Медный гамбит - Абби Линн - Страница 16

• Предыдущая
• 16/80
• Следующая

Да, трудно было ошибиться увидев великаныша, как и темплара в желтой одежде; и, если подумать о репутации темпларов, скорее всего те, кто примчится на сигнал тревоги, возьмут сторону великаныша. Павек быстро снял с себя рубашку, смочил ее своей кровью и кровью великаныша, потом сунул в пальцы Сасела.

Будел ли Сасел жив или мертв, эта одежда попадет в руки Экриссара. Может быть это убедит инквизитора, что беспокойный регулятор истек кровью до смерти где-нибудь там, где его никто не видел.

Звуки шагов были уже недалеко от таможни. Подхватив свою левую руку правой, Павек исчез в ночи.

Самые первые часы Павека в Урике, как дезертира и беглеца, была самые трудные. Паника висела на его плечах, шептала страшные угрозы в его уши, он напряженно озирался по сторонам, боясь увидеть серно-желтую одежду. Все его тело громко протестовало, когда он делал один единственный шаг; его локоть протестовал громче всех. Свежая кровь сочилась из ран, которые ногти Экриссара оставили на его щеках; каждый раз, когда он делал очередной панический вздох, его раны горели, a когда пот, горячий или холодный, смешивался с кровью, ему казалось, что в его крови вспыхивает солнце.

Он не знал, куда идти, и не был даже уверен, где он находится. Улицы и кварталы, которые он знал всю жизнь, внезапно сделались странно незнакомыми. Прислонившись к стене в узком, душном переулке, он осторожно коснулся пылающей головой холодной стены, пытаясь выудить что-либо полезное из своих панических мыслей. В течении двадцати лет он был темпларом, и всегда был над законами Урика, и никогда не был снаружи от них.

Наконец ему удалось выудить из своей головы подходящую мысль — давно забытое воспоминание о своем раннем детстве: тот ужасный день, когда его разделили с его мамой около эльфийского рынка. Слезы хлынули из его глаз, жаля острее, чем весь пот.

Стыд охватил внутренниости Павека, ему надо было выбирать между тошнотворной сдачей и борьбой с охватившими его страхами. Он выбрал борьбу и разорвал оковы паники, охватившие его. Он узнал переулок, в котором скрывался и услышал ночные звуки такими какие они есть: обычными и неугрожающими.

Он вспомнил место в Урике, где может скрываться беглец: квартал трущоб.

Гутей уже спустился ниже крыш, когда Павек вошел во двор одного из домов глубоко внутри квартала разрушенных зданий. Пара дюжин созданий непонятной расы свернулись калачиками вдоль стен домов. Они заметили появление незнакомца: белки их глаз блеснули как опалы. Но заметив огромный силуэт Павека на фоне света звезд, никто из не пошевелился, несмотря на то, что одна его рука была туго прибинтована к телу. Никто не попытался оспорить его право напиться из грязной цистерны в центре двора.

Павек глотнул холодной жидкости, не обращая внимания на ее отвратительный вкус и песок, плававший в ней. Затем он зачерпнул воду еще раз и подержал воду на языке, прежде чем проглотить ее. На всем Атхасе не было ничего более драгоценного, чем вода. Он выплюнул последние капли воды на свою хорошую руку, потом обтер лицо и шею.

Без воды человек умрет на следующий день; с водой он может что-то планировать на завтра. Высмотрев пустое место около стены, Павек со вздохом занял его.

Его молчаливые соседи смотрели на него достаточно долго, прежде чем удовлетворенно решили, что он, по крайней мере этой ночью, один из них. Пара за парой их сверкающие в свете звезд глаза закрылись, и разнообразные звуки, издаваемые спящими людьми, наполнили двор. А Павек в это время вспоминал каждое мгновение прошедшего дня, ругая себя и за то, что сделал и за то, что не сделал. Он оплакивал свою пропавшую желтую одежду, и тяжелый шерстяной плащ, свисавший с деревянного гвоздя над его койкой в общежитии темпларов, и тайник с монетами, похороненный под ним, и еще дюжину других вещей, пока внезапно не заснул.

