Новый мир. Книга 4: Правда (СИ) - Забудский Владимир - Страница 30

— Димитрис! Для меня очень ценно то отношение, которое проявляете ко мне ты, твой брат, его жена, ваши друзья. Когда я вижу в ваших глазах благодарность, симпатию, уважение, то я чувствую себя… даже не знаю… кем-то. Кем-то нормальным. Это действительно важно для меня, черт возьми! И я просто не могла сказать тебе, вся из себя борец за правду и справедливость, что после процесса, в котором твой брат еле-еле отвоевал у подонков право зарабатывать себе на кусок хлеба и лечить больную дочь, я отправлюсь прямиком на бал: красоваться перед камерами в дорогих шмотках и есть черную икру с трюфелями, на которые воротила, сколотивший состояние на массовом убийстве людей, выбросил из своего необъятного кошелька пару миллионов фунтов — с такой же легкостью, с какой люди покупают пачку сигарет! Я не могла это сказать тебе, лишившемуся из-за проклятых войн, на которых эти люди сделали себе состояние, всего, что ты имел, погрязшему в долгах из-за добрых дел, которые ты делал!

— Лаура, — вздохнул я. — Ты вовсе и не обязана была ничего мне объяснять…

— Дело не в том, что я обязана! — запальчиво ответила она. — Я надувала щеки и набрасывалась на тебя без особых причин каждый раз, когда мне казалось, что ты намекаешь на мое высокомерие, снобизм, аристократизм. Я сделала это даже прямо перед тем, как мы последний раз расстались. Ушла с таким гордым видом, будто отправилась пятничным вечером писать бесплатные иски для своих нищих клиентов. И после этого, когда я увидела тебя там, в толпе, за воротами этого пира во время чумы, когда я увидела твой взгляд, я почувствовала себя, кажется, самым жалким человеком на свете. Ощутила, как тот образ, который я пытался создать и так яростно защищала, раскалывается на кусочки…

Наблюдая за выражением лица Лауры, я уже не в первый раз подметил в ней удивительную черту — она болезненно стыдилась своего достатка, высокого социального статуса и происхождения, чувствовала свою вину перед всем остальным миром за то, что ей достались от рождения блага, которых другие лишены; постоянно докапывалась до себя в поисках малейших признаков надменности и снобизма. Это явно уже вышло за разумные рамки и превратилось для нее сознании в идею-фикс.

Должно быть, это была своего рода протестная реакция, которая развилась у нее в ответ на предубеждения и стереотипы, которые преследовали ее всю жизнь. Что бы она ни делала, где бы не жила и не работала, в глазах общественности на ней висел ярлык — она была представительницей «золотой молодежи», мажоркой, к которой обыватели испытывали инстинктивное отторжение и зависть, готовы были охотно осудить любой ее поступок.

Вот и сейчас она, похоже, вбила себе в голову, что все дело в этом.

— Лаура, я должен объяснить тебе кое-что… — вздохнул я.

Но она была слишком увлечена продолжением своей речи.

— И знаешь, я после этого раз сто собиралась набрать тебя или написать тебе. Честное слово. Но я не смогла. У меня просто не нашлось нужных слов, чтобы объяснить тебе все это, чтобы как-то сгладить унизительный инцидент с тем телохранителем, который к тебе прицепился…

Этот поворот в разговоре слегка обескуражил меня. Я хотел было упомянуть о своем отправленном сообщении, в котором я сам назвал себя дураком, так что ей вовсе не нужно было делать первый шаг к примирению. Но не стал. Удаление сообщения могло быть импульсивным шагом, о котором она теперь не хочет вспоминать.

— Лаура, во-первых, он прицепился ко мне совершенно по делу, — наконец сумел я перехватить слово и прервать ее поток самоуничижения. — Я правда, как дурак, ехал за тобой. Какая-то блажь нашла на меня в тот момент.

— Пусть даже и так. Ты хотел увидеть, что я за человек на самом деле. И увидел.

— Лаура, довольно! Тебе совершенно не за что передо мной оправдываться! — воскликнул я, совсем огорошенный таким поворотом разговора. — Послушай… я… э-э-э…

Еще секунду назад слова лежали в моей голове складно. Но язык вовсе не желал произносить их.

— Почему ты сегодня здесь одна? Ты не поссорилась со своим… женихом… из-за той моей глупой выходки? — все-таки начал я издалека.

