Новый мир. Книга 5. Возмездие (СИ) - Забудский Владимир - Страница 34

— Во что же ты веришь? — не поворачиваясь, спросил он.

— Я верю, что мы копошимся на изгаженной нами планете, как тараканы в банке. Жрем друг друга, а в перерывах бьем в бубен и слушаем шаманов, которые придумывают нам идолов и божков. А за пределами этого крошечного болотца — безграничная Вселенная, о которой мы понятия не имеем.

— Та сам не знаешь, во что веришь. В своей безграничной самонадеянности ты отвергаешь Святое Писание, Слово Божье, и полагаешь, что твой жалкий разум может сказать тебе что-то о законах мироздания. Но ты не знаешь ничего!

— Никто из нас ни черта не знает, Вахид. Каждый сам выбирает, что звучит более правдоподобно. Ты нашел в своей вере убежище от своей нечистой совести? Поздравляю. А я не доверяю книгам, написанным во времена, когда люди верили, что Земля плоская, людьми, верящими или лгущими, будто эти строки нашептывают им голоса в голове. Можешь не тратить времени, пудря мне мозги этой пургой. Не вышло у пастора Ричардса, не выйдет и у его садиста-ученика.

Комендант по-прежнему стоял ко мне спиной. И я закончил:

— Но я верю интуиции. А она подсказывает, что существует некая природная справедливость. Равновесие жизни. И я верю, что своими делами каждый из нас, разумных песчинок во Вселенной, способен чуточку приблизить или отдалить это равновесие. Что у каждого, кого природа наделила разумом, есть выбор.

Вахид оставался непроницаемым. Покачав головой, я предложил:

— Может, давай к делу?! Сколько бы ты не втирал об отрешенности от мирских дел — твоим старым дружкам не составило труда запустить свои щупальца в твое маленькое подземное царство! Я прекрасно понимаю, что это Гриз помог тем мордоворотам раздобыть заточку и напасть на меня! Ты либо сам стоишь за этим, либо знаешь об этом! Так зачем столько сложностей?! Возьми, придуши меня прямо здесь! И получишь пряник в подарок от своего дружка Гаррисона!

Вахид продолжал молчать.

— Его совесть, кстати, оказался покрепче, чем твоя! Он ни о чем особо не парился! Он после залива Мапуту уже совершил столько, что мог бы померяться достижениями со всей здешней братвой вместе взятой! Разве что его наставник Чхон идет далеко впереди! Если нас ты называешь «грешниками» или «исчадиями Ада», то Чхон — это сам Люцифер, а Гаррисон — Вельзевул! Их ты что-то не пытаешься затащить в свои шахты! Даже готов помочь им избавиться от человека, который бросил им вызов! Так может хватить играть святого?!

— Я не святой, — поправил Экзорцист спокойным голосом, наконец поворачиваясь ко мне. — Раскаяние не дает святости. Оно может дать лишь прощение.

— Да мне насрать на твое лицемерное раскаяние! Давай, делай, что сказали твои настоящие хозяева! Или Гриза позови, чтобы не пятнать лишний раз свои раскаявшиеся ручонки!

Долгое время комендант стоял в молчании, внимательно глядя мне в глаза.

— Пришло извещение о том, что твой приговор обжалован. Особый Апелляционный Трибунал окончательно решит, совершал ли ты преступления, за которые был осужден. Или признает тебя невиновным.

При этих словах я удивленно поднял глаза. Анна Миллер сдержала свое слово.

— До тех пор ты будешь изолирован в карцере. В секции «С». На голодном пайке. В самых строгих условиях, располагающим к смирению и покаянию. Не я и не кто-то другой из людей — сам Господь решит твою судьбу. Если в твоих словах есть истина — я верю, что Он услышит их, даже если исходят они из уст столь заблудшей души, как твоя.

— Если ты правда считаешь, что воплощением Создателя Вселенной могут служить кучка продажных, запуганных эсбэшниками судей, или кто-то из твоих подчиненных, который тихо задушит меня в этом карцере и запишет в докладе, что нашел меня уже мертвым — то не сомневайся, что так и будет. И ты сможешь спать спокойно — «высшее правосудие свершилось!»

Вахид не подал виду, что что-то из моих слов его задело. Похоже, молитва, которой он предался после его первой вспышки, напитала его большим запасом прочности против новых проявлений богохульства.

