Тимьян и клевер - Ролдугина Софья Валерьевна - Страница 26

– Задержался он…

Но Айвор почему-то руки не принял. Наоборот, отвернулся наполовину.

– Ты обиделся?

– Я-то? Нет, почему, – спокойно ответил фейри, и тут Киллиан наконец смог заглянуть к нему в лицо.

Щёку и лоб пересекал узкий багровый шрам, какие бывают от хлёстких и подлых ударов.

«Ах, вот оно что…»

Усевшись рядом с компаньоном, Киллиан мягко, но настойчиво взял его за руку, не позволяя вывернуться, и медленно закатал рукав. Белую кожу сплошь испещряли уродливые отметины – полосы, как от ожогов, волдыри, полузатянувшиеся раны…

– И когда ты сунулся в рябинник, дурень?

– Без четверти полночь, – коротко ответил Айвор, всё ещё не глядя на компаньона, и одёрнул рукав. – Не пугайся, на мне всё зарастёт, не пройдёт и трёх дней.

– Зачем ты вообще это сделал?

– Захотелось, – фыркнул он. – Кто ты такой, о смертный, чтоб я тебе отчитывался?

– Ха-ха.

– Холмы и Корона! Воспитал нахала на свою голову…

– Айвор, а что теперь будет с сокровищами Оллен?

– Кто знает… Сперва расскажи, что с тобой в башне случилось, а потом я подумаю.

И Киллиан рассказал – насколько смог, потому что воспоминания путались, как после лихорадки. И шепчущий дух казался уже вымыслом, плодом разгорячённого воображения, и беззвёздное небо в обваленных окнах – дурным видением… Но Айвор не перебивал, а порой даже и кивал одобрительно, словно подтверждались его догадки. И когда история подошла к концу, он сказал:

– Что ж, мне всё понятно. Канайд Оллен жила в жестокие времена. О, я их помню хорошо – тогда не принято было церемониться с врагами. С ними, пленёнными, поступали безжалостно, и за отцов часто наказывали детей… Неизвестно, чем этот Мирху насолил могущественной колдунье, но отомстила она ему на славу – привязала к сундукам с золотом и заставила век за веком возвращать каждую монетку, взятую из них, обратно. И дух, которому осталась отмерена мизерная доля свободы, каждому чужаку, который проникал в сокровищницу Оллен, предлагал сделку. Ручаюсь, жадный лавочник выскочил из башни, как только услышал про похороны! И неважно уже было, взял он хоть одну монетку или нет – дух уже разозлился и проклял его. А красавица Кэрис решила пожертвовать семейным достоянием, чтобы спасти любимого, да силы не рассчитала…

Айвор умолк и потёр запястье, болезненно морщась. Луна сонно уткнулась в облако, приглушая свет.

– Получается, теперь в сундуках – обычное золото? Не неразменное?

– Получается, так, – согласился Айвор. – Но, может, это и неплохо. Ты сам посмотри. Корсен всю жизнь провела в доме, боясь лишний раз переступить порог, и во всём полагалась на колдовское наследство. А Кэрис, хотя она ещё девочка, предпочла мёртвому золоту живого человека. И не знаю, будет ли она счастлива в жизни или нет, но свободна – точно будет.

– Философское у тебя настроение, – улыбнулся Киллиан.

– Просто шрамы жжёт, – рассмеялся Айвор. – Сейчас, отсидимся немного – и будем возвращаться в Дублин. Нив, наверно, заждалась уже.

«Ещё как заждалась, – подумал Киллиан. – Как появимся – она сразу копытом в лоб даст. Чтоб впредь не пропадали на два дня, не предупредив».

Но вслух он этого, конечно, не сказал.

…А где-то далеко-далеко, в маленьком домике на Полынной улице, новенькая рубаха вдруг трепыхнулась, как сухой лист над жарким костром – и рассыпалась лёгким пеплом.

Терпение у Киллиана лопнуло, когда очередную хихикающую девицу Айвор привёл прямо домой, ночью, в жуткую грозу. Девица щеголяла в насквозь промокшем светлом платье, юбки которого интригующе облепляли ноги, а шнуровка была слегка распущена.

– Клиентка? – с сомнением поинтересовался Киллиан, в одной рубашке выскочивший из спальни на шум, смешки и дробный цокот каблучков. – Полагаю, нет. На гостиницу денег не хватило?

Девица хихикать перестала, опустила взгляд, покраснела и уткнулась Айвору в плечо, словно в поисках защиты.

