Корзина желаний (СИ) - Смирнов Андрей - Страница 28

И старик вновь с горечью покачал головой и испустил тяжелый вздох. Вийон ощутил вдруг, что сочувствует хозяину дома, чьи иллюзии вдруг оказались разбиты вдребезги.

– Мне жаль, – сказал корзинщик.

Старик вскинул голову. Глаза его вспыхнули.

– Жаль? Меня?.. Да как ты смеешь! – Он слишком устал и был слишком подавлен, чтобы гневаться по-настоящему, кричать, топать ногами или бросаться на обидчика с кулаками, но явно короткая фраза оборванца вызвала всю ярость, которую он еще был способен испытывать в своем положении. – Ты мне это говоришь?!. Ты… Ты…

Он не нашел подходящего слова, чтобы точно выразить то, что думает по поводу запредельной наглости Вийона.

– Простите, – пользуясь паузой, произнес корзинщик. – Я лишь хотел сказать, что сожалею, в каком положении вы оказались. Я не хотел оскорбить вас, господин. Простите.

Ярость во взгляде Байла погасла также быстро, как и вспыхнула, глаза вновь потускнели. Он провел рукой по лицу и вздохнул.

– Ну что же я говорю такое?.. – Вздохнул архитектор. – Сам жалуюсь на то, как много значат для людей богатство и статус, и сам же бросаюсь на единственного человека, который решил посочувствовать мне, лишь потому, что этот человек бедно одет и происходит из другого слоя общества!.. И смешно, и глупо вести себя так в моем-то положении. Кто знает, не окажусь ли я завтра в той же канаве, или лачуге или где вы еще там живете…

Вийон хотел было сказать, что уже почти две недели живет в сарае, но, подумав, решил, что вряд ли это утешит старика. Вместо этого он постарался перевести разговор на другую тему.

– Господин, простите… но что с вами случилось? Почему вы вдруг оказались разорены?

Байл некоторое время молча смотрел на гостя с выражением, которое Вийон не мог понять. Неужели он опять сказал что-то не то, разозлил или обидел старика? Вийон почувствовал себя неловко, и с каждой секундой тишины это чувство только усиливалось. «Надо извиниться, попрощаться и уйти, – подумал он. – Тем более что ворота, наверное, скоро закроют…»

Впрочем, насчет ворот можно было не беспокоиться, ведь гонг пока еще не пробил даже и восьми раз. Однако, не успел Вийон открыть рот, чтобы попрощаться, как Байл, похоже, пришел в своих мыслях к какому-то решению, махнул рукой и сказал:

– Да какого черта?.. Почему бы и нет?.. Это история длинная, но если хочешь, я расскажу, Ви… Ва… как тебя там?

– Вийон Рауп.

– Вийон Рауп, значит. Что ж, очень приятно. Меня зовут Байл Хадзи.

– Да, я слышал, господин…

Байл махнул рукой, показывая, что его не слишком интересует, что там слышал Вийон. Он встал и показал на одну из табуреток.

– Поставь посуду на пол и можешь садиться. Я сейчас вернусь.

Старый архитектор вышел из комнаты, а Вийон, как ему и было велено, убрал грязные тарелки с табуретки. Но садится он не стал, а, движимый любопытством, прислушиваясь и оглядываясь на дверь, подошел ближе к столу. Фарфоровое изделие, которое Байл держал в руках во время всего их разговора, лежало на столешнице среди бумаг, свитков и странного вида инструментов. Изделие было овальным и почти плоским, и Вийону пришлось обойти стол для того, чтобы хорошенько разглядеть изображение. На белом фарфоре тонкой кистью был запечатлен образ немолодой, но все еще изящной женщины в красивом платье и в сетке с жемчугами, покрывавшей ее волосы. Услышав шум за дверью, Вийон поспешно отступил от стола и занял место на табуретке.

Вошел хозяин дома, в руках он нес еще один кубок – который, подойдя к столу, не замедлил наполнить, а затем протянул Вийону. Взяв свой собственный кубок, в котором еще плескалось вино, он поднял его и провозгласил:

– Твое здоровье, корзинщик.

– Ваше здоровье, господин. – Привстав, ответил немного смущенный Вийон.

Выпили. Байл вернулся на свое место за столом. Вийон сел на табуретку, держа свой кубок обеими руками. Никогда раньше он не пробовал ничего подобного – это был удивительный, божественный букет ощущений. Вино имело изысканный вкус, но хорошо было не столько им самим, сколько послевкусием, наступавшим после глотка. Казалось, что таким нектаром можно наслаждаться вечно, делая один небольшой глоток за другим.

