Новый мир. Книга 4: Правда (СИ) - Забудский Владимир - Страница 26

— А по мне, так бокс — это просто не для всех! — фыркнула Рина, которую, кажется, комментарий Лауры все же немного задел. — Нужна смелость для того, чтобы выйти на ринг, где из тебя будут выколачивать дерьмо, если ты сама его не выколотишь! Гораздо проще включить слабую и ранимую бабенку, готовую упасть в обморок при виде капельки крови! Вот только в реальной жизни случаются ситуации, когда бесполезно падать в обморок — никакой принц не прискачет и не спасет! Вот тогда и проявляется разница между людьми, которые умеют и могут надрать задницу, и теми, кто не умеет и не может!

Едва заметным взглядом я попросил Рину умерить агрессию, звучащую в ее словах. Но, на удивление, Лаура парировала этот выпад спокойно:

— С этим не поспоришь, — согласно кивнула она. — Я давно и честно признала перед собой, что надирание задниц — не моя парафия. Так что предпочитаю выступать на аренах словесных баталий. И случается, что умения в этой области выручает даже больше, чем крепкие кулаки.

— Так-так! — постучал по столу Миро. — Довольно уже болтовни! Моя любимая жена хочет сказать первый тост!

После короткой и сбивчивой, но теплой речи Шаи, окончившейся поцелуем с мужем, я чокнулся со всеми стаканом с лимонадом. Заметил, что Лаура слегка пригубила настойку, но много пить не стала. Следом за тостом за столом началась активная общая болтовня, которая быстро переросла во второй тост, произнести который выпала честь мне. Я поднялся из-за стола, внезапно ощутив, как неопределенность будущего простилается впереди густым туманом. Я посмотрел в глаза Миро, выпившего и счастливого в этот момент, и подумал о том, выпадет ли у меня еще хотя бы раз возможность поздравить его с днем рождения. И я сам не заметил, как вместо очень короткого тоста на несколько фраз из моих уст полилось что-то долгое и сентиментальное:

— Не все здесь знают историю наших взаимоотношений. Многие, наверное, недоумевают, почему братья так друг на друга не похожи, да стесняются спросить, не двоюродные ли мы, не сводные ли, и какие мы вообще на хрен братья. Так что позволю себе краткую предысторию. Я знаком с Миро 34 года из 44 лет его жизни. Мой отец, Владимир Войцеховский, был бы знаком 37 — если бы был жив. Папа называл Мирослава «крестным сыном». Не потому, что он крестил Миро. А потому, что их жизни удивительным образом переплелись, и мой отец взял ответственность за жизнь мальчика, которого он случайно встретил на руинах разрушенного мира, переживающего Темные времена, и полюбил. По той же причине я с самого детства привык называть Миро «братом». Меня воспитали так, что для меня не было важно, есть ли между нами кровные узы. Было важно лишь наше отношение друг к другу, преданность друг другу, честность друг перед другом, иногда терпимость, умение прощать — все то, что формирует братство в духовном, а не в биологическом понимании этого слова. И наше братство, которое, по чьему-то мнению, может, и не заслуживает так называться, преодолело столько лет, и столько испытаний, сколько преодолевают далеко не каждые кровные узы. Я был горд, имея такого старшего брата — сильного, мужественного, решительного, уверенного в себе. В 76-ом Миро вывез меня, сопляка, из селения, объятого войной. А сам остался там и храбро сражался, пока не потерял ноги. Та война давно канула в Лету. Многие из вас и не вспомнят сейчас, кем и зачем она велась. Но это не имеет значения. Мы верили тогда в то, что защищаем свою землю, своих родных. И у Миро хватило смелости, чтобы защищать их до конца. Поэтому он всегда был для меня героем. Я всегда верил в него. Верил в то, что он преодолеет трудные для него времена. И он сделал это. Он никогда не оставлял меня. Всегда приходил ко мне на помощь, когда я в этом нуждался. Так что у меня есть брат, ребята. Настоящий брат. Не сводный, не двоюродный. И в этот день, братишка, я желаю тебе того же, что и каждый, пусть я и произношу это вслух реже, чем стоило бы — чтобы ты прожил очень долгую и очень счастливую жизнь. Кроме тебя некому присмотреть за твоим непутевым братцем.

