Лашарела - Абашидзе Григол Григорьевич - Страница 73

• Предыдущая
• 73/76
• Следующая

Монголы подошли к Самшвилдэ. Грузины успели укрепить крепость, и враг понял, что штурмом им ее не взять. Но они не могли и обойти ее, оставить позади себя. Расположение Самшвилдэ не давало возможности хотя бы частично окружить ее.

Значительная часть грузинского войска, под водительством Варама Гагели, укрепилась в Самшвилдэ. Для усиления обороны набирали новые отряды.

В бездорожном и тесном ущелье войско татар не смогло бы развернуться и рисковало подвергнуться внезапному нападению со стороны грузин.

Итак, монголы не могли ни продвинуться вперед, ни расположиться станом в узком ущелье. Проницательные полководцы Чингиса, взвесив создавшееся положение и признав опасной и неосуществимой осаду крепости в необычайно холодную и снежную зиму, предпочли отступить.

Тбилиси — всемирно прославленная богатством и роскошью столица Грузии — лежал под боком.

Монголам не терпелось ворваться в город, но они понимали, что наполовину уничтоженное и обессиленное их войско будет не в состоянии вступить в новый тяжелый бой с грузинами и овладеть столицей.

Как ни велик был соблазн двинуться к Тбилиси, монгольские военачальники решили повернуть обратно.

Поредевшие и потрепанные отряды монголов потянулись по дороге, ведущей в Арран.

Раненого царя доставили в Тбилиси.

Стрела Субудая, пронзив грудь, к счастью, не коснулась сердца.

Лекари очистили рану, зашили ее и тщательно перевязали.

Обескровленный и обессиленный, царь погрузился в забытье.

Он лежал без движения с побледневшим лицом, не шевелил посиневшими губами и не подавал признаков жизни.

У изголовья безмолвно сидел лекарь, не отрывая пальцев от запястья раненого.

На следующий день Георгий приоткрыл глаза. Врачи облегченно вздохнули и дали больному выпить лекарства.

Царь снова впал в глубокий сон, но уже не таким мертвенным было его лицо. Дыхание стало спокойнее и ровнее.

На третий день Лаша открыл глаза и, окинув взором присутствующих, остановил взгляд на Торели. Турман понял, что царь о чем то хочет спросить его, упал на колени перед ложем государя и стал жадно и пристально всматриваться в лицо больного. Однако ни царь не смог ничего сказать, ни Торели понять невысказанного.

С ресниц царя скатилась слеза. Закрыв глаза, он опять уснул.

И привиделось царю, будто он и Лилэ, только что повенчанные, выходят из Светицховели. Оба они в золотых венцах, красивые, молодые, веселые, словно дети.

Народ любуется ими. Со всех уголков Грузии съехались люди, чтобы принять участие в свадебном торжестве. Повсюду нарядные толпы.

Вот по строю воинов прокатились приветственные крики, свадебные песни сменились походными. С драгоценными дарами подходят правители подвластных стран — ширваншах и гандзийский атабек, арзрумский султан и хлатский мелик.

На богато убранных конях сидят прославленные полководцы Грузии: убеленный сединами Иванэ Мхаргрдзели и статный Ахалцихели, Варам Гагели и Бека Джакели, картлийский эристави и Эгарслан Бакурцихели, мегрельский эристави Дадиани, абхазский и сванский эристави, рачинский эристави и Маргвели.

С песнями движется свадебный поезд по необъятной долине, поросшей высокой зеленой травой и цветами.

Вдруг набежала туча, черная тень распростерлась по долине.

Налетела вражеская конница и, растоптав цветы, бросилась на царскую свиту. Незнакомый всадник с низко опущенным на лицо забралом подхватил Лилэ к себе на седло и ускакал.

Все смешалось.

Лаша зовет военачальников, собирает войско и бросается в погоню за похитителем.

Несутся кони, не касаясь копытами земли, свистят стрелы, пыль поднимается до самых небес.

Грузины нагоняют врагов, завязывается рукопашная битва, вражеская конница рассеивается, грузины преследуют ее.

А всадник с закрытым лицом, что умчал Лилэ, летит вперед без оглядки, на неподкованной лошади. Георгий во весь опор гонится за ним на своем поджаром, как гончая, скакуне.