– Наша семья, начиная еще со времен моего деда, была известна всем своим талантам к архитектурному дежьену, также называемому Дежьеном Опор и Проемов, – начал свой рассказ Байл Хадзи. – Мой дед, мой отец, мой дядя и старший брат – все они достигли высот в этом деле и заработали хорошее состояние, которое, в конце концов, досталось мне. Я также пошел по стезе этого благородного ремесла и, не побоюсь признаться, достиг в нем кое-каких успехов. Еще в далеком моем детстве наш семейный астролог, составляя мой гороскоп, сказал, что если у старших членов моей семьи талант и деловые качества присутствовали в равной степени, то у меня нет никакой деловой предрасположенности, зато талант выражен с особой силой. Не знаю, прав ли он был относительно второго, но относительно первого все, увы и ах, было именно так. Видишь ли, корзинщик, мастеру Опор и Проемов недостаточно быть просто знатоком своего дела, или даже гением, он должен еще и уметь продать свой талант, убедить богатого клиента выбрать именно его проект, выглядеть респектабельно, вращаться в высшем свете, заводить и поддерживать полезные знакомства. Я никогда всего этого не умел и тяготился светской жизнью, я чурался людей и всегда больше думал о своих проектах, чем о том, как бы сделать себе имя и поддерживать нужные связи. Но мне повезло: хотя в молодости я мало думал о женщинах, побаивался их и понятия не имел, как вести себя с ними, мой брак был очень удачным. Признаться, я не выбирал Камию и она не выбирала меня – обо всем договорились наши родители, а нас только поставили в известность. При первой встрече Камия нисколько не понравилась мне, а я, кажется, не слишком приглянулся ей, но на меня надавил отец, на ее – ее родители, и в итоге мы поженились. Поначалу мы были друг другу почти что чужими людьми, но прошло немного времени, и мы стали смотреть друг на друга совсем иными глазами. Я полюбил – первый и единственный раз за свою жизнь, и останусь верен моей дорогой Камии до самой смерти. Как же красива она была в молодости! Годы никого не щадят, но даже по прошествии сорока лет я не переставал видеть в ней ту же красавицу, которой она была когда-то. Этот портрет сделан двадцать лет назад.

И Байл, подняв со стола фарфоровый овал, показал Вийону изображение женщины, которое тот уже успел подсмотреть, пока хозяин дома выходил из комнаты.

– Наш брак был удачным не только потому, что мы искренне любили друг друга, – продолжал архитектор, отпив вина. – Но и еще потому, что Камия обладала теми самыми качествами, которых не доставало мне – она умела заводить полезные знакомства и находить выгодные контракты, а также напоминала мне о делах, которые необходимо было сделать, когда я забывался, с головой уходя в свои проекты. Видишь ли, Вийон, хотя я и знал свою работу прекрасно, я никогда не любил проектировать обычные дома, мне всегда хотелось сделать что-то особенное, но, как правило, мои задумки были слишком смелы и экстравагантны и не находили себе покупателей. Мягко, но настойчиво Камия возвращала меня на землю, когда я слишком воспарял в облака, и благодаря ее заботам мы преумножили состояние, оставшееся от отца и брата, купили этот дом, завели десяток слуг и даже подумывали о переезде в Верхний город. Хотя боги и не дали нам детей, мы прожили хорошую жизнь. Но вот пять лет тому назад моя дорогая Камия скончалась. Перед смертью она сказала, что больше всего беспокоится о том, кто позаботится обо мне после ее кончины, но я, конечно же, не придал тогда ее словам никакого значения. Я приглашал лучших врачей и целителей, но никто из них не мог мне помочь, потому что старость, увы, исцелить невозможно. Когда Камии не стало, я был безутешен. Я не следил за расходами – потому что никогда не следил за ними, но если Камия, осуществляя траты, думала о благополучии нашей семьи, то управляющего больше беспокоило то, как бы набить собственный карман. Я слишком поздно понял, что он меня грабит, выгнал его и нанял другого, но положения дел это не спасло. Весь этот дом и слуги – все это требовало немалых средств на содержание, а я был настолько поглощен горем, что более двух лет никак не мог сосредоточиться на работе. Когда положение дел стало угрожающим, мне подвернулся случай, который, казалось, позволил мне поправить свои дела – но он же и погубил меня окончательно… Еще вина?