Преступление и наказание (СИ) - Наконев Владимир - Страница 42

Раскрываются двери камеры в новом месте и я не верю моим собственным глазам: среди зэков мужского пола появилась… Нет- нет! Это была не галлюцинация и не мой сдвиг по фазе и не то, что я подумал. Это было моё первое знакомство с живым транссексуалом. Правда недоделанным.

Поломался компьютерный сервис экономато (магазин такой). Толи вирус его поразил, толи крыша у электронных мозгов съехала, но стал он работать на какой-то старой основе, ограниченной конкретной датой. И не принимал новых поступлений денег. Курильщики выпали в осадок и злобно дышали по углам кислородом. Те, кто имел неизрасходованный остаток на карточке, к указанной дате, курят под перекрёстными взглядами неудачников и безденежных, желающих пососать окурок.

Система ничегонеделания затягивает настолько, что начинаешь воспринимать ситуацию как нормальную и тюремщиков, как людей, мешающих этой нормальной жизни. Начинаешь изобретать какую-нибудь бяку против них. Потом вдруг спохатываешься, что это не пионерский лагерь и обозлённые охранники запросто могут отравить тебе дальнейшее существование. И снова погружаешься созерцательный анабиоз.

История Европы была такой (рассказал цыган из Болгарии): Раньше в ней были только два государства. Великая Болгария и Великая Литва. Друг о друге они не слыхивали. Причём Болгарию создали цыгане, пришедшие из Индии (само название ЦЫГАН означает ИЗ ГАНГА). Болгария получилась такой большой, что цыгане начали великодушно раздавать территории для создания государств. Так появились Греция, Сербия, Румыния, Венгрия… Когда раздали слишком много, цыгане решили уйти из своих земель, дошли до Атлантики и основали страну Басков. Великолитовское государство было ещё интереснее.

В южном испанском городе Гранада в больнице находится в тяжёлом состоянии четырнадцатилетняя девочка, изнасилованная двадцатисемилетним испанским подростком. После насилия он более двадцати раз ткнул её ножом. В любом другом социуме Северного Полушария семью такого урода вырезали бы без жалости. Подозреваю, что и в Южном тоже. Но не в Испании. Здесь спокойно рассуждают о том, что у них были постоянные встречи, что они познакомились через Интернет… Правда, признают правильным помещение насильника в тюрьму.

Там он схватит швабру и будет демонстрировать стремление к перевоспитанию, желание вернуться в социум за забором. Его переведут в блатной модуль, где он быстро выслужится до получения отпусков. После того, как он два раза выйдет на волю и вернётся, не нарушив никаких правил, ему можно просить tercer grado — что-то вроде условно досрочного освобождения. Это делается так: зэк проводит неделю в тюрьме, выходя на субботы и воскресенья. Пройдёт этот период без сбоев и зэк получает право делать наоборот: неделю на воле, а конец недели в тюрьме. Если ему удаётся найти работу по контракту, то режим искупления вины переходит в символический. Наказуемый живёт свободной жизнью, отмечаясь в полицейском участке столько раз в месяц, сколько укажет суд. При этом, бывает, что такой освобождённый носит электронный браслет, позволяющий контролировать, чтобы он не приближался к жертве на расстояние меньше разрешённого.

Кто контролирует в тюрьме процесс перевоспитания? Точно такие испанцы, как и те, кто оказывается за решёткой. Просто эти перевоспитатели — лучше взять в кавычки — или по тупости не совершили ничего ещё, или по хитрости ещё не попались. Нормальные работники тоже есть в тюрьме. Но они не кажутся большинством из-за выпяченной дурости сволочей.

Тюрьма, как и любой негуманный институт, увеличивает эту дурость. Увеличивает так, что простая человечность охранников, воспринимается совершенно необычным на фоне этих психически больных. Больных, но имеющих право и возможность охранять, командовать, унижать, провоцировать, наказывать, не исполнять свои обязанности или, наоборот, исполнять, нарушая писанные правила. Уверенность в своей безнаказанности и том, что система до конца будет защищать их против заключённых, заставляет этих шизофренников, психопатоов, сумашедших и просто больных людей не останавливаться на достигнутом. Они изобретают всё новые и новые методы и пути удовлетворения своих слабостей и воспалённых желаний.