Он проснулся со светом дня, разбуженный обычным ежедневным обращением Его Королевского Величества Короля Хаману к своим подданным. Голос глашатаря, усиленный магией, проникал в каждый квартал с города с такой же регулярностью, как и кроваво-красное солнце, всходившее над восточными крышами.

Король Хаману не требовал, чтобы его считали богом города, или вообще богом, но не возражал, когда глашатай начинал его обращение к своим подданным с длинной литании, в которой ему приносились молитвы и хвалы, текст этого обращения не изменялся в течении столетий.

Темплары, находящиеся на дежурстве или свободные от службы, держали свои кулаки в почтительном салюте во время всего послания короля. Павек подавил в себе этот почти инстинктивный жест. Вместо этого он сжал в кулаке свой медальон.

— Великий и Могучий Король Хаману предупреждает своих подданых, как свободных так и рабов, чтобы они остерегались темплара-ренегата, бывшего регулятора гражданского бюро, известного как Павек. Павек совершил тяжелое преступление против нашего любимого города. За его поимку предлагается награда в десять золотых монет.

Только что названный темплар-ренегат заставил свое лицо оставаться совершенно спокойным. Опасаясь быть замеченным, он резко дернул за ремешок медальона, но ремешек, сделанный из кожи инекса, был новым и прочным, дварф-дубилщик гарантировал, что он не порвется и не сгниет как миниум три полных года. Пока Глашатай продолжал свое сегодняшнее обращение, Павек дал своей голове склониться на грудь. Через пряди волос Павек внимательно изучил своих соседей. Они, казалось, занимались своими утренними делами, выстроившись в очередь у цистерны и собираясь потратить несколько керамических монет, которые они заработали, украли или выпросили за вчерашний день, и их совершенно не интересовали темплары, ренегаты или нет. Никто, к его облегчению, не смотрел на него с вызовом, как ночью, и никто не слушал продолжающуюся речь глашатая.

Но десять золотых монет, даже старых и выщеребленных, являлись годовым доходом среднего жителя. Кто-нибудь где-нибудь в Урике безусловно услышал речь глашатая и теперь их глаза будут шарить повсюду в поисках его и десяти золотых.

Но кого будут искать эти глаза, спросил себя Павек и мгновенно успокоился. За исключением этого медальона, который он запихнул в кошелек Сасела так быстро, как только смог снять его со своей шеи, ничто не могло подсказать кому бы то ни было, что он темплар. Глашатай назвал его имя и ранг, но не упомянул никаких его примет или, скажем, тех заметных шрамов, которыми Экриссар украсил его лицо. Так что можно спокойно предположить, что какая-то версия ночных событий была сообщена всем темпларам, но судя по всему, это версия была далека от правды как небо от земли.

В первый раз Павек разрешил себе поверить, что его хитрость сработала и его запятнанная кровью рубашка вместе со свидетельством живого или мертвого великаныша убедили Элабона Экриссара в смерти ничтожного регулятора. Его тело все еще молодо и эластично; его раны, за исключением локтя, вылечены, а локоть, хотя и болит, не так сильно поврежден, как он боялся. Его пальцы работают, и он мог бы пошевелить рукой, если бы не боялся вспышки боли.

Да, на его лице добавилось шрамов, но он никогда не был красавцем, и он не стесняется шрамов. Жизнь мужчины записана в его шрамах. Прошлой ночью его жизнь изменилось, скорее всего навсегда; и это даже символично, что одновременно он получил новую порцию шрамов. Он ушел со двора почти уверенный, что его считают мертвым и ему нечего бояться.

Это был день Тодека — день его отпуска, первый из многих. Он побродил по рынку на открытом воздухе, где большинство фермеров и постоянных торговцев уже заняло свои места. Тодек вообще славился своими овощами и особыми, обожженными на солнце сосисками. Павек смело потратил две керамичские монеты Сасела на легкий завтрак. Он дал еще четыре монетки первому же человеку, которого увидел, носившему подходящую для его габаритов одежду и чья удача была хуже его.

• Предыдущая
• 16/80
• Следующая