Лашарела - Абашидзе Григол Григорьевич - Страница 46

• Предыдущая
• 46/76
• Следующая

Между тем слухи о том, что случилось с женой Лухуми и с ним самим, достигли войска. Началось брожение, которое угрожало перейти в мятеж.

Тысяча, ходившая в поход под началом Лухуми, собралась у дома Ахалцихели: воины требовали освободить своего предводителя.

Шалва дал слово ходатаям принять меры к освобождению Мигриаули.

Опасаясь усиления волнений, он распорядился, чтобы все эристави вывели свои войска за пределы города, обещал взбунтовавшимся отрядам удовлетворить их требование и отвратил от страны опасность военного мятежа.

Лаша оказался плохим союзником в борьбе за укрепление трона. Из-за его опрометчивости не удалось довести до конца наем кипчакского войска, а последний поступок царя превосходил все остальные. Унижение и поругание чести преданного слуги и храброго воина было вызовом всему народу. На примере Лухуми народ воочию увидел бесполезность служения царю, не помнящему добра.

Трудно было укротить и обуздать зарвавшихся вельмож, но вновь завоевать расположение народа, грубо оскорбленного царем, было теперь, по мнению Ахалцихели, просто невозможно. Ни во что не ставя народ, Георгий играл с огнем, подтачивал основы трона и государства. Страна могла быть могучей, пока был силен народ, пока он был един. Пока не поколеблена вера народа в царя, грузинские войска могут смело стоять против соседних мусульманских держав. Но горе стране, где подорвано доверие народа к царю! Правитель, вселивший в сердца подданных ненависть к себе, будет пожинать только гнев народный, и все действия такого государя обречены на неудачу. Государство, лишенное поддержки народа, распадается и гибнет, — размышлял Ахалцихели.

Бесчисленные поколения боролись за единство и мощь Грузинского царства. А теперь своекорыстие князей и вельмож и безрассудство молодого царя неуклонно приближали его к гибели. Нужна была сильная рука, которая могла бы удержать, остановить медленно катящуюся к пропасти колесницу.

Ахалцихели готов был грудью остановить это гибельное падение, но он видел свое бессилие. Он не мог бы один удержать громаду, которую толкали к гибели необузданные эристави.

Ахалцихели чувствовал тщетность своих стараний, но бездействовать и сидеть сложа руки он не мог.

Он потребовал созвать дарбази. Визири, католикос и епископы осудили поступок царя и решили послать к нему для переговоров выборных во главе с Ахалцихели.

Они предъявили царю два требования: освободить Мигриаули и вернуть ему законную жену.

Потерявший рассудок от любви, Лаша расценил это требование совета как заговор, как дерзкое вмешательство в его личные дела. Он назвал Ахалцихели смутьяном, заявил, что это он, Шалва, поссорил царя с атабеком и другими именитыми вельможами.

Георгий согласился выполнить лишь первое требование — освободить Лухуми, а на второе ответил решительным отказом:

— Пусть меня лишат трона, но, пока буду жив, не отдам Лилэ…

Оскорбленный до глубины души, Ахалцихели покинул дворец и уехал из Тбилиси.

Лухуми вывели из темницы и дали ему коня. Вооруженные всадники сопровождали его, чтобы он не вздумал вернуться в Тбилиси. Выехав за городские ворота, стражники оставили его, предварительно постращав.

Лухуми медленно пустил коня. Он и сам не знал, куда и зачем ему ехать. Он казался глубоко погруженным в мысли, но на самом деле ни о чем не думал. Уронив голову на грудь, он отдал поводья коню. Лишь время от времени он выходил из оцепенения. Конь тянулся к траве у обочины, и тогда ездок натягивал удила, направляя его на дорогу, и потом снова представлял самому себе.

Дорога шла в гору, к Гомборскому перевалу. Повеяло прохладой, и Лухуми очнулся.

Вспомнил, как он сопровождал царя вместе с пышной свитой, когда приезжал Алексей Комнин, и два государя ехали бок о бок через этот самый перевал.

