Чёрные лебеди (СИ) - Ларсен Вадим - Страница 53

Находясь в осаждённой столице, Себарьян лишь на девятый день узнал, где держат сыновей Хора. Катакомбы под крепостью он изучил в детстве вдоль и поперёк, отлично помнил все ходы и выходы, и даже мог предположить, в которой из семи темниц заточены пленники. Скорее всего, в угловой, где не было даже окна. Хотя остальные темницы окон не имели тоже.

Девять дней он прислуживал хозяину, ухаживал за его лошадью и одеждой, прибирался в каморе и подносил вино. Хозяин, королевский советник Альфонсо Коган, представлял своего нового немого слугу не иначе как наипреданейшим на всём белом свете.

— Уж будьте покойны, — повторял Альфонсо собеседникам, при этом хитро щурясь, — уж у кого-кого, но у моего слуги вы ничего обо мне не выведаете. И не пытайтесь, не проронит ни слова.

Вечерами к советнику захаживали многие. Его простоватая комнатка вмещала дубовый стол, два стула и кровать, на которой спал он сам, Себарьян же ютился на полу у входа.

Гости навещали разные. От генералов отакийской армии, до вождей-островитян. И если офицеры-южане называли Альфонсо не иначе господином или советником, островитяне звали попросту Мышиный Глаз. Разговоры велись за ужином под одну-другую кружку хорошего вина, наполнять которые вменялось в обязанность немому Себарьяну. Частенько советник и гость переходили на отакийский, а иногда и на островское наречие. Откуда им было знать, что безъязыкий слуга понимает оба.

Пару раз бывал двухметровый старик-островитянин с обожженным лицом по прозвищу Красноголовый. Пил много и совершенно не пьянел. Только кожа на обожжённой безухой стороне черепа становилась ярко-алой. Длинные нетронутые сединой рыжие патлы росли только на уцелевшей части, грязными сосульками ниспадая до плеча. Не по-стариковски жилистые руки синели татуировками, а единственное ухо украшала тяжелая серебряная серьга в виде полумесяца. На широкой груди — такой же изогнутый медный медальон.

Часто захаживал отакийский вельможа в начищенных до блеска позолоченных латах. Два дня назад немой стал свидетелем странного разговора между ними. Импозантный седовласый рыцарь, к которому Альфонсо обращался не иначе как «Ваша светлость» начал со слов:

— Уверен, армия с пониманием воспримет естественное желание королевы передать трон родному сыну.

Немому стоило большого труда не выдать, что он понял смысл сказанного.

— Естественное желание? — саркастически переспросил советник.

— Да уж, выглядит неубедительно. — «Ваша светлость» неуверенно жевал слова. — Конечно, она ещё молода и сильна, а наследник мал…

— К тому же нельзя забывать и о несовершеннолетней принцессе, — напомнил советник. — Отакийские законы поощряют право первенцев. Даже если это девочка.

— Вы правы… как-то нелогично получается, — поникшим голосом согласился гость, перебирая пальцами носовой платок. Весь разговор «Ваша светлость» непрестанно сморкался, тряся длинноволосой седой шевелюрой.

Советник задумчиво потёр подбородок:

— Пока вопросов не будет. Солдаты не хотят в голодные Гелеи, мыслями они дома, в тёплой, сытой Отаке. К тому же слухи о том, что королева нарушила предостережения Эсикора о гиблой земле за морем пошли нам на пользу. А вот через время вопросы появятся…

— Но почему? Неужели желание добровольно отречься от престола и уйти в монастырь выглядит так уж неестественно? Пути господни…

— Знаю-знаю, Ваша светлость. И всё же… уж поверьте мне, мало кто поверит, что добровольно. Убив короля, станешь королём. Помните?

— Значит, людей надо убедить, что желание было добровольным. Постараться, чтобы поверили. Но как?

— Толпа всегда поддаётся убеждению, если подойти к вопросу с умом. Я вам помогу. Уверен, всё получится.

— Ещё одной заботой больше, — невесело качал головой рыцарь.

— Не отчаивайтесь, — подбадривал его советник, — одна забота ничто по сравнению с десятком более серьёзных, от которых вы избавились.

— Да-да… вы как всегда правы, дорогой Альфонсо, — гундосил вельможа, вытирая платком красные распухшие ноздри. — Для меня как главнокомандующего в любом случае лучше, избавиться от безрассудной королевы, чем потерять армию.