Перед тем как выйти из комнаты, он одарил меня пристальным взглядом и молвил:

— Когда-нибудь ты откроешь глаза — и поймёшь, что ты не властен над своей жизнью, а полагать иначе может лишь наивный глупец. Тогда ты поймёшь, что смирение и покорность высшим законам мироздания, которые ты не способен постичь, а можешь лишь принять на веру — это не слабость и не глупость, а истинная мудрость. Ты с удивлением оглянешься на свою жизнь и увидишь — все, что ты мнил своими сложными волевыми решениями, своими великими победами и горькими поражениями, на самом деле не свершилось бы, не будь на то Его воли. Увидишь ясно, как день, что триллионы мелких событий, что складываются воедино, приведя тебя туда, где ты есть — есть порождением не хаоса, а Вселенского порядка, который существует независимо от того, желаем ли мы, букашки, его признавать. Когда это свершится — ты вспомнишь мои слова. И, может быть, тогда ты перестанешь блуждать в потемках.

§ 13

Я так и не узнал, где располагалась секция «C», сколько заключенных здесь содержалось.

Я был заточен в кромешной тьме. Наощупь знал, что у моего узилища есть шершавые каменные стены, и нет двери — лишь люк на потолке, до которого было ни дотянуться, ни допрыгнуть. Здесь не было ничего, кроме дыры в полу для испражнений, которую можно было найти по запаху. А спасть приходилось просто на холодном сыром камне.

Люк открывался два раза в сутки, а может быть, чаще или реже — во тьме и одиночестве чувство времени пропадает. В лицо ударял мощный прожектор, который обжигал привыкшие ко тьме глаза, словно лезвие. За ним на меня летела обжигающе-острая струя ледяной воды, болезненная, как удар кнута, под которой оставалось лишь сидеть, съежившись в дальнем углу, пока истязание не прекращалось. Когда люк закрывался — на полу я находил наощупь брошенную сверху краюху черствого черного хлеба. Вода убывала в дыру в полу медленно, и я мог успеть слизать достаточно, чтобы не испытывать сильной жажды. Не меньше двадцати раз в сутки, а может быть чаще или реже, в ушах звучали слова молитвы. Её нужно было повторять вслух — иначе меня разил «Бич Божий».

Я полагал, что способен выдержать многое. И жизнь это много раз подтверждала. Но после драки, в которой я едва выжил, силы моего невероятно выносливого организма наконец иссякли. Не получив ни первой медицинской помощи, ни хотя бы отдыха в тепле и чистоте, я сделался слаб и уязвим.

Понадобилось лишь несколько истязаний ледяными струями и лишь одна ночевка на холодных камнях — и я впервые в жизни ощутил симптомы болезни. Вначале это были жар, слабость, головная боль. Затем начался мокрый легочный кашель. Жар заметно усилился, тело охватил озноб. Потом подступила жестокая лихорадка. Хоть организм был почти пуст, желудок время от времени сотрясали холостые рвотные порывы. Ножевой порез на предплечье саднил, возвещая, что через него в ослабевший организм проникла инфекция.

Очень скоро я практически утратил связь с реальностью. Тело постоянно сотрясала дрожь. Дыхание сделалось прерывистым, тяжелым. У меня больше не было сил, чтобы прятаться от струй ледяной воды или чтобы запихивать в себя краюхи черствого хлеба. И во тьме начали мерещиться голоса.

Я больше не понимал, когда я действительно слышу молитву в ушах и стараюсь повторять ее ослабевшим голосом, чтобы избежать боли, а когда меня мучают кошмары и слуховые галлюцинации. Остатки сознания подсказывали, что это горячка, симптом предсмертной агонии.

— Мама, забери меня отсюда, пожалуйста, — шептал я в бреду во тьму. — Я устал. Я так устал.

Иногда она отвечала мне. Но я не помнил ее слов. Иногда я чувствовал обиду за то, что я все еще тут, все еще вынужден терпеть. Ведь я вытерпел уже больше чем достаточно. Так много, что конец перестал страшить.

Всю жизнь я панически боялся смерти. Полагал, что не может быть ничего страшнее неизвестности. Но теперь мне так не казалось. Даже если меня ждет «ничто», в этом «ничто» не может быть боли, страданий, отчаяния, несбывшихся надежд. Может быть, в нем даже есть покой.