспоминания о давно забытых вещах.

Они совсем не были похожи на нас. И дело не только в гражданской одежде — модных дутых куртках, как у горнолыжников-любителей, разноцветных брендовых ботинках и ярко-оранжевых жилетах со светоотражателями и надписями «Пресса». У них были совсем другие лица, другие голоса, другие взгляды, другие повадки. Они даже пахли иначе — свежее и приятнее. Они были возбуждены, энергичны, смотрели вокруг живыми, подвижными глазами. Они фонтанировали эмоциями, разглагольствовали, спорили, ругались, смеялись, обнимались. Эти люди были здесь из-за войны. Они постоянно смотрели на войну, постоянно говорили о ней, грезили ею, черпали в ней свое вдохновение, оправдывали ею смысл всего, что делали. Но они не видели войны. На самом деле никто из них понятия не имел о том, какая она.

— Что они все здесь делают? — склонившись ко мне, с интересом прошептал Орфен, невольно провожая удивленным и восхищенным взглядом деловито проскользнувшую мимо блондинку в белоснежной курточке с меховым воротничком, за которой тянулся соблазнительный шлейф цветочных парфюмов.

«Она подошла бы ему», — подумал я неожиданно, задумчиво глядя на лицо собеседника. Она была лет на пять-шесть старше, Орфену ведь всего двадцать. Но все равно они смотрелись бы как пара. Где-то там, в другой жизни, легионер Орфен, которого на самом деле, как я знал из его личного дела, звали Питером Коллинзом, был бы писаным красавцем, словно с плаката, хоть в рекламе снимайся, под стать ей — шесть футов росту, блондин, белоснежные зубы, приятные открытые черты лица, скромный и грамотный парень из хорошей, пусть и небогатой семьи.

Может быть, когда-то он и сможет стать таким. Смыть с себя окопную грязь, очиститься. Он будет причесан, красиво одет, будет пахнуть туалетной водой. У него в волосах почти нет седины, и она не очень заметна, так что даже не придется подкрашивать их. Впалость щек и болезненная острота черт лица сгладятся, если он начнет нормально питаться. Круги под глазами исчезнут, если он будет нормально спать по ночам и избавится от стрессов…

«Ты не веришь в это», — произнёс мрачный голос из глубин моей души. — «Ты не веришь, что он когда-то будет нормально спать по ночам. Как и ты сам».

Взгляд Орфена, направленный на сногсшибательно красивую корреспондентку, вовсе не выражал того, что должен выражать взгляд двадцатилетнего парня. Он принимал производные «Валькирии» не настолько долго и не настолько много, чтобы в его памяти стерлись любые отголоски человеческих инстинктов. Но оставшиеся их следы были уже едва заметны. Если бы блондинка сейчас подошла к нему и предложила уединиться, он бы не знал, что делать. И я не смог бы посоветовать ему ничего лучшего, нежели просто отказаться и поскорее уйти. Ни на что другое его организм все равно был физически не способен.

«Может быть, когда-нибудь найдут способ это исправить», — подумал я сумрачно, вспоминая тот, единственный свой случай, в 90-ом, в Европе и пытаясь убедить себя, что я себе не лгу. — «Может быть, у нас еще все будет хорошо».

— Р-2, а-ну давай живо целься на вход! — необыкновенно важным тоном скомандовала блондинка, обращаясь к миниатюрному дрону-телеоператору размером с футбольный мяч, который с тихим жужжанием плыл за ней следом. — Мне нужны самые лучшие кадры, слышишь?!

— Я для этого сделан, дорогуша, — механическим, но пафосным и гламурным голосом ответил подстроенный под владелицу виртуальный интеллект из недр жестянки.

— Как я смотрюсь? Не вымазалась хоть?! — поинтересовалась журналистка, откинув светлые локоны за плечи и придирчиво осмотрев рукава белоснежной куртки. — А-ну включи зеркало!

— Немного подводочку освежить не помешало бы, лапочка.

— Времени нет! Он вот-вот явится! — откинула его совет блондинка.

Она была здесь такой не единственной. Я насчитал в аскетичном прямоугольном помещении, заполненном привинченными к полу алюминиевыми столами и лавками, не менее дюжины людей, которым было здесь совсем не место. Между собой мы называли их «туристами». Это были военкоры различных информационных агентств, а также кинематографисты, фотографы, писатели, блоггеры, художники и неизвестно какие еще представители мирового бомонда, которые творили героическую летопись военных лет — этот жанр был сейчас как никогда в тренде.