Немой чуть не опрокинул кувшин с вином. Рыцарь громко чихнул.

— Эти болота меня доконают… Кругом сырость…

— Слышал, скоро армия двинется домой?

— Да-да… только закончим приготовления, — он снова чихнул и, вытирая слезящиеся глаза, добавил: — ждём Монтия…

Вспомнив тот недавний разговор, Себарьян подумал, что тоже не прочь увидеть Монтия — стоявшего в тот день у портьеры, высокого молчаливого человека с пальцами, унизанными дорогими перстнями. Он облизал пересохшие губы и сглотнул — сейчас бы отхлебнуть из того кувшина пару больших глотков.

Поправив выбившееся из-под воротника ожерелье с засушенными человеческими языками, он немного постоял, привыкая к темноте, и аккуратно ступая на скользкие каменные ступени, стал бесшумно спускаться в темноту катакомб.

— Я привёл его! — отчитавшись, мальчишка виртуозно поймал подброшенный медяк и растворился, словно его и не было вовсе.

— Твой посыльный всю дорогу боялся, что я сбегу, — ухмыльнулся Праворукий и замер в дверном проёме: — Может ещё не поздно сбежать?

— Поздно. Заходи, — карлик-кузнец кивнул, пропуская гостя внутрь.

Праворукий вошёл. Обернулся, выискивая исчезнувшего мальчугана:

— Как им это удаётся?

— Найти в городе человека с железной рукой не сложно. Сложнее привести куда следует.

— У мальца получилось.

— Знал, что не откажешь. — Горбун указал на табурет, предлагая сесть. — Сдаётся мне, ты из тех, кто помнит о своих долгах.

Праворукий осмотрелся. С тех пор, как он покинул это место, оно не изменилось. Тлеющий горн, видавшая виды наковальня, беспорядочно сложенная в углу груда металла, рядом с мехами заготовка, то ли для узкого меча, то ли для широкой косы, на столе кувшин и кружка. Праворукий сглотнул, нестерпимо захотелось выпить, но удержался от вопроса — не та ли в кувшине огненная вода? Отвёл взгляд, покосился на отремонтированный табурет, усомнился, стоит ли испытывать судьбу, и не решившись сесть, остался стоять посреди кузницы истуканом.

И всё же что-то было не так. Что-то изменилось, и перемена эта настораживала. Ощущение чужого присутствия мобилизовало внимание. Будто стоя в тёмной комнате, ясно чувствуешь, что в ней не один.

— Сразу к делу, — начал карлик и, подойдя к лежанке, отвернул край перештопанного вдоль и поперёк лоскутного одеяла.

Под ним оказалась худенькая девушка-подросток. На вид не больше четырнадцати-пятнадцати лет. На обрамлённом каштановыми волосами, иссиня бледном лице, казалось, не осталось ничего живого. Сомкнутые веки, тёмные круги вокруг глаз, ресницы застывшие увядшей травой. Ни кровинки в потускневшей коже, неподвижные, будто вылепленные из прозрачного воска крылья вздёрнутого носа. Лишь губы еле заметной дрожью указывали на то, что душа ещё держится за это хрупкое тельце.

— Кто это? — спросил Праворукий.

— Сам видишь, — ответил кузнец.

Гость повернулся, сомкнул руки, вложив стальной протез левой в могучую ладонь правой.

— Зачем мне всё это? — коротко кивнул в сторону спящей.

— Долги принято отдавать, — ответил карлик.

— Что ты задумал?

— Она южанка, — кузнец указал чёрным пальцем на неподвижное тело. — Я нашёл её на границе Гнилого Тупика, недалеко от Восточных ворот. Вчера, когда ходил за дровами. Всю ночь и всё утро девчонка бредит, и делает она это по-отакийски. Именно поэтому я вспомнил о тебе.

— И что я должен делать? — поинтересовался Праворукий. — Переводить?

— По крайней мере, расспросить, что да как, — карлик снова указал на табурет, предлагая сесть. — А дальше… я пока не решил.

— Не хочу иметь ничего общего с детьми.

— Даже если они нуждаются в помощи?

— Южанке в этом городе поможет каждый. Их здесь… все.

— Тогда скажи, как в городе, где южан как ты выразился — «все», отакийка очутилась в трущобах, без памяти, да ещё вся в крови?