Дух любви - дю Морье Дафна - Страница 15
- Предыдущая
- 15/85
- Следующая
Теперь она знала, что больше никогда не будет одинокой; расставание с Джозефом не отнимет его у нее. Знал это и он; они никогда не говорили о таких вещах, но ее мимолетная улыбка, прикосновение руки, взгляд, брошенный на него через стол, переполняли его идущим от нее теплом, и душа его ликовала, принимая этот дар.
Когда отец, братья и сестры собирались вокруг стола, Джозеф с волнением и сладкой радостью чувствовал себя заговорщиком. Его мать сидит перед расставленными рядом с ней чашками, рука поднята и согнута в локте, отчего ткань на рукаве платья собирается тысячью мелких складок, пальцы постукивают о ручку чайника. Слева от нее сидит Лиззи, младший ребенок в семье, бледная, хрупкая девочка, лицом отдаленно похожая на Джанет. Сэмюэль, старший из братьев, сидит справа. Джозеф всегда усаживался за столом так, чтобы видеть, как свет лампы окружает темные волосы Джанет золотым ореолом.
Он обводил взглядом всех собравшихся за столом: отец что-то рассказывает, медленно и сосредоточенно пережевывая пищу, Сэмюэль и Мэри обсуждают то, о чем рассказывал в школе учитель, Филипп что-то украдкой хватает с тарелки Герберта, пока тот, раскрыв рот, слушает Сэмюэля.
Джозеф улыбался про себя. «А они-то ни о чем даже не догадываются». Затем смотрел, как мать на мгновение склоняет голову к Лиззи. У него возникало инстинктивное желание, чтобы она посмотрела на него, и Джанет через секунду поднимала глаза, встречалась с ним взглядом, исполненным такого света, что он всем существом покорялся его власти, мягкой, неодолимой, более сильной, чем сама жизнь.
– Джозеф, хочешь еще чаю?
И он протягивал чашку, стараясь пальцами коснуться ее руки.
– Да, мама, спасибо.
И они улыбались друг другу, безрассудно, слепо, будто им одним была ведома некая тайна, и презирали все человечество. Он не без гордости заметил, что, когда она произносит его имя, ее голос меняется.
При обращении к отцу тон ее голоса был мягким, нежным, к братьям и Мэри – теплым, веселым, к Лиззи, возможно, более заботливым, но для него в нем находились нотки, которые по праву принадлежали только ему – что-то между шепотом и лаской, словно она прижимала его к себе, стоя рядом с ним в темноте на коленях. «Джозеф, – говорила она, – Джозеф».
Во второй половине дня, когда работа по дому бывала закончена, а Томас еще не вернулся с верфи, Джанет часто разрешала Мэри и Сэму погулять с младшими детьми, наказав им особенно внимательно следить за Лиззи, которой не следовало слишком уставать. И вот, когда в доме наступали тишина и покой, а Джанет перед небольшим зеркалом в спальне приводила в порядок волосы и оглядывалась, ища капор и шаль, за дверью раздавались осторожные шаги на цыпочках. Она знала, что это значит, и сердце ее начинало радостно биться, однако она делала вид, что ничего не слышит, и принималась напевать какую-нибудь песенку.
Вдруг она чувствовала, что кто-то сзади берет ее за локти и прижимается головой к ее спине; затем локти ее освобождались, две руки проскальзывали под ее ладони и осторожно ползли вверх. Она, смеясь, оборачивалась, проводила руками по его волосам и прижималась лицом к его щеке.
– Почему ты не пошел с остальными? – шепотом спрашивала она.
– Почему ты надеваешь уличную одежду? – так же шепотом отвечал он вопросом на вопрос.
– Ах да, ты ведь не знаешь, – говорила она. – Вышло так, что мне надо сходить к миссис Хокен, говорят, ей нездоровится, и она, бедняжка, ждет, чтобы я ее развеселила.
– Мне очень жаль, но миссис Хокен будет разочарована, – беззаботно говорил Джозеф, – потому что выйдет так, что ты к ней не сходишь.
– Нет? А почему же, сынок?
– А потому, что ты пойдешь со мной, и ты это сама знаешь.
– Нет, не знаю, – притворялась она.
– Нет, знаешь, – говорил Джозеф.