Здесь встретил тогда царей настоятель женского монастыря, сопровождаемый хором монахинь. Как красиво пели монахини! Лухуми и сейчас, кажется, слышит их стройное, согласное пение, и сейчас, как видения, стоят они перед его глазами, бледнолицые девушки в белых одеяниях, выпущенные на волю из темных келий… Как радовался тогда Лухуми заступничеству царя за вдову и сирот. Восторг настолько ослепил его, что он даже не обратил внимания на совершенное царем здесь же злодеяние — на похищение двух монахинь. Он не задумался над их судьбой даже тогда, когда снова увидел их, покидавших царский шатер, обесчещенных, с распухшими от слез глазами. В сопровождении двух верховых их отправили обратно в монастырь.

Тогда Лухуми не было дела до монахинь, жил он, ни о чем не задумываясь. Только немного беспокоила его судьба Карумы Наскидашвили, но он думал, что легко сумеет помочь ему.

Лухуми вспомнил, как он расхаживал перед царским шатром и задавался вопросом: и зачем только этот бедняга Карума купил такого красивого жеребца, разве у него других нужд не было, у бездомного, безземельного сироты? Надо же было ему купить коня, от которого глаз не оторвешь. Разве он не знал, что люди жадны и завистливы? Такого коня под стать иметь царю, а не бедному крестьянскому парню. Мог ли он уберечь такого скакуна?!

Как легко судил тогда Лухуми о других, а горе подстерегало уже его самого!

Почему он женился на Лилэ — ведь она была красивей всех на свете! Или вроде Карумы он не знал, что мир алчен и завистлив? Такая жена под стать самому царю! К чему она безродному мужику, вроде него? Куда он мог спрятать ее от чужих глаз, как мог сохранить такой бесценный клад!

Да, он поступил безрассудно, подобно Каруме. Но ведь право на жизнь и на любовь, на мечту и на радость равно дано всем людям в этом мире. Мог ли он закрыть глаза и не глядеть на солнце, зажать в кулак сердце и отказаться от любви? Разве от того, что он простой крестьянин, он меньше хочет жить и радоваться жизни? Разве богатый или именитый может любить и ценить красоту больше, чем он или Карума? Все люди одинаковыми рождаются на свет, и нет на них ни бархата, ни атласа, ни крестьянского рубища, ни лаптей, нет ни царского венца на голове, ни рабского ярма на шее! Но почему же тогда одни окружены роскошью и вознесены на трон, другие сброшены в бездну нищеты и страданий! Почему должно быть так?

От размышлений Лухуми отвлек свист, донесшийся из лесу. С противоположной стороны раздался ответный свист, и не успел Лухуми опомниться, как из лесу выехали вооруженные всадники и окружили его.

Лухуми схватился за меч.

— Стой! — крикнул один из всадников, выехав ему навстречу с копьем наперевес.

Лухуми подобрал поводья и придержал коня.

Всадник с копьем подъехал почти вплотную.

— Ты не Карума ли? — спросил Лухуми, вглядываясь.

— Я-то Карума, а ты… — Он внимательно поглядел на одноглазого путника. — А ты Лухуми!

— Верно. Но что вам от меня нужно?

— От тебя нам ничего по нужно. Мы другого ждали, а тут ты подвернулся…

Лухуми смерил Каруму с ног до головы испытующим взглядом. Он сидел на прекрасном скакуне. Бывший подросток возмужал, усы и борода оттеняли его открытое мужественное лицо. Лухуми не видел его с того дня, как предложил убитому горем парню деньги, подаренные ему Комнином. До него доходили слухи, что Карума ушел в лес, стал разбойником, но он мало верил этому. И вот теперь…

— Значит, правда это, Карума? Ты подстерегаешь на большой дороге путников вроде меня? — с огорчением и досадой в голосе спросил Лухуми.

— Что ты, Лухуми! От таких, как ты, нам ничего не надо. Ты такой же несчастный и обездоленный, как я! — У Карумы задрожал голос, он нахмурился и отвел глаза от Лухуми. — Слезай с коня, посидим, откушаем хлеб-соли!

• Предыдущая
• 46/76
• Следующая