Мы с ним крепко обнялись под звон бокалов и одобрительный гул голосов. Я заметил, как сестра Шаи, расчувствовавшись, вытирает глаза платком.

— Ты что, обладел, братец? — хлопнув меня по спине, спросил Миро, у которого и самого глаза были на мокром месте. — Хочешь, чтобы я разрыдался тут перед всеми?!

— Сам напросился. День рождения — чертовски слезливый праздник. Особенно когда становишься старым и сентиментальным, — пошутил я.

— «Старым», говоришь? А по седине так и не скажешь, что это ты тут «молодой»! — засмеялся Миро.

Я уже не в первый раз подумал, что мне стоит наконец поговорить с ним откровенно, посвятить его в некоторые из моих планов. Но решил, что не стану нарушать атмосферу разговорами о мрачном будущем. Очень не хотелось отбирать у Миро право на нормальный праздник, которого он не позволял себе много лет. «Успею еще. Завтра, перед собранием», — решил я.

— Отличные слова, — сказала Лаура, когда я, наобнимавшись с Миро, вернулся на место. — Я была из тех, кто стеснялся спросить, не двоюродные ли вы братья. Спасибо, что теперь нет необходимости спрашивать.

Я усмехнулся, но внутренне остался собранным. «Если есть еще что-то, о чем ты стесняешься спросить — можешь не ждать, пока это прозвучит в очередном тосте», — подумал я, но не произнес вслух. К нам было приковано за столом слишком много внимания, чтобы мы могли говорить здесь откровенно. За столом тем временем продолжалась оживлёная болтовня. Интервал между тостами сокращался. По мере возрастания количества выпитого разговор всё больше склонялись то в традиционную для всех застолий сторону взаимных признаний в уважении и дружбе, то в столь же традиционную, но более опасную сторону острых социальных и политических тем, обсуждения которых мне этим вечером очень хотелось избежать.

— … обязательно должны прийти! — донеслось до моих ушей, как на том конце стола Чако, вопреки нашим договоренностям оставить эту тему вне этих стен, уже открыто агитировал бывших членов клуба присоединиться к НСОК. — Мы, ветераны ЧВК, очень долго шли к этому. Мы два года добивались в суде права быть услышанными. И вот теперь это право у нас есть!

— Что такого особенного в этом собрании? — фыркнула Рина. — Сейчас уже все, кому не лень, торчат на площадях с плакатами. Ну будет еще пара сотен, с другими плакатами. И что?!

— У них есть вполне конкретные, справедливые, понятные требования, Рина, — вступился за НСОК Илай. — Я не знаю всех тех, кто размахивает сейчас самыми разными флагами, не знаю их истинных намерений. Но в этой организации есть здоровый дух. Ее создали порядочные люди, имеющие твердые принципы. Многих из этих людей ты знаешь лично.

— Илай, без обид, но тебя я знаю достаточно, чтобы понимать — ты простодушен и безобиден, как плюшевый медведь, и видишь вокруг одних розовых единорогов! Обвести тебя вокруг пальца — раз плюнуть. Чако я тоже знаю не первый день. И понимаю, что он два года носится со своим «носком», как с писаной торбой. Так что для него это стало идеей-фикс, и он никогда честно не признается даже перед собой, что эта затея на самом деле яйца выеденного не стоит! Так что то, что вы двое мне здесь говорите, я делю на десять. Не вы ведь будете там у руля, ребята! Вы хоть сами понимаете, кто там на самом деле верховодит? Этот ваш педо-танкист, или за ним есть еще кто-то? Какие мотивы у этих людей, зачем они все это устроили? Вы уверены, что хорошо это понимаете?!

— Конечно, нет, — устало и скептически протянул менторским тоном Тим Бартон.

От его вступления в эту дискуссию я не ждал ничего хорошего. Тим был пожизненным скептиком и мизантропом, никогда не поддерживающим ни одну политическую силу или движение. Как и многие интеллектуалы, он придерживался убеждения, что вся публичная политическая жизнь является дешевой мишурой, рассчитанной на глупых обывателей, а реальные причинно-следственные связи происходящих в мире событий на порядок сложнее и остаются сокрытыми от масс.