Как само-собой уже воспринимается временное отсутствие воды в нашем модуле, хотя в соседнем, который находится под одной крышей с нами, эта вода исправно течёт, где положено. Без удивления наблюдаем, как наполняют наш блок всей непотребной дрянью рода человеческого. Их стягивают сюда до тех пор, пока всё не сотрясётся от драки, в которой участвуют столько идиотов, что на зов о помощи сбегается половина охранников всей тюрьмы. Уводят в карцер дюжину провинившихся. Половина из них через день-два или чуть больше, возвращается обратно и напряжение в модуле сохраняется на радость больных незэков. Больные появляются в нашем мире с регулярностью, позволяющей нам заранее просчитать гадости:

— предупредить некоторых озабоченных, чтобы не заглядывались на жопу, обтянутую штанами. Потому что хозяйка этой части тела всегда ищет возможность поскандалить и наказать.

— назавтра набрать воды во все ёмкости, потому что придёт Наф-Наф.

— уменьшить всякую активность, и не участвовать ни в каких мероприятиях, потому что к Наф-Нафу присоединится Чудовище.

— Уф! Можно вздохнуть свободно и порешать организационные дела, потому что придут двое из трёх нормальных людей на завтрашнее дежурство.

И так далее.

Бывают и сбои. Расслабленно воспринимаем одного молчаливого охранника, гадливость которого выдают только его бегающие глаза. Были и ещё кое-какие слухи из модуля, где он раньше работал.

Открывается дверь моей камеры и заводят испанского дебила, который с утра погавкался на виду у всех со своим сокамерником и обоих уводили на разборки.

— Я помещаю его к тебе, потому что ты живёшь один в камере.

Действительно, уже несколько дней я отдыхаю в одиночестве, потому что мой бывший сокамерник, наконец, получил перевод в другую тюрьму, которого выпрашивал больше года. Смотрю на урода. Он уже показывал мне характер. Но я оставил его без ответа. У меня есть пока причина быть хорошим. Понимаю, что гад-охранник заготовил мне провокацию и, если я начну протестовать, доставлю ему большую радость и он попробует попрессовать меня. Меняю мою нейтральную маску на «Добро пожаловать!».

— Что? Похоже, никто в модуле не хочет взять к себе этого урода?

Охранник озадачивается такой откровенной характеристикой, но по инерции продолжает:

— Я не могу оставить его в коридоре, а ты один в камере.

Вот же, далось тебе моё одиночество! Хотя есть ещё не менее пяти зэков с таким статусом. Понимаю, что снова меня провоцируют, и поворачиваюсь к придурку.

— Ты понимаешь, что тебя наказывают, помещая ко мне. Поэтому всё — что говорю я — закон. Курить в камере нельзя. Иначе даже испугаться не успеешь.

Охранник, не ожидавший моего быстрого согласия, пытается удержаться на начальственной высоте. Придвигается вплотную ко мне, смотрит в глаза.

— Надеюсь, не будет никаких проблем.

— Я тоже на это надеюсь, — выдерживаю взгляд, — Потому что проблемы будут не у меня.

Охраннику не нравится моя ирония. Похоже, что никому в этой тюрьме не нравится. Он поворачивается к испанцу и начинает менять сюжет спектакля, который сам же и затеял.

— Ты будешь здесь временно. И должен быстро найти себе другое место. Этот сеньор серьёзный и я не хочу, чтобы ты здесь наследил.

— Да-да, сеньор! Конечно! — соглашается зэк.

Обещать испанцы умеют. И не выполнять обещания тоже. Проходит три дня. Четыре. Уже случилась очередная драка в модуле, и наше количество уменьшилось на десяток человек.

— Ты собираешься убираться отсюда? — спрашиваю.

— Я не могу найти свободную камеру. Никто не хочет быть со мной.