Вот он нагоняет похитителя, а тот на всем скаку повертывается к преследователям и пускает стрелу прямо в грудь царю. Георгий хочет прикрыться щитом, но всадник поднимает забрало, и царь, изумленный, застывает на месте. Да и как не изумиться, когда перед ним предстал одноглазый монгольский военачальник, ранивший его в Хунанском бою, и монгол этот, как одна половинка яблока на другую, походил на Лухуми Мигриаули и глядел на Георгия налитым кровью единственным глазом.

Раненый царь надает с лошади. Лилэ, вскрикнув, бросается к нему. Но победитель хватает ее и бросается с ней прямо в бурные волны реки.

Лежит в поле истекающий кровью Лаша, и помощи ждать не от кого. Над ним стоит его верный конь. Хочется пить, пересохло во рту, доползти бы до реки, но нет сил сдвинуться с места. А на том берегу мчится всадник с Лилэ поперек седла.

Нет, не Лилэ похитил он, а знамя свободы и счастья всей Грузии!

Царь оборачивается: он видит богатырей, погибших в борьбе за освобождение отчизны от персов и византийцев, арабов и турок. Ненависть и проклятие шлют они ему за то, что он, Георгий Лаша, не сберег могущества и свободы Грузии. Презрением и упреком сверкают их взоры.

Лаша не может выдержать их упорного взгляда. Он отводит глаза и, втянув голову в плечи, старается смотреть мимо грозных теней предков.

Он щурится и глядит вдаль. И что же он видит?

Впряженные в ярмо иноземного владычества, тянутся люди со стонами и скорбными причитаниями. Это грузины, сыны некогда могущественной страны, ввергнутые в рабство своим легкомысленным царем, алчными царедворцами и князьями. На миг они повернули к Лаше свои изможденные лица. Гнев и осуждение выражали их взгляды. Среди них Георгий узнал своего сына Давида. Вырос и возмужал царевич, но с арканом на шее идет он впереди народа, порабощенного иноземцами.

Безмолвно и безропотно переносит он двойной гнет: и своей собственной судьбы, и горькой доли своего народа, в страданиях которого повинен его несчастный отец — Георгий Лаша.

— За что ты обрек нас на эти муки? Сколько крови должны мы пролить, сколько лишений перенести, чтобы вернуть себе свободу, а Грузии — былое могущество! — взывают к Георгию обездоленные потомки.

У царя сжалось сердце от боли, и он зарыдал, как ребенок.

Ему хотелось крикнуть так громко, чтоб его действительно услышали будущие поколения:

— Не я повинен в этом! Не только в управлении страной, но даже в собственной судьбе не волен был я! Я был еще более несчастен, чем вы. Мои вельможи отняли у меня и силу, и славу, и любовь, возлюбленную моего сердца!

Но язык не подчиняется Лаше, глас его не доходит до слуха потомков, не может он оправдаться перед ними. Горло пересыхает у Георгия, нет сил у него доползти до реки, он с мольбой обращает взор назад, к великим предкам своим.

Каплю, всего лишь одну каплю воды просит у них обреченный. Но лишь гнев и презрение читает он на их суровых лицах.

Никто не внял мольбам его, и никто не подал ему воды.

И только у царицы Тамар, родной матери его, из глаз потекли горючие слезы.

— Горе матери твоей! — вырвался стон из ее груди, и она закрыла рукой скорбное лицо.

— Горе мне! — простонал Георгий и открыл глаза.

Присутствующие переполошились и склонились над ним.

Измученное лицо Лаши выражало страшную тревогу. Взглянув на царя, Турман глазам своим не поверил: темные волосы Лаши побелели все, как один, словно у человека, ночевавшего на мельнице.

Потрясенный Турман понял, что в эти минуты царь простился со своей молодостью.

— Где мы? — спросил шепотом царь и встревоженно огляделся.

— В Тбилиси, государь, в твоей столице, — отозвался стоявший перед его ложем на коленях Турман.

— Так, значит, Тбилиси в наших руках? — оживился царь.

— Государь, в Хунанской битве враг потерпел большой урон и, не посмев идти на Тбилиси, посрамленный повернул назад.

— Слава богу, слава богу! — проговорил Георгий, и из глаз его покатились слезы радости.

• Предыдущая
• 73/76
• Следующая