Спаси нашего сына (СИ) - Магдеева Гузель - Страница 30

Он достает из кармана пачку сигарет и крутит ее в руках, как спиннер.

— Не бросил? — спрашиваю первое, что пришло на ум.

— Бросил, — но смятая пачка так и остается в его длинных пальцах с аккуратным маникюром. Упаковка скользит меж пальцев, я смотрю, как завороженная за его движениями.

— Это точно не тетя? — словно он может знать ответ, словно, он вообще ее когда-то видел, но мне нужно еще одно подтверждение, даже если оно обманчиво насквозь.

— До конца, не видя, нельзя сказать, все-таки есть мизерный шанс, что ее переодели. Но вызовут твою соседку на опознание, тогда окончательно и поймем.

Я киваю как китайский болванчик, не совсем то, что я хотела слышать, но никто же не обещал, что жизнь будет казаться медом?

Мне хочется поговорить с Егором еще, но его назойливый телефон, словно только и дожидаясь, что мы останемся наедине, начинает усиленно жужжать. Баринов вытаскивает его из кармана, пачка падает на покрытый трещинами асфальт, из нее выкатывается сигарета, сломанная пополам.

— Да, Арслан, — и я впервые слышу голос Егора таким.

Заглядываю ему в лицо преданной собакой, хочу поймать хотя бы немного спокойствия — пусть покажет мне глазами, что там неплохие новости, что все нормально, ну сколько можно, Егор?

А он перекладывает телефон в другую руку и освободившуюся ладонь кладет на мой живот, под грудь. Я ощущаю приятную тяжесть, успокоительную, на которую моментально реагирует сын. Его движения мягкие, почти сонный толчок, похожий на ленивое «привет, пап».

И от этого его сонного потягивания, от потемневшего глубокого взгляда Егора, у меня мурашки толпой бегут вдоль по позвоночнику.

— Я понял тебя, Арслан. Подъеду, — Баринов заканчивает разговор, сути которого я так и не поняла, но мне и не важно. Он прячет телефон в карман, а потом наклоняется и целует живот сквозь ткань.

Так неожиданно, искренне, совсем неуместно, только это — самое необходимое мне сейчас, я касаюсь осторожно его макушки чистой ладонью. Ощущаю пружинящую жесткость его волос, на солнце они отливают золотом.

Интересно, у нашего сына будут такие же? Я хочу, чтобы он вырос похожим на Егора. Никогда в жизни ни один мужчина не казался мне настолько красивым и органичным, как Баринов.

Где-то в детских воспоминаниях остался образ отца, и тот, скорее, не из памяти, а по оставшимся фотографиям. Когда-то идеалом внешности я считала папу, но это было давно, а после встречи с Егором остальные мужчины и вовсе перестали существовать. Поблекли, перестали существовать.

— Пойдем отсюда, — говорит он, убирая руки и греющее спокойствие вместе с ними. Без его объятий я как будто пустая, неполная, мне хочется снова прижаться к нему, чтобы вернуть это ощущение. Но мы и вправду выбрали неподходящее место.

Егор поднимается, отряхивая штаны от сухого мусора, помогает встать мне. Машина, стоявшая на солнце, прогрелась до невозможной духоты, Егор открывает окна, включая кондиционер на полную мощность.

— Тебе нужно куда-то ехать? — спрашиваю тихо. Егор задумался о чем-то, взгляд направлен внутрь себя, и мне приходится задать вопрос во второй раз.

— На работу я уже безбожно опоздал, — усмехается он, — есть плюс в том, что я собственник. Можно прогуливать и за это тебя не лишат зарплаты.

Я улыбаюсь слабо, серая темнота здания за спиной не дает до конца расслабиться, я все еще ощущаю этот холод.

— Садись, машина остыла.

Мы выезжаем за шлагбаум, и только когда несколько километров разделяют нас с этим зданием, я позволяю себе до конца расслабиться, хотя это ох как не легко. Напряжение, словно давящая пружина, сидит внутри.

— Мы едем не домой? — когда мы проезжаем поворот к дому Егора, интересуюсь я. Своими планами он так и не поделился, приходится спрашивать самой.

— Заедем в одно местечко, потом я тебя отвезу.