– Сгинь, Флаэрти, – устало вдохнул фейри и склонился к новоявленной даме сердца: – Тебе показалось, солнышко, здесь никого нет, кроме парочки нудных призраков…

…А потом Киллиан вдруг обнаружил себя в порту, на пирсе, среди бушующих волн.

Ночью, в грозу, босиком и почти без одежды.

– Ненавижу фейри, – доверительно сообщил он низким тучам и яростному ветру. Ветер взвыл и возмущенно ляпнул по щеке мокрым дубовым листом. – Только одного фейри, – поспешил уточнить Киллиан. – Самовлюблённого, бесстыжего и бесчувственного. Выставлять друга на улицу из-за какой-то девицы – разве это дело?

Тучи недоверчиво моргнули молнией – а потом осуждающе загрохотали. Ветер аккуратно подтолкнул в плечо, подальше от края пирса, поближе к берегу.

– Ну, топиться от огорчения я не буду, можете не волноваться, – заверил неизвестно кого Киллиан. – Дайте мне только до дома добраться, а уж там…

Идти по склизким, опасно прогибающимся доскам было бы нелегко даже днём и в ясную погоду. А уж ночью, под проливным дождём… Дважды Киллиан оступался и падал; в первый раз почти без последствий, во второй – обзавёлся роскошной ссадиной на колене и занозами на ладонях. После этого он стал осмотрительнее и передвигался уже исключительно медленно, крепко держась за поручень. Но уже на лестнице, ведущей к берегу, снова поскользнулся – и ухнул в воду, сам не успел понять, как.

Море было холодно, как талая вода, и солоно до того, что жгло царапины как огнём.

«Мне конец», – успел подумать Киллиан, наугад болтая руками, ногами и не представляя даже, где дно, а где поверхность. Но тут откуда-то из глубины взметнулась странно плотная волна – и подтолкнула вверх. Запястье крепко обхватила тёплая ладонь и с силою потянула; Киллиан, уже задыхаясь, вынырнул – и увидел прямо перед собою грубые, заросшие ракушками сваи. Следующая волна буквально зашвырнула его на доски, промокшего до нитки, продрогшего – но живого. Вокруг пальцев намоталась какая-то прочная и тоненькая верёвочка с продырявленным камешком-подвеской. Откашлявшись, Киллиан попытался разглядеть его, но не смог – света не хватало. Карманов у рубашки, разумеется, тоже не обнаружилось, а выбрасывать странный подарок моря было как-то неловко… Поколебавшись недолго, Киллиан надел шерстяную нитку на шею и, поднявшись, тяжело поплёлся вдоль берега, пытаясь сообразить, что это за место и далеко ли оно от дома. 

А потом он разглядел сквозь пелену дождя знакомый рыжий огонёк маяка – и выдохнул с облегчением.

«К утру доберусь».

Как и подобает истинному колдуну фейри, Айвор был не только жесток, себялюбив и коварен, но и беспечен. И сказочно, ошеломляюще прекрасен – разумеется, если желал таковым быть… Словом, когда Киллиан, измотанный, пропахший затхло-рыбным запахом доков, в кровь сбивший ноги на брусчатке мостовых, вымокший до нитки и продрогший до костей, поднялся на второй этаж и распахнул дверь спальни, злорадно стиснув в горсти недозрелые рябиновые ягоды, Айвора едва не спасло это самое последнее свойство фейри. Ведь Киллиан, как ни крути, был всего лишь простым смертным. И при виде сонно, беспечно разметавшегося на подушках черноволосого дива, в груди что-то дрогнуло, захолонуло – не иначе, слабое до чудес человечье сердце, и словно бы шепнул кто-то на ухо: «А может, не надо?»

…«Едва не спасло» – потому что в следующую секунду диво приподнялось на локте, насмешливо сощурилось и поинтересовалось омерзительно довольным голосом:

– Хорошо прогулялся?

– Чудесно, – улыбнулся Киллиан и щедро осыпал ложе любви зелёной рябиной.

Вопль компаньона и вторящий ему визг девицы слышны были, кажется, в самом Дублинском замке.

Позже, много позже, когда хмурая, невыспавшаяся Нив увела всхлипывающую блондинку на кухню, отпаивать крепким сладким чаем, когда разбитое окно само по себе затянулось зелёным плющом, когда опрокинутую кровать вновь утвердили на четырёх ножках, а подушки перестали кружить под потолком стаей разъевшихся чаек, Айвор, наконец вычесав широким гребнем последние рябиновые листики из волос, накинул рубашку и уставился на компаньона исподлобья: