Генерал Его Величества - дю Морье Дафна - Страница 67

• Предыдущая
• 67/88
• Следующая

Мне дали несколько минут, чтобы прийти в себя, потом дверь открылась, и Джек, посторонившись, пропустил вперед юношу примерно его лет. Тот был совсем не хорош собой и напоминал больше цыгана, чем принца, смуглой кожей и черными локонами. Но стоило ему улыбнуться, и он тут же пленил меня больше, чем все знаменитые портреты его отца, на которые наше поколение любовалось уже тридцать лет.

– Позаботились ли о вас мои слуги? – спросил он с порога. – Все ли они вам подали, чего бы вам хотелось? Прошу прощения, но приходится обходиться простым гарнизонным угощением.

Пока он говорил, я чувствовала, как он откровенно разглядывает меня с ног до головы, как будто я была молоденькой девушкой, а не женщиной пятнадцатью годами его старше.

– Джек, представь меня своей родственнице.

Мне оставалось только предполагать, что за историю накрутил ему Джек.

Мы ели и пили вино, принц говорил и рассматривал меня, и видно было, что в это время его мальчишеское воображение рисовало ему различные картины того, как его знаменитый непокорный генерал был любовником калеки.

В конце концов я сказала:

– У меня нет права занимать слишком долго ваше время, сэр, но Ричард Гренвиль, дядя Джека, мой самый дорогой друг, и мы с ним связаны уже много лет. Его недостатки бесчисленны, однако я явилась сюда не за тем, чтобы их оправдывать. Его преданность вам никто и никогда не посмел бы оспорить.

– Я никогда не сомневался в его преданности, но вы же знаете, как все вышло. Он пошел против совета и сэра Эдварда, в частности. Мне самому он очень нравится, но в таких делах личная привязанность не в счет. У меня не было выбора, и я подписал приказ на арест.

– Сэр Ричард был совершенно неправ, отказываясь служить под началом лорда Хоптона, – ответила я. – Самым ужасным его недостатком является вспыльчивость, а в тот день случилось многое, что заставило его потерять самообладание. Будь у него тогда время, чтобы подумать, он повел бы себя по-другому.

Тут вмешался Джек.

– Он не сделал даже попытки воспротивиться аресту. Скажи он хоть слово, и все офицеры пришли бы к нему на подмогу, это я знаю совершенно точно. Но он сказал, что считает необходимым подчиниться воле Его Величества.

Принц встал и заходил по комнате.

–Все катится в тартарары! Единственный человек, способный спасти Корнуолл, сидит в тюрьме Маунт. В это же время Хоптон ведет под Торрингтоном бой, обреченный на поражение, и я ничего не могу с этим поделать. Вот какая чертовщина! Меня самого увезут отсюда в любую минуту, не спрашивая.

– Извините меня за настойчивость, но есть одна вещь, которую вы можете для него сделать.

– Какую же?

– Когда вы и ваш совет поднимитесь на корабль, чтобы отплыть на остроdа Силли, дайте знать в тюрьму Маунт, что сэру Ричарду Гренвилю позволено бежать и воспользоваться рыбацкой лодкой, чтобы добраться до Франции.

Минуту принц Уэльский внимательно смотрел на меня, потом улыбнулся той самой улыбкой, которая так красила его непривлекательное лицо.

– Сэру Ричарду Гренвилю невероятно повезло, что у него есть такой верный друг, как вы. Окажись я в его положении, стань я беглецом, вряд ли у меня нашелся бы хоть один такой же надежный друг.

Он взглянул на Джека.

– Ты можешь это устроить? Я напишу письмо сэру Артуру Бассетту в Маунт, а ты отвези его и заодно повидай своего дядю. Я не предлагаю ему место на фрегате. Боюсь, корабль не выдержит его и Эдварда Гайда вместе.

И оба рассмеялись весело, словно школьники, застигнутые за озорством.

Затем принц подошел к кушетке и, низко склонившись, поцеловал мне руку.

– Не бойтесь, я все устрою. В ту минуту, когда мы отплывем на Силли, сэр Ричард будет свободен. А когда я вернусь, – а я непременно вернусь когда-нибудь, – надеюсь увидеть вас и его в Уайтхолле.

Он поклонился и вышел, скорее всего тут же выбросив меня из головы, но я помню его черные глаза и цыганское лицо до сегодняшнего дня…

Джек снова проводил меня до выхода из замка.