Этим местом оказывается торговая галерея. Длинные ряды витрин, в которых выставлены наряженные манекены, и цены здесь совсем не позволительные. Егор останавливает автомобиль, отстегивает ремень, а я сижу, не шевелясь. Зачем он привез меня сюда?

— Идем, купим тебе что-нибудь из вещей, — зовет, но я не шевелюсь, смотрю тупо перед собой. На мне обувь за триста рублей, одежда, в которой не ходят по таким местам, и главное, нет денег с собой. Все, что мне дала Алена, хватит лишь на одну маечку на распродаже, если в таких бутиках они вообще бывают. И маечки и распродажи. — Ева, что на этот раз?

— Я… я не взяла денег, — голос срывается. Еще чуть-чуть и я снова начну плакать, и на этот процесс никак не влияет мое собственное желание не реветь.

Держаться нету больше сил.

— Ева, — с какой-то особой интонацией говорит Егор. Поворачивается ко мне всем телом, нажимает на крепление ремня безопасности, отстегивая и меня, — я разве сказал, что банкет за твой счет? Тебе нужны вещи и мы приехали сюда их тебе купить. Я позвал — я плачу.

— Тебе это зачем? — я прикусываю губу, глядя на него. Ну же, слезы, не вздумайте течь, я должна держаться, — результатов теста же еще нет.

Я вижу как нервно дергается кадык в вырезе его рубашки. Ну вот и сказаны те слова, которые терзали меня сильнее всего.

— Я думал, тебе и так уже все ясно, Ева. И мне ясно. Без тестов.

— Тогда… зачем все это было? — непонимающе качаю головой, голос звучит жалобно. Его глаза темные совершенно, зрачки и радужка почти одного цвета.

— Иногда люди делают поспешные выводы. Совершают ошибки. Я — не исключение.

И этим людям просто нужен второй шанс, — добавляет он. Я понимаю, как сложно ему дается это признание, у меня и самой ком в горле стоит. — Так что, идем?

И я соглашаюсь.

Никогда не думал, что покупать шмотки другому человеку может быть приятно и даже увлекательно. Все эти перемещения в магазинах с уймой пакетов меня никогда не прельщали, да и не было женщины, ради которой я готов был это терпеть.

Есть вещи, в которые мужику лучше не лезть и не вдаваться в подробности: шмотки, ногти, ресницы и прочее.

Но сейчас ощущения другие.

Я сижу в кресле, пью холодную минералку, пока щебечущие продавцы-консультанты таскают горами вешалки с платьями куда-то в примерочную, где за плотной тканью скрывается Ева.

Я позволяю себе передышку. Выбросить к чертям все из башки и думать о том, какая трогательная она там, в ворохе одежды, с выпирающим животом. Меня забавляет та робость, с которой она сюда заходила, и я понимаю, с чем она связана. В этих тапках, что на ее ногах, кажется, еще ее тетка пробегала молодость, да только я и сам выгляжу не шибко лучше, с побитой мордой и с ссадинами на руках.

Только мне по большей степени плевать на чужое мнение, я давно перерос тот момент, когда мне важно что обо мне скажут другие. На мой бизнес это не влияет, для журналистов я не особо интересная личность, а все остальное переживу.

Делаю еще один глоток, ощущая, как пузыри углекислого газа перекатываются по языку, и сглатываю шумно, когда Ева выходит к большому зеркалу.

Она босиком, в светлом платье с рукавами-фонариками. Резинка на груди подчеркивает ее новые объемы так, что от них глаз невозможно отвести, и я чувствую пульсацию внизу живота.

Ева смотрит на меня, ожидая реакции, заправляет прядь за ухо и на носочки становится, так, что платье слегка приподнимается, открывая ее коленки.

— Не нравится? — по голосу понимаю, что ей важна именно моя оценка, она совсем не обращает внимание на хор консультантов, которые в один голос говорят Еве, как ей идет это платье.

И я с ними согласен, только язык становится совсем неповоротливым, и слова подбираются с трудом. Я никогда не умел сыпать комплиментами или говорить красивые слова, во всем, что связано с личными темами, бог щедро наградил меня косноречием и способностью мычать невпопад.

— Нравится, — еще бы пару секунд и Ева умчалась обратно в примерочную, но я успеваю остановить ее всего одной фразой. На ее лице расползается довольный румянец, и это отдается томительно в груди, — покрутись, пожалуйста. Для меня.