И из опасения, что остальные могут вернуться, они крадучись выходили из дома и, минуя главную улицу Плина, взбирались по узкой тропе, которая бежала за домами к скалам и развалинам Замка. Там они проводили время, глядя на море: она – сидя спиной к стене с поджатыми ногами, он – растянувшись во весь рост на траве, подперев подбородок руками, жуя соломинку и то и дело отводя взгляд от горизонта, чтобы взглянуть на ее лицо.
Она рассказывала ему о своем детстве, о том, как мечтала быть мужчиной, о своих буйных фантазиях, о том, как ей хотелось по примеру овец и коров убегать на холмы и вести там жизнь, полную приключений и встреч с неизвестным. Он держал ее за руку; он понимал – ведь то были и его желания, и он нисколько не сомневался, что придет день и они вместе их осуществят.
Говори, говори, – умолял он, – никогда не переставай рассказывать мне о своих желаниях и мыслях, о том, что ты чувствовала, когда была девочкой. Мне кажется, будто я всегда знал о них и помнил.
Он попросил описать ему ее фигуру и лицо.
– Ты с тех пор очень изменилась, была такой же тонкой и легкой, как маленькая Лиз?
– Да, может быть, что-то вроде Лиз. Но я никогда не была слаба здоровьем. Скорее, Джозеф, я была похожа на тебя.
Он сильнее закусил соломинку и от гордости щелкнул зубами.
– Я знаю, что сейчас, в эту минуту, ты красивее всех в Плине, но мне все равно очень хотелось бы увидеть, какой ты была тогда, легкой и хрупкой, не больше, чем Мэри.
Она посмотрела на его голову и постаралась вспомнить, каким он привиделся ей тогда на холме – усталым, пожилым, с измученными ввалившимися глазами; сейчас же у ее ног лежал мальчик с темными волосами и буйным беззаботным духом.
Его путь предначертан, возможно, он будет тернист и мучителен, но она будет рядом.
Они вдруг задумались и некоторое время сидели молча. Он развязал ее капор и, сняв, положил ей на колени.
– Я хочу смотреть, как ветер играет твоими волосами, – лукаво проговорил он.
Зная, что у него на уме, она отодвинулась, поскольку иначе через пару секунд он выдернул бы шпильки и рассыпал ей волосы по плечам.
– Зачем ты это делаешь? – спросила она со счастливым вздохом. Она не сердилась, нет, но порой его причуды ее тревожили.
– Не знаю. – Он лежал на боку и поглаживал пальцами ее руку – Когда я уйду в море, то в заморских странах накуплю тебе драгоценностей, разной одежды, а еще кружев и духов. Как контрабандист, спрячу их от таможенников и темной ночью принесу в твою комнату. Мы закутаем тебя в одежды, и я надену драгоценные украшения тебе на шею и запястья. Духами помажем тебе брови, уши и немного капнем в ямку на локте.
– А что еще, Джозеф, ты мне привезешь?
– А разве этого мало, жадный ты ангел? Мы, конечно, никому ничего не скажем. Это будет наша страшная тайна.
– И куда же ты намерен отправиться, сынок?
– Пожалуй, я пересеку весь мир от Китая до Перу, как пишут в нашей школьной книжке стихов. Я увижу огромные города, где ходят толпы богато одетых людей с темной, ярко раскрашенной кожей. Там будут дворцы и короли, горы до самого неба и леса, которые тянутся от страны до страны и где тишину нарушают только пение птиц и мрачный шелест листьев. Но лучше всего само море, когда по нескольку дней подряд не видно земли и только волны разбиваются о нос корабля. Ветер, как удар по щеке, и колючий дождь.
– И ты будешь любить это больше всего остального?
– Больше всего, кроме того, что ты ждешь меня на вершине Плинского холма. Мы еще не обогнули мыс Лизард, а я знаю, что ты уже там. Все города и океаны ничто в сравнении с тем моментом, когда я увижу, как ты стоишь у развалин Замка. Ты придешь одна, без отца, без Сэма и всех остальных – ты одна, ради меня.
– Тебе будет жаль возвращаться? – спросила Джанет, заранее зная ответ.
– А как ты думаешь?
Он немного помолчал, затем снова заговорил соломинку.
– Я так и вижу свой корабль. Вижу его оснастку, длинные, изящные линии корпуса. Раздуваемые ветром паруса. Когда я ему позволяю, он мчится, как дьявол, смеясь от радости, что вырвался на свободу, но достаточно одного прикосновения моей руки, и он понимает, покоряется моей воле, зная, что я его капитан, и любя меня за это.
- Предыдущая
- 15/85
- Следующая