– Он никогда не забывает обещанного, в этом я могу вам поклясться. Я еще ни разу не видел, чтобы он отступился от данного слова. Завтра я отправлюсь в Маунт и отвезу письмо.

Моя миссия была выполнена, и я вернулась в Пенрин измученная и смертельно уставшая. Мне хотелось лечь, и чтобы кругом была тишина. Матти встретила меня укоризненным взглядом, а сурово сжатые губы не обещали ничего хорошего.

– Вы собирались заболеть уже несколько недель, и вот нашли местечко! В чужом доме, без всяких удобств. Очень хорошо, но за последствия я не отвечаю.

– А тебя никто и не просит, – ответила я и повернулась лицом к стене. – Ради Бога, я одного прошу, дай мне уснуть или умереть спокойно.

Через два дня армия лорда Хоптона потерпела поражение под Торрингтоном, и началось отступление королевских войск за реку Теймар. Меня все это уже не волновало, я лежала в горячке. Двадцать пятого февраля Фэрфакс с марша взял Лонстон, а второго марта через пустоши подошел к Бодмину. Той же ночью принц и его совет отплыли на фрегате «Феникс», и это стало окончанием войны на западе Англии.

В тот же день, когда лорд Хоптон подписал договор с генералом Фэрфаксом в Труро, мой зять Джонатан Рэшли получил разрешение парламента и приехал в Пенрин, чтобы увезти меня в Менабилли.

Вдоль всех улиц выстроились их солдаты, а по дороге от Труро до Сент-Остелла везде были видны следы поражения. Я сидела в носилках с каменным лицом, иногда выглядывая из-за занавесок, а Джонатан Рэшли ехал рядом, плечи его были сгорблены, лицо перерезали глубокие морщины.

Мы не разговаривали по дороге, говорить было не о чем. Переехав мост около Сент-Блсйзи, Джонатан показал пропуск часовому из армии мятежников, охранявшему переезд. Тот нагло рассмотрел нас и мотнул головой, разрешая ехать дальше. Солдаты встречались повсюду: на дороге, в дверях домиков Тайвардрета, у заставы.

Таково теперь наше будущее: придется спрашивать дозволения ездить по собственным дорогам. Но меня это уже не трогало, кончились дни моих странствий.

Не следовать мне больше из лагеря в лагерь за военным барабаном. В Менабилли возвращалась не походная дама, а просто Онор Гаррис, калека, прикованная к постели.

Но все это теперь для меня не имело значения, потому что главное заключалось не в этом.

Главное было то, что Ричард Гренвиль бежал во Францию.

Поражение в войне и его последствия… Они всегда тяжелы для тех, кто проиграл. Бог свидетель, мы и теперь, в 1653 году, когда я пишу эти строки, несем этот крест, но в 1646, когда положение побежденных было для нас в новинку и мы только начали усваивать этот урок, оно казалось особенно тяжелым. Особенно остро ощущали корнуэльцы утрату свободы. В течение многих поколений они умели уважать чужие взгляды, и каждый жил в соответствии с собственными убеждениями. Лэндлорды старались быть справедливыми, и к ним обычно хорошо относились, арендаторы и работники жили в мире и согласии. Конечно, случались меж нами ссоры, как часто бывает между соседями, были и семейные распри, но доселе не было такого, чтобы посторонний вмешивался в нашу жизнь и указывал, как нам поступать. Все теперь переменилось. Далеко в Лондоне, в Уайтхолле, заседал Комитет по делам графства Корнуолл и вершил наши дела. Мы не могли больше, рассудив меж собой, решать на месте, что делать в родных городах и деревнях. Нет, решения за нас принимались в Комитете по делам графства.

Для начала там потребовали, чтобы жители Корнуолла ежедневно выплачивали в казну такую сумму, что изыскать необходимые деньги было просто невозможно, потому что война разорила всех дочиста. Затем Комитет наложил секвестр на поместья всех землевладельцев, которые сражались на стороне короля. Однако у него не хватало ни времени, ни людей, чтобы заниматься управлением этих поместий, поэтому владельцам разрешили по желанию жить на прежнем месте, но из месяца в месяц выплачивать полную стоимость своих бывших владений. Стоимость эта была оценена по довоенному состоянию, а во время сражений поместья пострадали, поэтому выполнение такого постановления привело бы к тому, что не одно поколение успело бы смениться, прежде чем земли снова начали приносить хоть какой-то доход.

• Предыдущая
• 67/88
• Следующая