Лаура вздохнула и мигом помрачнела. На ее лице появилось усталое и слегка недовольное выражение лица, как бывает у людей, когда затрагивается не самая любимая их тема. В какой-то момент я пожалел, что вообще заговорил о нем. Но затем понял, что в предстоящем разговоре проигнорировать существование Гранта все равно не получится.

— Я предпочитаю называть его «парнем», — наконец проговорила она неохотно. — Папарацци решили, что мы с ним помолвлены. Но никаких клятв мы друг другу не давали. Если, конечно, не считать кольца стоимостью в десять тысяч фунтов, не принять которое мне не хватило духу. Все женщины клюют на эти блестяшки. Даже те, что корчат из себя недотрог. Но это не значит, что я уже решила, что хочу провести с ним всю жизнь!

Лаура сердито поджала губы, как будто вспомнила какие-то непростые обстоятельства, касающиеся ее взаимоотношений с женихом, и наконец взорвалась:

— Господи, ты правда хочешь говорить сейчас об Эдварде?! Он здесь совсем не причем.

«Она, похоже, еще ничего таки не поняла», — понял я в этот момент.

— Я прекрасно понимаю, какое впечатление он на тебя произвел. Он старается и умеет быть обаятельным, когда надо. И он, хоть ты можешь не поверить в это, не плохой человек! Он правда пытается сделать это общество лучше. По-своему. Но у него не получается правдоподобно сделать вид, будто он не мнит себя гением и аристократом, а всех остальных — серой массой!

— Он имеет на это право, — рассудительно заметил я. — Он достиг многого. Способен обеспечить себя и своих близких…

— Мы договорились быть друг с другом искренними! И я это обещание соблюдаю. А ты на это согласился, как ты это любишь говорить, «из вежливости»?! — возмутилась Лаура, посмотрев на меня испепеляюще.

Я глубоко вздохнул и наконец сдался.

— Ну хорошо. Конечно же, мне не нравится Эдвард. Конечно же, мне не нравится, что он смотрит на меня как на говно, и его телохранитель смотрит на меня как на говно. Конечно же, черт возьми, мне не нравится, что ловкие дельцы купаются в золоте, пока парни, угробившие свои жизни ради развязанной ими войны, пытаются хоть как-то свести концы с концами! — воскликнул я, чувствуя, как мне становится легче, когда я выплескиваю все это наружу. — Но дело вовсе не в этом, Лаура!

Мы наконец дошли до автобусной остановки. Машины все еще проносились по магистрали, и среди них время от времени мелькали шашки такси. Мы остановились на выходе из переулка, не доходя до обочины совсем немного, чтобы шум дороги совсем не заглушил разговор.

Вопросительный, взволнованный взгляд Лауры был устремлен прямо на меня. Лишь в этот момент, кажется, она наконец ясно осознала абсолютно все. И это озарение поразило ее.

— Димитрис, — вдруг произнесла она жалобно, предваряя продолжение моей речи. — Пожалуйста, не говори ничего такого, о чем мы оба с тобой потом пожалеем. Умоляю! Давай просто…

— Нет, Лаура, — с дрожью в голосе, но все же твердо ответил я, и мой голос крепнул с каждым словом. — Я пообещал тебе быть искренним. И исполню наконец свое обещание. Потому что я лгал тебе все это время. Лгал тебе при каждой нашей встрече. При каждом разговоре. Лгал, что мне очень нужна твоя адвокатская помощь. Постоянно говорил с тобой о работе с таким видом, будто это и впрямь было то, что меня волнует. А на самом деле, еще до того, как мы с тобой познакомились, с того самого дня, как я услышал о тебе от Питера и целую ночь читал о тебе в Сети, со мной происходит что-то странное, необъяснимое.

Лаура больше ничего не говорила, не пыталась остановить меня — лишь смотрела на меня взволнованным растерянным, совсем непохожим на нее взглядом.

— Я знаю, это звучит дико. Но с каждым следующим днем, чем больше я узнаю тебя, я понимаю, что я люблю тебя. Хочу быть рядом с тобой. Невыносимо хочу. Понимаю, что это глупо, странно, безумно, иррационально. Понимаю, что это совершенно невозможно. Что между нами пропасть. Что тебе такое никогда бы и в голову не пришло. Понимаю, что так не бывает. И я сам никогда не верил в то, что так бывает.