— Зачем их всех пригнали сюда, сэр? — продолжал недоумевать Орфен, наблюдая за царившей тут суетой. — Они могли бы писать свои репортажи, или что они там делают, в другом месте, подальше отсюда.

Наивному парню казалось, что люди не могут оказаться здесь иначе как по приказу или по нужде. Он еще плохо знал человеческую природу.

— «Пригнали», говоришь? — иронично хмыкнул я, сделав глоток чая из пластикового стакана.

«Высота 4012» была одной из трех ближайших к фронту точек, где разрешается находиться гражданским. Со здешней смотровой площадки, в ясный день, при наличии хорошего объектива, открывался обзор на один из заснеженных отрогов горного хребта, который регулярно подвергался бомбардировкам. Козырное место. Далеко не каждый зевака способен был достать сюда пропуск. Поговаривали, что кое-кто выкладывал за это по тысяче фунтов.

Из полусотни людей, греющихся в баре, не наберется и трети, которые находились тут по долгу службы. А тех, кто занимался тут чем-то полезным, было и того меньше. Их легко было узнать по грязно-белой униформе и лицам, не выражавшим ни капли восторга по поводу того, что происходит вокруг.

Вон группа десантников из 101-ой воздушно-десантной дивизии сгрудились вокруг столика в темном углу, поближе к музыкальному автомату, исторгающему из себя хриплые звуки пения какой-то неуместной здесь поп-дивы. Десантники озлобленно резались в электронные карты и хлестали что-то очень крепкое из алюминиевых стопок. «Туристы» к ним не совались — чувствовали окружающий их ореол напряжения и агрессии. После потерь, которые 101-ая дивизия понесла во время бессмысленной «пробной» высадки пять дней назад, эти парни были очень злыми.

Пара суровых мужиков с нашивками 70-ой горнопехотной дивизии, из роты, охраняющей «Высоту 4012», вяло потягивали пышущий паром грог у барной стойки и молчали, радуясь теплу после долгого караула при -20 градусов по Цельсию. Они были здесь завсегдатаями. Поговаривали, что эти ребята уже скопили себе на безбедную старость, проводя для «туристов» экскурсии в места с еще лучшим обзором, где находиться запрещалось.

Трое дюжих бойцов Сил специальных операций, не снимая с лиц масок, в чем чувствовался некий неуместный пафос, демонстративно попивали лишь содовую. Они умостились за длинным столиком в самом центре помещения, в окружении журналистов, жмурясь от щелчков фотокамер. Всем своим видом показывали, что они — элита. Держались немногословно, на вопросы отвечали односложно. Ждали, небось, своего легендарного командира, ради которого блондинка и ее коллеги и настраивали свои камеры.

А вон как раз зашел пропустить стакан водки Джаггер, старый сутулый следопыт из 334-го отдельного Гималайского лыжного батальона по прозвищу Росомаха, грозным рыком отогнав от себя подскочивших было журналистов. Росомаха и общаться-то с людьми не умел, не то что давать интервью. Но в округе не нашлось бы ни одного вояки, кто не поставил бы следопыту бутылку по первому же знаку. Все помнили, как он, рискуя жизнью, натаскал с горных склонов уже несколько сот раненых и погибших, оставшихся там после неудавшихся высадок.

Лишь немногим приветливее Росомахи выглядела мастер-пилот Молина. Она эмоционально стучала своим летным шлемом о стойку, яростно выговаривая что-то авиатехнику, меланхоличному мужику азиатской внешности лет сорока с безразличным пропитым лицом. Среди потока брани я различил «Черт бы тебя побрал! Опять!» и «Сколько можно говорить об этом, Пин?! Ты вообще меня не слушаешь?!» Скуластое, некрасивое, но волевое лицо эффектной темноволосой латиноамериканки, чаще всего выражавшее решительность и праведный гнев, было уже хорошо знакомо публике по прошлым репортажам. Молину называли «летающей бестией». Ее истребитель уже дважды сбивали над Нандадеви. Во второй раз ей оторвало ногу по колено. Но она, едва покинув госпиталь, продолжила летать с протезом и дралась в небе не хуже любого другого пилота. Десантники, которых она прикрывала с воздуха, ласково говорили, что яйца у Молины покрупнее, чем у любого мужика из их дивизии.